— Откуда это известно?

— Об этом было написано в «Ньюс». Соседи видели, как он кружил вокруг ее дома в тот вечер, и сообщили его приметы полиции.

— И это было напечатано в газете?

— Ну да. У меня где–то сохранилась вырезка. Хотите взглянуть?

— У вас было несколько экземпляров газеты?

— Да. Это было важное сообщение.

— Что вы с ними сделали?

— Послала их тем, кому это могло быть интересно.

— Например, мужу и деверю?

— Да. Я хотела, чтобы они знали.

— Вы хотели, чтобы они знали, что вы сделали, но не кто это сделал?

Она вздохнула так глубоко, словно сдерживала дыхание всю ночь. Казалось, стены холла сейчас сомкнутся. Он еще раз напомнил мне камеру, где заключенные напрасно ждут амнистии.

— Почему я одна должна была страдать? — услышал я голос миссис Леннокс. — Вы, мужчины, только получаете удовольствие. А женщины потом страдают.

— Так поступал с вами муж?

— Да, причем не раз. Говорю вам, он даже свой последний вечер провел у нее.

— И вы ее застрелили?

— Я этого не говорила.

— Но вы признали, что отослали мужу вырезку из газеты?

— Это не преступление. За это не судят. Мне казалось, он должен узнать, что она погибла. — Она говорила с той печалью, которая давным–давно превратилась в злобу. — Мне хотелось посмотреть на его лицо, когда он откроет конверт и узнает, что она погибла.

— А зачем вы послали вырезку Сомервиллу?

— Сначала она была его любовницей. Потом он передал ее Джеку. — Она взглянула на меня с отвращением. — Все вы мужчины мерзавцы. Все до одного. Я рада, что это наконец вылезло наружу. Мне осточертело год за годом разыгрывать примерную супругу.

— Зачем вы толкнули Нельсона Бэгли?

— Он меня узнал. Он видел меня тогда в ее доме. Это он позвонил мне и сказал, что мой муж у нее.

— И вы отправились туда и застрелили ее?

— Я этого не говорила.

Но она посмотрела на меня с выражением, которое было красноречивее всяких слов.

— Лорел видела, как вы его толкнули?

— Да. И она убежала. Но вчера вернулась.

— Вы с ней говорили об этом?

— Да. Она сказала, что я должна позвонить в полицию и во всем признаться.

— Вы готовы на это?

— Не знаю. Я боюсь. Что со мной сделают? Я ведь убила трех человек. — Ее рот снова широко открылся, словно она, а не Бэгли, падала вниз.

— Я могу понять, зачем вы убили Элли Рассо. И Нельсона Бэгли. Но за что вы расправились с Тони Лапшаном?

— Он знал о приходе Нельсона Бэгли. Он хотел от меня денег. Сто долларов в день пожизненно.

В ее голове был холод и отвращение. Она так долго страдала, что ей не было дела до страданий других. Мне было тяжело оставаться с ней. Я попросил провести меня к Лорел.

Мы прошли в спальню в передней части дома. Стена, обращенная к морю, была целиком из стекла, но она была полностью занавешена. Стеклянная дверь вела на огороженный балкончик.

На кровати лежала Л орел. Под головой у нее была подушка, а накрыта она была пледом. У изголовья на столике стоял телефон. Прежде чем позвонить, я наклонился и коснулся губами теплого лба Лорел. Я хотел удостовериться, что она спит.

За моей спиной открылась и закрылась дверь на балкон. Мариан Леннокс неловко перелезла через перила.

— Мариан, вернитесь! — я сделал шаг к балкону. Но она не обратила на меня внимания. Она шагнула в воздух и падала, падала, пока черные валуны не остановили ее полет. Над ее телом поднимался дым, словно от погребального костра.

Я вернулся к Лорел. Она зашевелилась, словно моя тревога заставила ее проснуться. Она была цела и невредима.

Я взял телефон и начал звонить.

Смерть в бассейне

Глава 1

Если судить только по фигуре, ей не дашь и тридцати — гибкая, стройная, словно молодая девушка. И одежда подходящая: модный дорогой костюм из гладкой блестящей ткани; в туфлях на высоких каблуках изящество линий затянутых в нейлон ног должно произвести особо сильное впечатление. Лицо… вот лицо было не девичье. Беспокойство притаилось в глазах, складки пролегли с обеих сторон у рта. Глаза глубокого синего цвета, но взгляд… какое–то двойное зрение у нее. Ясно и отчетливо глаза смотрят на вас, а в то же время видят то, что находится за вашей спиной. Чувствуешь: позади годы, и за эти годы она видела куда больше, чем успела бы узнать неопытная девушка.

«Тридцать пять, — подумал я, — и пользуется успехом».

Она довольно долго простояла в дверях, не произнеся ни слова, — у меня была возможность понаблюдать.

Пальцы обеих рук стиснули черную замшевую сумочку, свисавшую на ремешке с плеча, женщина нервно покусывала верхнюю губу. Я тоже не нарушал затянувшегося молчания. Какой бы она ни была — смелой иль нерешительной, — ожидать от меня руки, протянутой, чтоб помочь ей перейти порог, не приходилось. Поддержка такого рода ей вряд ли требовалась. Достаточно взрослый человек, она пришла сюда по собственной воле и собственным причинам. Но ей было неловко, и совершенно очевидно, только острая необходимость заставила ее обратиться ко мне.

— Мистер Арчер? — спросила она наконец.

— Да, входите, пожалуйста.

— Спасибо… Простите, что я не сразу решилась… Наверное, я заставила вас почувствовать себя дантистом.

— Все питают нелюбовь к дантистам и детективам. Я тоже их терпеть не могу.

— Правда? Откровенно говоря, я никогда еще не бывала у дантиста. Она улыбнулась так, будто желала подтвердить справедливость своих слов; я протянул руку, и она дружелюбно пожала ее. Рука моей гостьи была сильной и загорелой. — И у детектива не бывала ни разу, — добавила она.

Я усадил женщину на стул около окна. Она ничего не имела против того, чтобы свет падал на ее загорелое лицо, на волосы естественного каштанового цвета, без малейшего намека на седину.

— Так какой же зуб вас беспокоит, миссис?..

— Простите… Меня зовут Мод Слокум. Я всегда забываю правила хорошего тона, когда расстроена.

Странно было услышать подобные извинения от женщины, с такой фигурой и в таком костюме.

— Да ничего, — сказал я, — у меня–то шкура носорога и сердце из железа. Целых десять лет я занимался разводами в Лос–Анджелесе. И если вы сможете рассказать мне что–нибудь эдакое, чего я еще не слышал, то жертвую свой недельный выигрыш в игорном доме в Санта–Аните на достойное благотворительное мероприятие.

— А вы способны бросить свои средства на некий дикий проект?

— Дикие проекты меня повергают в ужас, но чаще и сильнее ужасают люди.

— Догадываюсь, почему вы так сказали. — Красивые белые зубы снова сверкнули в улыбке. — В молодости я думала, что люди могут жить в согласии… могут давать жить другим так, как хочется этим другим… вы понимаете? Сейчас я не уверена…

— Насколько я понял, отнюдь не идея побеседовать на отвлеченные темы привела вас, миссис Слокум, сегодня утром ко мне. Или я ошибаюсь?

Долгая пауза. Наконец я слышу ответ:

— Да. Вчера у меня было… потрясение. — Она приcтально посмотрела мне прямо в глаза — и одновременно на ту часть стены, которую моя голова ей загораживала. Ее глаза были так же глубоки, как море за Каталиной.

— Кто–то пытается меня уничтожить.

— Убить?

— Уничтожить… Уничтожить все то, о чем я забочусь, чем живу… Моего мужа, мою семью, мой дом. — Голос ее задрожал. — Очень трудно рассказывать про это… Какие–то закулисные игры ведутся со мной… вокруг меня.

Утро абстрактных исповедей, где детектив Арчер выступает священником, не имея духовного сана, но обязав себя выслушивать всякие экивоки и неопределенности.

— Мне следовало бы получить профессию дантиста и заняться делом более легким и менее болезненным, чем мое нынешнее удаление зубов, — дело, по крайней мере, ясное… Если вам действительно нужна моя помощь, миссис Слокум, сообщите мне, в чем именно она должна состоять… Кто и что вас сюда привело?

— Мне вас порекомендовали. Я знаю человека, который… работает в полиции. Он утверждал, что вы честны и умеете молчать.

— Довольно странно, что о тебе отзывается подобным образом полицейский. Не будете ли вы столь любезны сообщить мне его имя?

— Нет, я не стану этого делать. — Мое предложение, казалось, вызвало у женщины тревогу. Пальцы стиснули черную замшевую сумочку. — Он ничего не знает о моем деле, этот полицейский.

— И я тоже. И даже не надеюсь когда–либо узнать. — Я позволил себе улыбнуться. Предложил сигарету. Щелкнул зажигалкой. Миссис Слокум затянулась. Без всякого наслаждения, но куренье, кажется, успокоило ее.

— Бог с ним, с полицейским. — Она поперхнулась сигаретным дымком. — Я всю ночь пыталась сосредоточиться, пыталась собраться с мыслями и до сих пор не могу связно изложить… Никто ничего не знает, понимаете? И очень трудно рассказывать постороннему… Единственное, чего я сумела достичь, — это выработать привычку к молчанию… шестнадцать лет молчания.

— Шестнадцать лет? Я думал, это произошло вчера.

Она покраснела.

— О да, это произошло вчера… Я имела в виду годы, долгие годы своего замужества. Это связано с моим замужеством.

— Я так и думал. Я неплохо умею отгадывать загадки.

— Простите меня. Я не хотела вас оскорбить или обидеть. — Ее извинения опять–таки выглядели необычно для особы такого полета. Для женщины, разодетой на сотню долларов. — Я не думаю, что вы будете распространяться об этом где–либо или попытаетесь меня шантажировать…

— А кто–нибудь пытается вас шантажировать?

Вопрос настолько испугал ее, что она непроизвольно подскочила на стуле. Потом села поудобнее, закинула ногу на ногу, подалась грудью вперед.