Непослушный ребенок, внемли преподобному Синглу Суоллоу!

- Мистер Суоллоу, вы не отрицаете, что пользуетесь доверием воров и прочих правонарушителей? - Я имею счастье полагать, что являлся недостойным объектом неограниченного доверия сих лиц. - И они признавались вам в том, что нередко напивались пьяные? - Нет, не пьяные, я хотел бы объясниться. В простоте душевной они свое состояние определяли словом "выпивши". - Но это взаимозаменимые слова? - Я полагаю, что так; вместе с тем я просил бы оказать снисхождение к моей слабости и дозволить мне в дальнейшем пользоваться именно тем выражением, которое столь непосредственно вырвалось из груди, исполненной раскаяния. - И у вас есть основания, мистер Суоллоу, полагать, что чрезмерное злоупотребление... э..." выпивкой и являлось причиной совершенных ими преступлений? - О да! Безусловно. - И вам неизвестны никакие иные причины, побудившие их к преступным действиям? - Они сами мне говорили, что затруднились бы назвать иные, сколько-нибудь достойные внимания причины. - Знакомы ли вы с человеком по фамилии Слоггинс? - О да! Слоггинс вызывает у меня живейшее участие. - Считаете ли вы возможным поделиться какими-либо сведениями, почерпнутыми из беседы со Слоггинсом относительно состояния, определяемого словом "выпивши"?

- В течение восьми месяцев, находясь в одиночном заключении, Слоггинс со слезами на глазах сообщал мне каждое утро, и притом всегда в одно и то же время, а именно в одиннадцать часов пять минут, что в тюрьму его привел обычай пить ром, разбавленный водой, в патентованном заведении, именуемом, по собственному его выражению, "Крысоловом". Он не уставал повторять, что, по его мнению, следовало бы арестовать хозяина, хозяйку, их малолетних детей и мальчика на побегушках. - Не вы ли предложили смягчить ему наказание и сократить срок его заключения? - Да, я. - Где он находится в настоящее время? - Если я не ошибаюсь, в Ньюгете. - Вам известно, за что? - Только понаслышке - он как будто имел слабость уступить соблазну и свернуть шею торговке овощами. - Где его взяли за последний проступок? - В "Крысолове", в прошлое воскресенье. - Я полагаю, что излишне спрашивать вас, мистер Сингл Суоллоу, считаете ли вы желательным закрытие всех пивных в воскресные дни? Совершенно излишне.

Сложи свои ручки, непокорное дитя, и выслушай теперь преподобного Темпла Фарисея, который подъехал в своей карете к дверям Комиссии, чтобы дать тебе характеристику, которая тебя несколько озадачит!

- Мистер Темпл, вы исполняете должность священника в обширном приходе, именуемом "Верблюд и Игольное Ушко" *, не так ли? - Да. - Будьте любезны, расскажите, как обстоят дела у вас в приходе по воскресным дням? - Из рук вон плохо. Наш церковный двор граничит с лугами. И вот в жаркие дни, когда приходится держать окна открытыми, мне видно с моего места, как люди... прогуливаются! Мне даже случалось слышать смех. А до ушей моего помощника (весьма прилежного и благонравного молодого человека) доносился даже свист; впрочем, я не стану утверждать, что сам лично свист этот слышал. - Много ли прихожан посещают вашу церковь? - Нет. Те, кто платит за постоянные места, не дают повода жаловаться. Но вот бесплатные скамьи по большей части пустуют, и это тем достойнее сожаления, что общее число прихожан и так невелико. - Проходит ли вблизи вашей церкви железная дорога? - К великому моему сожалению, проходит, и уши мои улавливают шум проносящихся мимо поездов даже тогда, когда я читаю проповедь. - Неужели вы хотите сказать, что они не замедляют хода из уважения к вашей проповеди? - Ничуть. - Нет ли чего еще поблизости от вашей церкви, на что вам угодно было бы обратить внимание Комиссии? - На расстоянии полуторы мили и сорока девяти с половиной футов (я дал распоряжение причетнику измерить дистанцию в точности) имеется общедоступная чайная в саду под названием "Зеленый уголок". В погожий воскресный вечер сад этот наполняется народом. Там можно наблюдать ужаснейшие сцены. Люди курят трубки; пьют спиртные напитки, разбавленные горячей водой; едят креветок; поглощают моллюсков; глотают чай; шумно открывают бутылки с шипучим лимонадом. Там можно увидеть девиц, прогуливающихся с молодыми людьми, молодых людей с девицами, супругов с их малолетними детьми; корзинки, узлы, тележки, плетеные колясочки - словом, все, что только есть на свете низменного. А к вечеру вся эта толпа идет через луга домой, и смутный говор, оживленные голоса, которые доносятся до моих ушей даже тогда, когда я нахожусь в дальнем конце своей столовой (тридцать восемь футов на двадцать семь), производят чрезвычайно удручающее впечатление. Я полагаю, что "Зеленый уголок" несовместим с общественной нравственностью.

- Не слыхали ли вы, чтобы карманные воры посещали названное вами заведение?

- Как же! Мой причетник сообщил мне, что однажды шурин его дяди, торгующий корабельными товарами, отправился туда с целью наблюдения испорченных нравов и по возвращении своем домой не досчитался носового платка в кармане. Местные насмешники утверждают, что он был один из тех, кто потерял свой платок в соборе св. Павла во время последней проповеди епископа лондонского. Я хотел бы опровергнуть это: я близко знаком с вышеозначенными лицами - все это люди почтенные. - Большая часть обитателей вашей округи трудится всю неделю, не так ли? - Насколько мне известно, это так. - С утра и до вечера? - Так говорит мне мой помощник. - А в жилищах их тесно и душно? - Думаю, что да. - Где бы вы советовали им проводить воскресные дни, если доступ в "Зеленый уголок" будет для них закрыт? - В церкви, разумеется. - А после церкви куда им деваться? - Право, это уже их дело, а не мое.

Жестокосердый младенец, залейся горючими слезами при появлении следующего свидетеля! Вот он стоит понурив голову и бьет себя кулаком в грудь. "Величайший пьяница в прошлом", - так он отрекомендовался. Когда он напивался пьян, это был сущий дьявол - а напивался пьяным он всегда. Теперь же он в рот не берет спиртного и лучезарен, как ангел. И за то, что человек этот жадностью своей уподоблялся гиене или какому-нибудь другому непристойному зверю, оттого, что он не знал меры и впадал в злоупотребления, за это, о крупноголовое дитя, тебя будут мерить по его мерке; за его прегрешения тебя поставят в угол навеки.

Тень Джона Бэньяна *, это ты привела в зал заседаний мистера Маньяка Патриарха! Дитя мое, закрой свои глазки скорее и посыпь головку пеплом из ближайшей кучи золы, ибо дни твои сочтены!

- Мистер Маньяк Патриарх, вы много времени уделили изучению пьянства?

- Чрезвычайно много.

- Примерно сколько лет?

- Семьдесят.

- Мистер Маньяк Патриарх, приходилось ли вам когда-либо бывать в Уайтчепле?

- Миллион раз.

- Не приходилось ли вам при виде сцен, которые разыгрывались у вас на глазах, проливать слезы?

- Приходилось. Океаны слез!

- Мистер Маньяк Патриарх, продолжайте, пожалуйста, ваши показания.

- Извольте. Один я, собственно, и в состоянии пролить свет на это дело. Единственный осведомленный в этой области человек - это я. Не путайте меня с остальными. Все они - самозванцы. Я - первый и единственный. Рассказывают, будто кто-то, кроме меня, заглядывал в эти трясины отчаяния и пытался спасти тех, кто в них увяз. Не верьте. Подлинно только то, что скреплено моей собственноручной подписью. Никто не оплакивал горести и пороки низшего сословия, кроме меня. Никто не думал о них так непрестанно, как я, во сне и наяву. Пусть никто и не пытается вытащить несчастных пьянчужек из этой трясины и поставить их на ноги. Никто, кроме меня, не знает, как за это взяться!

- Как по-вашему, можно ли считать, что народ испытывает истинную потребность в пиве либо вине?

- Разумеется, нет. Я-то знаю, и я вам говорю, что такой потребности нет и не существует.

- Тогда считаете ли вы, что для народа было бы лишением потерять доступ к пиву и спиртным напиткам?

- Конечно, нет. Я-то знаю, и я вам говорю, никакого лишения!

Вот так-то и расправляются с нашим Большим Ребенком. Решено - как членами парламента, так и маньяками, что он не способен разобраться ни в чем и что ему никогда не раскусить произвольный характер этих дурацких выводов. То, что целый народ - смирный, вежливый, благоразумный народ, чей здравый смысл и добродушие вызывают восхищение непредубежденных иностранцев, а также любовь и уважение тех соотечественников, которые имеют мужество доверять ему, быть с ним откровенный, то, что целый народ судят по отдельным подонкам, вышедшим из его среды, что целый народ заставляют быть в ответе за этих подожков, наказывают его за этих подонков, - есть возмутительнейшая несправедливость, дичайшая нелепость, и те, кто придерживаются этого принципа, проявляют полнейшее невежество относительно свойств английского ума и характера. Когда подобное невежество проявляют маньяки, это еще полбеды; но вот когда их начинают поддерживать члены парламента - дело становится серьезным. Ибо, если они не в состоянии понять Народ, для которого издают законы, если они так злостно недооценивают его, какая же возможна гармония между членами парламента, Народом и законами, раз они представляют собой столь запутанный клубок противоречий?

Нам, как, впрочем, и всем порядочным людям вообще, совершенно незачем идти в Вестминстер либо еще куда, чтобы метать громы против невоздержанности. Нам она ненавистна, мы бы близко не подпустили ее к себе; если бы мы могли представить, что эта отвратительная привычка может когда-либо в будущем омрачить существование самого любимого из наших детей, мы предпочли бы, чтобы он умер тут же, в самом расцвете своей младенческой красы. Сдерживайте негодяев, ради бога, и всеми возможными способами - но только не карайте, не вяжите, не порочьте трезвый, трудолюбивый, умеренный в своих потребностях, благопристойный в развлечениях, в поте лица своего трудящийся рабочий народ! Добродетельные малайцы из палаты лордов или Эксетер-Холла, которые предаются разгулу, не менее противны нам, нежели порочные малайцы из матросских меблированных комнат в Розерхайде. Ни в том, ни в другом случае мы не потерпим, чтобы нам всаживали нож в спину, и утверждаем, что никто, к какой бы разновидности маньяков он ни принадлежал, не имеет права бросаться с ножом на мирных граждан и причинять им увечья. И наконец мы смиренно просим позволения заявить со всей энергией, какая нам присуща, что Народ - поистине нечто большее, нежели Большой Ребенок; что он достиг того возраста, когда отличают пустые звуки от осмысленных слов; что побрякушек ему не нужно; словом, что Большой Ребенок растет и что мерку с него следует снимать соответственно росту.