В Стефании, столице Муравии, я сошел с белградского поезда вскоре после полудня. Погода была отвратительная. Пока я выходил из железнодорожного вокзала, этого гранитного сарая, и садился в такси, холодный ветер хлестал мне в лицо ледяным дождем и заносил капли даже за воротник.

По-английски шофер не понимал, как и по-французски. Приличный немецкий, наверное, также не пригодился бы. Но мой приличным не был: мешанина нечленораздельных звуков. Этот водитель оказался первым, кто попытался его понять. Очевидно, он просто угадывал, что я хочу сказать, и я опасался, как бы он не завез меня куда-нибудь далеко в пригород. Но шофер, видимо, обладал хорошей интуицией. По крайней мере он отвез меня в отель «Республика».

Отель представлял собой шестиэтажную новостройку и гордился своими лифтами, американской канализационной системой, ваннами в номерах и другими современными безделушками. Приняв душ и переодевшись, я спустился в кафе перекусить. Потом, получив короткие объяснения на английском, французском и на языке жестов от одетого в новехонькую форму старшего портье, поднял воротник дождевика и пересек грязную площадь, чтобы посетить Роя Сканлена, поверенного в делах Соединенных Штатов в этом самом молодом и самом маленьком из балканских государств.

Это был весьма щегольски одетый толстый коротышка лет тридцати, с уже заметной проседью в прямых волосах, с вялым, нервным лицом и пухлыми, неспокойными белыми руками. Он пожал мне руку, затем, бегло просмотрев мое рекомендательное письмо, пригласил сесть и, пока говорил, не отводил взгляда от моего галстука.

— Итак, вы частный детектив из Сан-Франциско?

— Да.

— Кто вас интересует?

— Лайонел Грантхем.

— Не может быть!

— Да.

— Но он же… — Дипломат понял, что смотрит мне прямо в глаза, и быстро перевел взгляд на мои волосы, забыв, о чем начал говорить.

— Так что он там? — напомнил я ему.

— О!.. — Поверенный едва заметно наклонил голову и свел брови. — Он не из таких…

— Сколько времени он тут?

— Уже два месяца. А может, и три или три с половиной.

— Вы хорошо его знаете?

— Да нет… Мы, конечно, здороваемся, разговариваем. Мы с ним здесь — единственные американцы, поэтому знакомы довольно близко.

— Вы знаете, что он тут делает?

— Нет, не знаю. Думаю, просто остановился на какое-то время в своих путешествиях. Конечно, могут у него на это быть и особые причины. Несомненно, не обошлось и без девушки — дочери генерала Радняка. Хотя я в этом и не уверен.

— Как он проводит время?

— Я в самом деле не имею об этом представления. Он остановился в отеле «Республика», довольно популярен среди здешней иностранной колонии, немного ездит верхом, живет обыкновенной жизнью молодого человека из приличной, состоятельной семьи.

— Общается ли он с кем-нибудь, кто на самом деле не тот, за кого себя выдает?

— Об этом мне не известно. Правда, я видел его в обществе Махмуда и Эйнарссона. Они, по-моему, негодяи. Хотя, может, и нет.

— Кто они?

— Нумар Махмуд — личный секретарь доктора Семича, президента. Полковник Эйнарссон — исландец, теперь он, по сути, командует армией. Больше ничего о них я не знаю.

— Кроме того, что они негодяи?

Поверенный в делах с обидой сморщил свое пухлое лицо и бросил на меня укоризненный взгляд.

— Не совсем, — буркнул он. — А теперь позвольте спросить: в чем подозревают Грантхема?

— Нив чем.

— В таком случае…

— Семь месяцев тому назад, в тот день, когда ему исполнился двадцать один год, этот Лайонел Грантхем наложил лапу на деньги, которые ему завещал отец. Лакомый кусок. Перед этим парень пережил тяжелые времена. У его матери было, да и по сей день сохраняется, весьма распространенное представление среднего класса об изысканности. А отец у него был настоящий аристократ старой школы — с твердым характером и мягкой речью. Все, что ему хотелось, он просто брал. Любил вино и молодых женщин, к тому же и то и другое в больших количествах. Играл в карты, в кости и на бегах. А еще любил драки — безразлично, наблюдать или принимать в них участие самому.

Пока отец был жив, парень получал мужское воспитание. Миссис Грантхем считала вкусы своего мужа плебейскими, но он был из тех, кто с другими людьми не считается. Кроме того, род Грантхема был один из известнейших в Америке, а она — из тех женщин, на которых это производит впечатление. Но одиннадцать лет тому назад — Лайонелу тогда было десять лет — старик умер. И миссис Грантхем начала пестовать из своего сына патентованного джентльмена.

Я не знаю, но мне говорили, что ее усилия оказались напрасными. Однако она держала парня на привязи целых одиннадцать лет, даже не дала ему убежать в колледж. Так продолжалось до тех пор, пока он не достиг совершеннолетия и не получил право на свою часть отцовского наследства. В то утро он поцеловал мамочку и мимоходом сообщил, что отправляется в небольшую прогулку вокруг света — один. Мамочка сказала и сделала все, что от нее можно было ожидать, но ничто не помогло. Кровь Грантхема взяла верх. Лайонел пообещал матери присылать время от времени почтовые открытки и уехал.

Во время своих путешествий он вел себя, кажется, довольно прилично. Думаю, именно ощущение свободы давало ему положительные эмоции. Но вот несколько недель тому назад адвокатская компания, ведущая его дела, получила от Лайонела распоряжение продать акции железнодорожной компании, которые принадлежали ему, а наличные деньги перевести на один белградский банк. Сумма была очень большая, свыше трех миллионов долларов, поэтому контора сообщила об этом миссис Грантхем. Та была поражена. Она получала письма от сына из Парижа, и в них не было ни слова о Белграде.

Мамочка сразу же решила сама ехать в Европу. Однако брат миссис Грантхем, сенатор Уолборн, отговорил ее от этого. Он послал несколько телеграмм и выяснил, что Лайонела нет ни в Париже, ни в Белграде, если только он не скрывался. Тогда миссис Грантхем упаковала чемоданы и заказала билеты. Сенатор снова уговорил ее не ехать, сказав, что парню не понравится такое вмешательство в его дела и лучше будет провести расследование тайно. Он поручил это дело нашему агентству. Я приехал в Париж и узнал, что один из тамошних друзей Лайонела пересылает ему почту, а сам Лайонел теперь в Стефании. По пути я остановился в Белграде и выяснил, что деньги ему перевели сюда — большую часть денег. Поэтому я тут.

Сканлен с облегчением усмехнулся.

— Ничем не могу вам помочь, — проговорил он. — Грантхем совершеннолетний, и это его деньги.

— Хорошо, — согласился я. — Я придерживаюсь такого же мнения. Единственное, что мне остается, — это порыскать вокруг, выяснить, что он тут делает, и, если парня обманывают, попытаться спасти его деньги. Не могли бы вы мне хотя бы намекнуть, — куда он мог бы вложить три миллиона долларов?

— Не знаю. — Поверенный в делах смущенно задвигался в кресле. — Тут нет никакого серьезного бизнеса. Это чисто аграрная страна, поделенная между мелкими землевладельцами, — фермы на десять, пятнадцать, двадцать акров. Хотя он же еще связан с Эйнарссоном и Махмудом. Эти двое, безусловно, оберут его, если подвернется случай. Но не думаю, что они сделают это. Возможно, он с ними едва знаком. Наверное, тут замешана какая-то женщина.

— Хорошо, а с кем мне стоит встретиться? Я не знаю страны и языка, и это создает много трудностей. Кому я могу рассказать эту историю, чтобы получить помощь?

— Не знаю, — угрюмо ответил Сканлен. Потом его лицо просветлело. — Идите к Василие Дюдаковичу, министру полиции. Это именно тот человек, который вам нужен! Он может помочь. Правда, пищеварение у него работает гораздо лучше мозгов и он ничего не поймет из того, что вы ему расскажете. Но именно Дюдакович вам и нужен.

— Благодарю, — сказал я и вышел на грязную улицу.


Канцелярию министра полиции я нашел в административном здании, угрюмой бетонной башне неподалеку от правительственной резиденции, при выходе с площади. Худой, седой служащий, похожий на чахоточного Санта-Клауса, на плохом французском языке — даже более чудовищном, чем мой немецкий, — сказал, что его превосходительства нет. С серьезным видом, приглушив голос, я повторил, что пришел от поверенного в делах Соединенных Штатов. Кажется, этот фокус произвел впечатление на моего Святого Николая. Он понимающе кивнул и поплелся из комнаты. Вскоре он возвратился и, поклонившись, пригласил меня следовать за ним.

Я отправился вслед за ним по тускло освещенному коридору к широкой двери с номером 15. Служащий открыл ее, снова поклонился и произнес:

— Asseyez-vous, s’il vous plait[21]. — Потом закрыл дверь и оставил меня одного.

Я стоял в просторном прямоугольном кабинете. Вся мебель в нем была громадных размеров: четыре широченных окна, стулья, которые походили, скорее, на большие скамьи, а также огромное кожаное кресло у письменного стола, напоминавшее заднее сиденье в лимузине. На письменном столе могли бы спать два человека, а за вторым столом человек двадцать могли бы свободно пообедать.

Дверь напротив той, через которую я попал сюда, открылась, и вошла девушка. Закрыв за собой дверь, она прервала грохот, похожий на работу какой-то мощной машины, который доносился из соседней комнаты.

— Меня зовут Ромен Франкл, — сказала она по-английски. — Я секретарь его превосходительства. Может, вы скажете, что привело вас сюда?

Ей могло быть от двадцати до тридцати лет, роста невысокого — футов пять, а то и меньше, — хрупкая, но не костлявая, волосы темные, почти черные, и волнистые, глаза зеленые, с черными ресницами. Черты лица мелкие, голос очень мягкий и тихий, но достаточно ясный. На девушке было красное шерстяное платье; само по себе бесформенное, оно обрисовывало все линии тела. Когда девушка двигалась — шагала или поднимала руку, — то казалось, что это не стоит ей никаких усилий, будто ею двигал кто-то посторонний.