Энтони Беркли - Суд и ошибка

— И еще, Мари!…

— Да, мадам?

— Слава богу, впредь для мистера Фарроуэя меня нет дома! По крайней мере, в Ричмонде. Сюда пусть приходит, но…

— Значит, съезжать с этой квартиры все-таки не придется, мадам?

— Не думаю, Мари, не думаю, — даже неискушенному мистеру Тодхантеру голос мисс Норвуд показался до неприличия самодовольным.

— По-моему, вы очень мило и элегантно обошлись с ним, мадам. Если не ошибаюсь, он из тех, кто будет платить за жилье и даже не попросит запасной ключ, не так ли?

— Черт возьми. Мари, что ты себе позволяешь? — голос мисс Норвуд вдруг стал визгливым от ярости. — Ты что, забыла свое место? В таком случае пора кое-что напомнить тебе, детка. Я плачу тебе за то, чтобы ты мне прислуживала, а не сплетничала о моих личных делах.

— Прошу меня простить, мадам, — отозвалась Мари заученно виноватым тоном.

Мистер Тодхантер отвернулся. Опыта ему недоставало, но проницательности было не занимать. В эту минуту он пребывал в таком бешенстве, что аневризма выдержала это напряжение лишь по чистейшей случайности.

Его возмутила прежде всего вульгарность подслушанной сценки. В некотором роде мистер Тодхантер был снобом. Но его снобизм имел отнюдь не негативный оттенок, который проявляется в нежелании знаться с низшими классами. Он считал, что у каждого класса, в том числе и у знати, есть свои обязанности и что леди не пристало брать в поверенные горничных. Мистер Тодхантер по ошибке принял мисс Норвуд за леди, и теперь ему было неприятно сознавать, как чудовищно его обманули. Так уж курьезно был создан мистер Тодхантер, что факт обмана возмутил его сильнее, чем откровения мисс Норвуд, которая считала, что он уже пленен ее чарами и была уверена, что он возьмет на себя обязанность Фарроуэя платить за ее роскошные апартаменты.

С негодованием размышляя обо всем этом в тихой гавани своей библиотеки, мистер Тодхантер понял, насколько это просто — решить больше не иметь никакого дела с мисс Норвуд, Фарроуэем и другими персонажами этой омерзительной трагикомедии, однако кое-что для него по-прежнему оставалось загадкой. Зачем, к примеру, мисс Норвуд требуется, чтобы кто-то платил за ее жилье? Как актриса и импресарио с длинным послужным списком и полным отсутствием провалов, она наверняка зарабатывала достаточно, чтобы оплачивать свои расходы сама. И разве ее поведение не идет вразрез с канонами серьезного театра? Оно приличествует скорее хористке из музыкальной комедии, нежели благородной героине драмы.

Оттуда было совсем недалеко до размышлений о том, неужели он превратно понял сказанное, а к тому времени как принесли чай (уже во второй раз в четверть пятого), мистер Тодхантер уже сомневался в том, что слышал именно то, что слышал, и упрекал себя за то, что придал сомнительный смысл совершенно невинной беседе. Он был окончательно сбит с толку.

В этот момент, наливая себе вторую чашку чаю, мистер Тодхантер вспомнил про Джозефа Плейделла, театрального критика из "Лондон ревью", имевшего репутацию не только самого проницательного во всем Лондоне судьи пьес и актерского мастерства, но и знатока артистических кругов. Облегчение мистера Тодхантера было так велико, что он вскочил, не успев наполнить чашку, тут же позвонил Плейделлу по телефону и впервые в жизни пригласил его на ужин сегодня же вечером, даже не успев предварительно обсудить с миссис Гринхилл меню и расходы. Ему просто повезло: мистер Плейделл, имевший обыкновение бывать на всех премьерах, чего мистер Тодхантер не учел, не смог принять приглашение. Но пока мистер Плейделл поддавался настойчивым уговорам, выяснилось, что он живет в Патни, на расстоянии полумили от дома мистера Тодхантера и потому вполне сможет зайти к нему на полчаса после спектакля.

Мистер Тодхантер принял удачное решение. В беседе, которая состоялась около полуночи, он узнал все, что хотел знать. Отвечая на расспросы хозяина дома, мистер Плейделл объяснил, что Джин Норвуд — прелюбопытный типаж. Невероятная скупость и алчность сочетаются в ней с почти патологической жаждой восхищения. Она не без артистических способностей, но того, что ей недостает, одним чутьем не восполнишь; в мире театра Джин Норвуд представляет собой то же самое, что автор популярных романов — в мире литературы.

— Посредственность, страстно взывающая к посредственности, — вот как это можно определить, — сухо растолковал мистер Плейделл, — и это неплохо окупается. Джин Норвуд — нагляднейший пример посредственности. Она точно знает, что хотят видеть в пьесах жители предместий, и играет именно так, как они желают. Вы же знаете, она похваляется тем, что не знает провалов.

— Стало быть, она очень богата? — предположил мистер Тодхантер.

— Отнюдь.

— Но, по крайней мере, у нее есть средства?

— О да.

— Значит, она расточительна?

— Напротив — скупа до чрезвычайности. Никогда не платит сама, если есть мужчина, способный заплатить за нее, чего она и добивается, довольно бесцеремонно.

— Боже, боже! — причитал мистер Тодхантер. — Ничего не понимаю!

Мистер Плейделл пригубил свой виски с содовой и пригладил аккуратную заостренную бородку.

— Именно этим она и интересна. Если бы не ее характерные черты, Джин Норвуд была бы типичнейшим персонажем, а с ними она уникальна, во всяком случае, на английской сцене. Ключ к ее сложной натуре — ее страсть к аплодисментам публики. Ради них Джин Норвуд готова значительно урезать личные расходы и, откровенно говоря, быть содержанкой любого богатого и неболтливого мужчины, поскольку публике, конечно, об этом не следует знать. По-моему, она свято верит, что приносит себя в жертву ради зрителей.

— Но каким образом?… Боюсь, я ничего не понимаю.

— Да поймите же, она тратит на себя лишь толику денег, которые зарабатывает в театре, только ничтожнейшую сумму, чтобы поддерживать свое положение и одеваться. Из своих доходов она прежде всего откладывает некую сумму на финансирование следующей постановки, поскольку она всегда сама финансирует их, демонстрируя все качества опытного дельца. Остальное она пускает в оборот, то есть отдает театру. Другими словами, она тратит почти все, что зарабатывает — а это немало — на то, чтобы ее пьесы держались на сцене еще долго после того, как они перестают приносить прибыль. Ради этого ей приходится жертвовать всем. Уверен, при необходимости она садится на хлеб и воду.

— Но почему? — изумился мистер Тодхантер.

— Потому, что она не может позволить себе не только провала, но и успеха, который нельзя назвать грандиозным! Неужели вы не заметили, что с каждым разом пьесы с участием Джин Норвуд держатся на сцене все дольше? Раз за разом она побивает все рекорды — сначала чужие, а потом и собственные. Это невероятно. Как я уже говорил, ради этих рекордов она не остановится ни перед чем. Разумеется, это нравится прессе, а публика воспринимает каждый рекорд, как сенсацию. Для театра "Соверен" все это превратилось в игру. Вот ради чего живет Джин Норвуд — ради шумихи.

— Как странно! — заметил мистер Тодхантер.

— Очень странно. Не думаю, что найдется еще одна достаточно известная актриса, за пределами сцены ведущая себя, как профессиональная куртизанка, но Джин Норвуд именно так и поступает. Впрочем, надо отдать ей должное: она убедила себя, что находится в том же положении, что и проститутки при древних храмах, и что она служит Искусству так преданно, как только возможно. С другой стороны, женщина способна убедить себя в чем угодно.

— Так какого же вы мнения о ней как о человеке? — полюбопытствовал мистер Тодхантер.

— Гадюка, — коротко ответил мистер Плейделл. — Позор великой профессии, более сдержанно добавил он.

— О господи… А она… — продолжал расспрашивать мистер Тодхантер, но не сразу решился произнести слово, утратившее прежний смысл. — Она леди?

— Нет — ни по обхождению, ни по происхождению. Кажется, ее отец был мелким торговцем в Балхеме, мать служила в людях. Оба они замечательные люди, они живы до сих пор. Но с дочерью не видятся — разве что им взбредет в голову купить билет на галерку. Джин давным-давно отреклась от них, да простит ее Бог. Если не ошибаюсь, она выдумала себе отца — полковника гвардии, погибшего при Монсе, и мать — бедную, но гордую наследницу одной из древнейших королевских фамилий Англии, не поручусь, что не Плантагенетов. Вот так и обстоит дело.

— Неужели у нее нет ни единого качества, искупающего все остальные?спросил мистер Тодхантер.

— Как вам известно, в каждом человеке есть хоть что-нибудь хорошее, но у Джин это хорошее разглядеть трудно.

— Скажите, вы согласились бы с тем, что по ее вине страдает множество людей? — продолжал допытываться мистер Тодхантер.

— Безусловно! Так и есть. С другой стороны, она делает немало хорошего. Например, добросовестно развлекает великое множество достойных людей.

— Но ведь это может делать кто угодно.

— О нет! Джин Норвуд — такая же редкость, как Этель М. Делл; в своем роде она гений.

— И все-таки, — с почти болезненным упрямством настаивал на своем мистер Тодхантер, — вы считаете, что ради всемирной гармонии было бы лучше умертвить ее?

— О, намного лучше! — без колебаний подтвердил мистер Плейделл.

Мистер Тодхантер отпил ячменного отвара.

* 2 *

"Так или иначе, я не собираюсь убивать ее, — решил мистер Тодхантер, протянув костлявую руку к лампе на тумбочке у кровати и нажав выключатель. С этим абсурдом покончено несколько недель назад, и я безмерно рад этому". Приняв такое решение, мистер Тодхантер мирно уснул.

Мистера Тодхантера позабавили размышления о том, как легко его обольстили. Теперь, когда у него открылись глаза, он понял, как это было проделано. Кроме того, он не без стыда увидел, как просто и быстро он попался в ловушку в блаженном неведении кролика, скачущего прямиком в силки. У него на глазах растянули сеть, а он прямо-таки бросился занимать место в самой ее середине. Если бы не счастливая случайность, не угрызения совести и не укол щепетильности, он не вернулся бы к лифту… Мистер Тодхантер злился на самого себя, но еще больше — на мисс Джин Норвуд. Но разумеется, делать тут было нечего. Вероятно, он ничего и не предпринял бы, если бы не разговор по телефону, состоявшийся вскоре после его ленча с мисс Норвуд. Звонила младшая дочь Фарроуэя, Фелисити.