Эдгар Аллан По - Стихотворения и поэмы в переводе Валерия Брюсова

Он на коне,

В стальной броне;

В лучах и в тенях Ада,

Песнь на устах,

В днях и годах

Искал он Эль-Дорадо.

И стал он сед

От долгих лет,

На сердце — тени Ада.

Искал года,

Но нет следа

Страны той — Эль-Дорадо.

И он устал,

В степи упал…

Предстала тень из Ада,

И он, без сил,

Ее спросил:

«О Тень, где Эль-Дорадо?»

«На склоне чер —

ных Лунных гор

Пройди, — где тени Ада!»

В ответ Она:

«Во мгле без дна —

Для смелых — Эль-Дорадо!»

В лоб тебя целую я,

И позволь мне, уходя,

Прошептать, печаль тая:

Ты была права вполне, —

Дни мои прошли во сне!

Упованье было сном;

Все равно, во мгле иль днем,

В дымном призраке иль нет,

Но оно прошло, как бред.

Все, что в мире зримо мне,

Или мнится, — сон во сне.

Стою у бурных вод,

Кругом гроза растет;

Хранит моя рука

Горсть зернышек песка.

Как мало! Как скользят

Меж пальцев все назад…

И я в слезах, — в слезах:

О Боже! как в руках

Сжать золотистый прах?

Пусть будет хоть одно

Зерно сохранено!

Все ль то, что зримо мне

Иль мнится, — сон во сне?

«Леонени — имя дали серафимы ей,

Свет звезды лучистой взяли для ее очей,

Взял мрак ночей безлунных для волос глубокорунных,

И меня при песнях струнных обручили с ней.

Это было ночью лета, и мои мечты

Расцвели лучом привета, как цветут цветы,

Расцвели, забыв ненастье и опять поверив в счастье,

Чтобы глубже мог упасть я в бездну нищеты!

Я расслышал тихий ропот, — так журчит вода,

Серафимов дальний шепот: «Песнь одна всегда!

На земле все — только тени, всех обманет ложь мгновений,

С нами будет Леонени вечно молода».

Снова радостью нетленной вспыхнул небосклон:

День последний, незабвенный, утро похорон!

Всем сердцам кругом звучала внятно музыка хорала.

Леонени исчезала от меня, как сон.

Заката сладкая услада!

Отец! я не могу признать,

Чтоб власть земная — разрешать

Могла от правой казни ада.

Куда пойду за гордость я,

Что спорить нам: слова пустые!

Но, что надежда для тебя,

То мне — желаний агония!

Надежды? Да, я знаю их,

Но их огонь — огня прекрасней,

Святей, чем все о рае басни…

Ты не поймешь надежд моих!

Узнай, как жажда славных дел

Доводит до позора. С детства

(О, горе! страшное наследство!)

Я славу получил в удел.

Пусть пышно ею был украшен

Венец на голове моей,

Но было столько муки в ней,

Что ад мне более не страшен.

Но сердце плачет о весне,

Когда цветы сияли мне;

И юности рог отдаленный

В моей душе невозвратим,

Поет, как чара: над твоим

Небытием — звон похоронный!

Я не таким был прежде. Та

Корона, что виски мне сжала,

Мной с бою, в знак побед, взята.

Одно и то же право дало

Рим — Цезарю, а мне — венец:

Сознанья мощного награда,

Что с целым миром спорить радо

И торжествует наконец!

На горных кручах я возрос.

Там, по ночам, туман Таглея

Кропил ребенка влагой рос;

Там взрывы ветра, гулы гроз,

В крылатых схватках бурно рея,

Гнездились в детский шелк волос.

Те росы помню я! Не спал

Я, грезя под напев ненастья,

Вкушая адское причастье;

А молний свет был в полночь ал;

И тучи рвал, и их знамена,

Как символ власти вековой,

Теснились в высоте; но вой

Военных труб, но буря стона

Кричали в переменной мгле

О буйных битвах на земле.

И я, ребенок, — о, безумный! —

Пьянея под стогласный бред,

Свой бранный клич, свой клич побед,

Вливал свой голос в хаос шумный.

Когда мне вихри выли в слух

И били в грудь дождем суровым,

Я был безумен, слеп и глух;

И мне казалось: лавром новым

Меня венчать пришел народ.

В громах лавины, в реве вод

Я слышал, — рушатся державы,

Теснятся пред царем рабы;

Я слышал — пленников мольбы,

Льстецов у трона хор лукавый.

Лишь с той поры жестокой страстью

Я болен стал, — упиться властью,

А люди думали, она,

Та страсть, тирану врождена.

Но некто был, кто, не обманут

Мной, знал тогда, когда я был

Так юн, как полон страстных сил

(Ведь с юностью и страсти вянут),

Что сердце, твердое, как медь,

Способно таять и слабеть.

Нет речи у меня, — такой,

Чтоб выразить всю прелесть милой;

С ее волшебной красотой

Слова померятся ли силой?

Ее черты в моих мечтах —

Что тень на зыблемых листах!

Так замереть над книгой знанья

Запретного мне раз пришлось;

Глаз жадно пил строк очертанья…

Но буквы, — смысл их, — все слилось

В фантазиях… — без содержанья.

Она была любви достойна;

Моя любовь была светла;

К ней зависть — ангелов могла

Ожечь в их ясности спокойной.

Ее душа была — что храм,

Мои надежды — фимиам

Невинный и по-детски чистый,

Как и сама она… К чему

Я, бросив этот свет лучистый,

К иным огням пошел во тьму!

В любовь мы верили, вдвоем,

Бродя в лесах и по пустыням;

Ей грудь моя была щитом;

Когда же солнце в небе синем

Смеялось нам, я — небеса

Встречал, глядя в ее глаза.

Любовь нас учит верить в чувство.

Как часто, вольно, без искусства,

При смехе солнца, весь в мечтах,

Смеясь девической причуде,

Я вдруг склонялся к нежной груди

И душу изливал в слезах.

И были речи бесполезны;

Не упрекая, не кляня,

Она сводила на меня

Свой взгляд прощающий и звездный.

Но в сердце, больше чем достойном

Любви страстей рождался спор,

Чуть Слава, кличем беспокойным,

Звала меня с уступов гор.