Мы на самом деле требуем национального самоуважения. В области литературы, так же как и в управлении, мы требуем объявления независимости. Еще лучше было бы объявление войны – и эту войну немедленно нужно было бы перенести «в Африку».
В физическом мире есть известные факты, имеющие поистине удивительную аналогию с другими фактами из области мысли и дающие, таким образом, известную окраску истинности (ложному) риторическому догмату, гласящему, что метафора или уподобление может усилить какой-нибудь аргумент, так же как украсить описание. Так, например, принцип vis inertiae, сила инерции, с общею суммою скорости движения, ей пропорциональной и с нею как последствие связанной, по-видимому, тождественен как в физической области, так и в метафизической. Как верно то, что в первой обширное тело приводится в движение с большею трудностью, нежели тело малое, и что следующая за этим сила движения соразмерна с данной трудностью, так точно верно, что во второй разумы более обширных способностей, будучи более сильными, более постоянными и более объемлющими в своих движениях, чем разумы низшей степени, в то же время менее охотно движутся, и они более затруднены и более полны колебаний при первых шагах своего поступательного устремления.
Мы могли бы измыслить очень поэтическую и полную внушений, хотя, быть может, не имеющую достаточных оснований философию, предположив, что добродетельные живут в ином мире, тогда как злые терпят уничтожение, и что опасность уничтожения (в прямом соотношении с грехом) могла бы быть указана ночным сном, а также, при случае, с большей отчетливостью, обмороком. Например, способность души к уничтожению должна была бы находиться в соответствии с той или иной степенью бессновиденности сна. Подобным же образом, если мы падаем в обморок и просыпаемся с полным отсутствием сознания известного промежутка времени, прошедшего в течение обморока, душа, значит, была в таком состоянии, что, если бы наступила смерть, последовало бы уничтожение. С другой стороны, если оживание сопровождается воспоминанием о видениях (как в действительности это иногда и бывает), тогда душа, по-видимому, должна находиться в таком состоянии, что существование ее после телесной смерти должно быть обеспечено, блаженство или злосчастность существования указывались бы характером видений.
Если бы меня попросили определить, очень кратко, что такое «Искусство», я назвал бы его «воспроизведением того, что Чувства воспринимают в Природе через покров души». Простое подражание тому, что есть Природа, хотя бы точное, не дает никакому человеку права называться священным именем «Художник». Деннерт не был Художником. Виноградные гроздья Зевксиса были не художественными – таковыми они были лишь р птичьих глазах, и даже занавес Парразия не мог бы скрыть здесь недостатка гения. Я сказал «покров» души. Нечто в этом роде, по-видимому, составляет в Искусстве необходимость. Мы можем в любую минуту удвоить истинную красоту настоящего ландшафта, полузакрыв наши глаза, в то время как мы на него смотрим. Обнаженные чувства иногда видят слишком мало, но затем всегда они видит слишком много.
Ясно видеть механизм – шестерни и колеса – какого-нибудь произведения Искусства, несомненно, представляет, само по себе, известное наслаждение, но такое, что мы можем его испытывать как раз лишь настолько, насколько мы не испытываем законный эффект, замышленный художником; и действительно, слишком часто бывает, что размышлять аналитически об Искусстве – это то же самое, что отражать в себе предметы по методу зеркал, находящихся в храме Смирны и представляющих самые красивые вещи искаженными.
Художник принадлежит своему
произведению, не произведение художнику.
В девяти случаях из десяти это пустая трата времени – пытаться исторгнуть смысл из какого-либо немецкого афоризма; или, скорее, какой-либо смысл и всякий смысл может быть исторгнут из них всех. Если в вышеприведенной сентенции тот смысл, что художник, подразумевается, есть раб своей темы и должен согласовать с нею свои мысли, я не верю в эту мысль, которая представляется мне принадлежащей уму, по существу своему прозаическому. В руках истинного художника тема, или «произведение», есть не более как куча глины, из которой (в границах, указываемых размером и качеством глины) может быть образовано что угодно по произволу или в соответствии с искусством работника. Глина в действительности есть раб художника. Она принадлежит ему. Его гений достоверно и весьма отчетливо сказывается в выборе глины. Отвлеченно говоря, она не должна быть ни тонкой, ни грубой – но именно настолько тонкой или настолько грубой, – настолько пластической или настолько негибкой – насколько это нужно, чтобы наилучше послужить для выполнения задуманной вещи, для выражения известной мысли, или, точнее говоря, для оказания известного впечатления. Есть, однако, художники, которые берут воображением лишь самый тонкиq материал и производят поэтому самые тонкие изделия. Эти последние обыкновенно очень прозрачны и чрезвычайно хрупки.
Наши «синие чулки» умножаются в сильной степени, и нужно было бы в крайнем случае подвергнуть их истреблению хоть через десятого. Неужели у нас нет ни одного критика, достаточно крепконервного, чтобы повесить дюжины две из них, in terrorem (страха ради)? Он должен, конечно, пользоваться при этом шелковой петлей – как это делают в Испании по отношению ко всем грандам голубой крови – sangre azula.
Не каждый может выполнить «что-нибудь хорошее» в точном смысле слова, хотя, быть может, когда что-нибудь хорошее в точном смысле выполнено, каждый десятый человек, которого вы встретите, будет способен понять и оценить это. Мы никак не можем заставить себя поверить, чтобы для составления действительно хорошей «краткой статьи» требовалось менее настоящего уменья, чем для написания приличной повести обычных размеров. Повесть, конечно, требует того, что названо длительным усилием, но это не более, как дело настойчивости, и имеет лишь косвенное отношение к таланту. С другой стороны, единство эффекта – качество, нелегко оцениваемое или настоящим образом понимаемое обычным умом, и желаемое трудно для достижения, хотя бы стремящиеся к нему могли его постичь; это качество необходимо в «краткой статье», но оно не составляет необходимости в обычной повести. Если последняя вызывает восхищение, ею восхищаются из-за отдельных ее мест, без отношения к произведению как к целому, или без отношения к какому-либо общему замыслу – и, если таковой даже существует в известной степени, он, как окажется, лишь мало занимал внимание писателя и, благодаря размерам повествования, не может быть охвачен читателем с одного взгляда.
Чтобы хорошо разговаривать, нужен холодный такт таланта; чтобы хорошо говорить, пламенное самозабвение гения. Однако люди очень высокой гениальности говорят иногда очень хорошо, иногда очень плохо: хорошо, когда у них много времени, когда они вполне свободны и когда они связаны симпатией со своими слушателями, – плохо, когда они боятся, что их прервут, и когда они досадуют на невозможность исчерпать предмет в течение этой частной беседы. Неполный гений светит вспышками – он весь из обрывков. Истинный гений пугается неполноты, несовершенства и обыкновенно предпочитает молчать, нежели сказать что-нибудь, что не представляет из себя всего, надлежащего быть сказанным. Он так полон своим замыслом, что он нем. Во-первых, потому, что он не знает, как начать; ибо вечно за началом представляется начало, и, во-вторых, потому, что он видит свою истинную цель на таком бесконечном расстоянии. Иногда, ринувшись в обсуждение предмета, он сбивается, колеблется, останавливается и смущается, и, так как он был подавлен натиском и многосложностью своих мыслей, его слушатели смеются над его неспособностью мыслить. Подобный человек находит свою собственную стихию при тех «великих случаях», которые смущают и поражают разум толпы.
Тем не менее человек, умеющий хорошо разговаривать, вообще оказывает на людей гораздо более решительное влияние, чем говорящий – своей речью: последний неизменно говорит с большими результатами, когда он держит в руках перо. И люди, умеющие хорошо разговаривать, более редки, чем люди, умеющие хорошо говорить. Я знаю многих из числа последних; из числа первых лишь пять или шесть. Большинство людей при разговоре заставляют нас проклясть нашу звезду за то, что нам суждено быть не среди представителей той африканской расы, о которой упоминает Эвдокс: эти дикари не имели рта и, следственно, никогда его не открывали. И однако же, за отсутствием рта, некоторые особы, которых я имею а виду, ухитрились бы продолжать болтать – как они это делают и теперь – носом.
Сильный довод за религию Христа есть то, что проступки против Милосердия приблизительно суть единственные, относительно которых – людей, находящихся на смертном ложе, можно заставить не только понимать их, но и чувствовать, как преступление.
Вопрос о международном праве литературной собственности был загроможден словами. Право собственности на литературное произведение оспаривается просто для-ради оспаривания, и никто не затруднился бы доказать данный пункт. Те, кто его отрицает, просто настроили свой ум отрицать что бы то ни было, раз это что-нибудь клонится к установлению рассматриваемого закона. И вопрос об удобоприменимости нимало здесь не убедителен. Удобоприменимость должна обсуждаться лишь там, где не затрагиваются никакие права. Было бы, без сомнения, весьма удобоприменимо какому-нибудь бедняку пошарить в кармане у своего богатого соседа (так как бедные суть большинство, данный случай как раз может служить параллельно к авторскому праву), но что помыслили бы богатые, если бы удобоприменимости было позволено верховенствовать над их правом. Но если даже на удобоприменимость нельзя ссылаться, грубо это так, немедленная выгода, вырастающая для наших карманов при существующем положении вещей, без сомнения, достаточно ясна. Мы приобретаем более чтения за меньшие деньги, чем мы имели бы, будь международный закон проведен, но более отдаленные невыгоды – бесконечно большей важности. Вкратце они таковы: во-первых, мы наносим ущерб национальной нашей литературе, подавляя усилия наших талантов, ибо талант, гениальность, как общее правило, бедны в мирских благах и не могут писать за ничто. Раз наш гений так подавляется, для нас пишут только наши «джентльмены элегантного досуга», а обыкновенные джентльмены элегантного досуга с незапамятных времен всегда отличались убогостью своих произведений. Вообще, кроме того, они упорно консервативны, и это чувство побуждает их к подражанию чужеземным, в особенности британским, образцам. Это главный источник подражательности, в которой как народ нас справедливо обвиняли, хотя первая причина этого кроется в нашем положении как колонии. Колонии всегда естественным образом обезьянничали, передразнивая родину. Во-вторых, непоправимое зло творится почти исключительным распространением среди нас чужих, то есть монархических и аристократических чувств в чужеземных книгах, и чувства эти отнюдь не менее фатальны для демократии оттого, что они достигают нас в раззолоченной пилюле поэмы или повести. Мы должны рассмотреть затем неблагоразумие того, что мы причиняем национальному нашему характеру открытую и постоянную несправедливость, под пустячным предлогом об-лагодетельствования нас через нее. Однако же самым последним и самым важным соображением здесь является чувство оскорбления и поношения, возбуждаемое в целом действенном разуме мира, горькая и пагубная обида, возникающая во всеобщем сердце словесности – обида, которая не будет и не может делать щепетильных различий между временными совершителями несправедливости и той демократией вообще, которая дозволяет ее свершение. Авторская корпорация – самая самодержавная на лице земли. Как же тогда могут даже рассчитывать на благополучие те учреждения, которые в систематическом упорстве топчут ее?
"Статьи и афоризмы" отзывы
Отзывы читателей о книге "Статьи и афоризмы", автор: Эдгар Аллан По. Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Статьи и афоризмы" друзьям в соцсетях.