Внезапно бормотание вокруг затихло, было слышно лишь шуршание дождя да тяжелый топот сапог по мостовой — подходили люди Эйнарссона. Все заговорили одновременно — счастливые, ободренные приближением тех, кто должен был выполнить черную работу.

Сквозь толпу протолкался офицер в блестящем плаще — маленький, нарядный молодой человек, с большущей саблей. Он изысканно отдал Грантхему честь и заговорил по-английски, чем, видимо, гордился:

— Привет от полковника Эйнарссона, сэр! Все идет по плану.

Я задумался над значением последних слов.

Грантхем усмехнулся и промолвил:

— Передайте мою благодарность полковнику Эйнарссону.

Снова появился банкир; теперь он набрался храбрости и присоединился к нам. Подходили и другие участники ночного собрания. Мы стояли около статуи, и нас окружала многочисленная толпа. Крестьянина, которому Эйнарссон плюнул в лицо, я нигде не видел.

Под дождем все уже промокли. Мы переступали с ноги на ногу, дрожали и болтали. День занимался медленно, выхватывая из темноты все больше мокрых людей, в глазах которых блестело лихорадочное любопытство. Где-то вдали толпа взорвалась приветственными восклицаниями. Остальные подхватили их. Люди забыли о том, что вымокли до нитки и замерзли, — они смеялись, танцевали и целовались. К нам подошел бородач в кожаном пальто, поклонился Грантхему и объяснил, что именно сейчас личный полк Эйнарссона занимает административное здание.

Наступил день. Толпа расступилась, чтобы освободить путь для автомобиля в сопровождении кавалерийского эскорта. Машина остановилась перед нами. Из нее вышел полковник Эйнарссон, с обнаженной саблей в руке, отдал честь и, придержав дверцу, пригласил в салон Грантхема и меня. Он сел после нас. От него веяло духом победы, как от девушки духами. Кавалеристы снова плотно окружили машину, и мы отправились сквозь толпу к административному зданию; люди кричали и бежали за нами со счастливыми, возбужденными лицами. Все это производило большое впечатление.

— Город в наших руках, — сообщил Эйнарссон, откинувшись на сиденье; острие его сабли упиралось в пол автомобиля, а руки полковника лежали на эфесе. — Президент, депутаты, почти все, кто имеет политический вес, арестованы. Не сделано ни одного выстрела, не разбито ни одного стекла!

Он гордился своей революцией, и я не винил его за это. В конце концов, я не был уверен, такой ли уж он недоумок. У него хватило ума держать своих гражданских сторонников на площади, пока солдаты делали свое дело.

Мы подъехали к административному зданию и поднялись по лестнице между рядами почетного караула пехотинцев, на штыках которых блестели капли дождя. Еще больше солдат в зеленой форме брали на караул вдоль коридоров. Мы вошли в изысканно обставленную столовую, где пятнадцать или двадцать офицеров приветствовали нас. Было произнесено множество речей. Все ликовали. Разговоры не утихали и за завтраком. Я не понимал из них ничего.

Позавтракав, мы отправились в зал парламента — просторное овальное помещение, в котором выгнутые ряды скамеек и столов были обращены к возвышению; на нем стояло несколько столов и десятка два стульев. Все, кто был на завтраке, расселись на стульях. Я заметил, что Грантхемна — единственные гражданские лица на возвышении. Среди нас не было ни одного заговорщика, кроме офицеров из армии Эйнарссона. Мне это не понравилось.

Грантхем сидел в первом ряду, между мною и Эйнарссоном. Мы смотрели на депутатов сверху вниз. Наверное, с сотню их собрались в зале, они резко разделились на две группы. Справа сидели революционеры, слева — арестованные. Заметно было, что многие из них одевались второпях.

У стен плечом к плечу вдоль всего зала, кроме возвышения, стояли солдаты Эйнарссона.

В сопровождении двух солдат вошел старик — лысый, сутулый, с кроткими глазами и чисто выбритым сморщенным лицом ученого.

— Доктор Семич, — прошептал Грантхем.

Личные телохранители подвели своего президента к одному из трех столов на возвышении. Он даже не посмотрел на тех, которые уже заняли тут места, и не захотел садиться.

Поднялся и заговорил рыжий депутат — один из представителей революционной партии. Когда он закончил речь, его товарищи одобрительно заговорили. Президент произнес лишь три слова очень спокойным голосом, сошел с возвышения и вышел из зала в сопровождении солдат.

— Отказался подать в отставку, — сказал мне Грантхем.

Рыжий депутат поднялся на возвышение и присел к среднему столу. Законодательный механизм заработал. Люди говорили коротко и, наверное, по существу — настоящие революционеры.

Никто из арестованных депутатов не поднялся. Провели голосование. Не голосовали лишь несколько арестованных. Большинство подняли руки вместе с революционерами.

— Они отменили конституцию, — прошептал Грантхем.

Депутаты снова одобрительно зашумели — те, что пришли сюда добровольно. Эйнарссон наклонился к нам с Грантхемом и проговорил:

— Дальше сегодня опасно заходить. Все остается в наших руках.

— Не хотите ли потолковать?

— Конечно.

— Извините, мы вас ненадолго оставим, — обратился я к Грантхему и отошел в угол возвышения.

Эйнарссон, подозрительно насупившись, отправился вслед за мной.

— Почему не отдать корону Грантхему сейчас же? — спросил я у полковника, когда мы встали в углу, спиной к офицерам; мое правое плечо касалось его левого. — Подтолкните их. Вы можете это сделать. Конечно, они взвоют. А завтра под их натиском вы заставите его отречься от престола. Это будет вам на руку. При поддержке народа ваши позиции станут вдвое прочнее. Тогда вы сможете представить все так, будто революция — дело его рук, а вы — патриот, который не дал этому проходимцу захватить трон. Тем временем вы станете диктатором. Разве не этого вы хотели? Понимаете, к чему я веду? Пусть главный удар придется на него. Вы воспользуетесь противодействием.

Эта мысль пришлась полковнику по вкусу, не понравилось ему только то, что она исходила от меня. Его маленькие глазки впились в мои.

— А почему вы это предложили? — спросил он.

— Что вас беспокоит? Обещаю: он отречется от престола в течение двадцати четырех часов.

Полковник усмехнулся в усы и вскинул голову. Я знавал одного майора, который вскидывал так голову всякий раз, когда собирался отдать неприятный приказ.

Я быстро заговорил:

— Посмотрите на мой плащ — видите, он висит свернутым на левой руке?

Эйнарссон ничего не ответил, но глаза его сузились.

— Вы не видите моей левой руки, — продолжал я.

Его глаза превратились в две щелки, но он снова промолчал.

— В ней автоматический пистолет, — завершил я.

— Ну и что? — пренебрежительно спросил он.

— А ничего. Только… попробуйте отколоть какую-нибудь пакость — и я вас продырявлю.

— Ух! — Он не воспринимал меня всерьез. — И что потом?

— Не знаю. Но взвесьте все как следует, Эйнарссон. Я намеренно поставил себя в такое положение и вынужден буду идти до конца, если вы не уступите. Я успею убить вас, прежде чем вы что-то предпримете. И я сделаю это, если вы сейчас же не отдадите корону Грантхему. Понятно? Я буду вынужден. Наверное, — или, вероятнее, так оно и будет — ваши ребята потом рассчитаются со мной, но вы будете уже трупом. Если я сейчас отступлю, то вы наверняка застрелите меня. Поэтому мне некуда отступать. А если ни один из нас не захочет пойти навстречу друг другу, тогда конец обоим. Я зашел слишком далеко, чтобы теперь колебаться. Вы должны сделать уступку. Подумайте над этим.

Он подумал. Немного краски сошло с его лица, и щека задергалась. Я помог ему — немного отвернул плащ и показал ствол пистолета, который в самом деле держал в руке. У меня был неплохой шанс — Эйнарссон вряд ли захочет рисковать жизнью в час своего триумфа.

Полковник пересек возвышение, шагнул к столу, за которым сидел рыжеголовый, грубо согнал его с места и, перегнувшись через стол, заревел в зал. Я стоял немного сбоку и сзади от него, поэтому никто не мог стать между нами.

Целую долгую минуту после того, как смолк рев полковника, никто из депутатов не произнес ни единого слова. Потом один из контрреволюционеров вскочил с места и злобно выругался. Эйнарссон ткнул в него пальцем. Два солдата оторвались от стены, завернули депутату руки за спину и потянули его прочь. Еще один депутат поднялся, начал было говорить, но и его вывели. После того как из зала отправили и пятого оратора, все успокоились. Эйнарссон поставил вопрос на голосование и получил единодушный ответ.

Он повернулся ко мне, взгляд его метнулся от моего лица к плащу.

— Дело сделано, — проговорил наконец полковник.

— Коронацию начнем немедленно! — приказал я.

Большую часть церемонии я проворонил, ибо не спускал глаз с полковника. Но вот Лайонела Грантхема наконец официально провозгласили Лайонелом Первым, королем Муравии. Мы с Эйнарссоном приветствовали, или как оно там называется, его величество, и я отвел полковника в сторону.

— Нам надо прогуляться, — сказал я. — Не делайте глупостей. Выведите меня через боковую дверь.

Теперь он повиновался уже без напоминания про пистолет. Эйнарссон рассчитается со мной и Грантхемом тихо, он уберет нас без лишней огласки, если не захочет, чтобы на него, усмехаясь, показывали пальцем: вот человек, у которого отобрали трон на глазах у его армии.

Мы обогнули административное здание и вышли к отелю «Республика», не встретив никого из знакомых. Все население города собралось на площади. В отеле тоже никого не было. Я заставил полковника подняться на лифте на мой этаж и подвел его к своему номеру. Потом нажал на дверную ручку — дверь была не заперта — и приказал ему войти первым. Он толкнул дверь и остановился на пороге.

На моей кровати расположилась Ромен Франкл и пришивала пуговицы к одному из моих костюмов.