— Скажи мне точно, чего ты хочешь, Вирджиния.

— Я уже вам сказала. Когда Карелла придет сюда, я его убью. А потом уйду. Если кто-нибудь попытается остановить меня, я брошу на пол сумку со всем ее содержимым.

— Предположим, я попытаюсь сейчас отобрать у тебя револьвер.

— На вашем месте я бы не делала этого.

— Ну, а если я попытаюсь?

— Я кое-что принимаю в расчет, лейтенант.

— Например?

— Например, то, что героев не существует. Чья жизнь для вас дороже — Кареллы или ваша собственная? Попытайтесь отнять револьвер, и не исключено, что нитроглицерин взорвется прямо перед вами. Перед вами, а не перед ним. Вы спасете Кареллу, но погубите себя.

— Карелла мне очень дорог, Вирджиния. Я мог бы и умереть, чтобы спасти ему жизнь.

— Да? А насколько он дорог другим в этой комнате? Они тоже согласны умереть за него? Или за гроши, которые они получают? Проголосуйте, лейтенант, и увидите, кто из них готов пожертвовать жизнью. Ну давайте, проголосуйте.

Бернс не хотел голосовать. Он не очень-то верил в беззаветную отвагу и героизм: Он знал, что многие в этой комнате не раз действовали отважно и героически. Но храбрость зависит от обстоятельств. Захотят ли детективы вступить в игру, когда им грозит верная смерть? Бернс не был уверен в этом. Он почти не сомневался, что, если бы им предложили выбирать, кому остаться в живых — им или Карелле, они, вероятнее всего, выбрали бы себя. Эгоистично? Может быть. Негуманно? Возможно. Жизнь не купишь в грошовой лавочке. Это такая штука, за которую цепляются изо всех сил. И даже Бернс, который знал Кареллу, как никто другой, и даже любил его (а это слово трудно давалось такому человеку, как он), не решался задать себе вопрос: «твоя жизнь или жизнь Кареллы» — он боялся ответа.

— Сколько тебе лет, Вирджиния?

— Какая вам разница?

— Мне хочется знать.

— Тридцать два.

Бернс кивнул.

— Я выгляжу старше, верно?

— Немного.

— Очень намного. За это тоже скажите спасибо Карелле. Вы видели когда-нибудь тюрьму Кестлвью, лейтенант? Вы видели место, куда Карелла отправил моего Фрэнка? Там не выживут и животные, не то что люди. И я жила одна, в постоянном ожидании, зная, через какие мучения должен был пройти Фрэнк. Могу я молодо выглядеть, как вы думаете? Могла я следить за собой, если все время волновалась, если у меня всегда болело за него сердце, если грызла тоска?

— Кестлвью не лучшая тюрьма в мире, но…

— Это камера пыток! — крикнула Вирджиния. — Вы когда-нибудь были в камере? Там отвратительно грязно, жарко, не продохнуть, все прогнившее и ржавое. Там воняет, лейтенант. Запах этой тюрьмы чувствуется за несколько кварталов. И они загоняют людей в эту мерзкую, душную вонь. Говорят, что Фрэнк причинял беспокойство тюремным властям. Конечно! Он был человеком, а не животным. Тогда они привесили к нему ярлык «возмутитель спокойствия».

— Да, но ты не можешь…

— А вам известно, что в Кестлвью запрещено разговаривать во время работы? Известно, что в камерах до сих пор стоят параши, параши вместо унитазов? Вы знаете, какая вонь в этих камерах? А мой Фрэнк был болен! Карелла знал это, когда арестовывал его и стал героем!

— Он не думал о том, чтобы стать героем. Он выполнял свою работу. Как ты не понимаешь этого, Вирджиния? Карелла — полицейский. Он только выполнял свой долг.

— А я выполняю свой, — глухо произнесла Вирджиния.

— Как? Ты знаешь, что таскаешь в своей паршивой сумке? Ты понимаешь, что, если выстрелишь, все полетит к чертям? Нитроглицерин не зубная паста!

— Мне все равно.

— Тебе тридцать два года, и ты готова убить человека и даже сама погибнуть ради этого!

— Мне безразлично.

— Не говори глупостей, Вирджиния!

— Я не обязана говорить ни с вами, ни с кем-нибудь еще. Я вообще не хочу говорить. — Вирджиния подалась вперед, и сумка едва не сползла с ее колен. — Я оказываю любезность, говоря с вами.

— Хорошо, не волнуйся, — сказал Бернс, покосившись на сумку. — Успокойся. Почему бы тебе не поставить эту сумку на стол?

— Для чего?

— Ты скачешь, как мяч. Если ты не боишься, что эта штука взорвется, то я боюсь.

Вирджиния улыбнулась, осторожно сняла сумку с колен и не менее осторожно поставила ее на стол перед собой, одновременно подняв револьвер, как будто 38-й калибр и нитроглицерин были новобрачные, которые не смогли бы вынести разлуку даже на мгновение.

— Так-то лучше, — заметил Бернс и облегченно вздохнул. — Успокойся, не нервничай. — Он помолчал. — Не хочешь закурить?

— Не хочу, — ответила Вирджиния.

Бернс вынул из кармана пачку сигарет и небрежно подвинулся, не упуская из вида 38-й калибр, прислоненный к боку сумки. Он мысленно измерял расстояние между собой и Вирджинией, рассчитывая, насколько ему нужно будет наклониться к ней, когда он подаст ей зажженную спичку, какой рукой ударить так, чтобы она не упала прямо на сумку. Может быть, она отреагирует, нажав сразу курок? Вряд ли. Скорее отпрянет. И тогда он ее ударит.

Бернс вытряхнул из пачки одну сигарету.

— Вот, — сказал он, — возьми.

— Нет.

— Разве ты не куришь?

— Курю. Но сейчас не хочется.

— Закури. Сигарета — лучшее успокоительное. Бери. Он протянул ей пачку.

— А, ладно! — Вирджиния переложила револьвер в левую руку. Его дуло почти касалось сумки. Правой рукой она вынула сигарету из пачки, которую держал Бернс.

Он полез за спичками. Руки у него дрожали. Вирджиния зажала сигарету губами, продолжая в левой руке твердо сжимать револьвер, почти касающийся ткани сумки. Бернс чиркнул спичкой.

В это время раздался телефонный звонок.

Глава 5

Вирджиния вынула изо рта сигарету, бросила ее в пепельницу, стоящую на столе, переложила револьвер в правую руку и повернулась к Берту Клингу, поднявшемуся, чтобы снять трубку.

— Погоди, сынок, — приказала она, — какая это линия?

— Параллельный, линия 31, — ответил Клинг.

— Отойдите от стола, лейтенант. — Вирджиния навела на него револьвер, и Бернс отодвинулся.

Свободной рукой она притянула к себе аппарат, внимательно осмотрела его и нажала кнопку внизу.

— Хорошо, теперь снимай трубку, — велела она и подняла трубку одновременно с Клингом.

— Восемьдесят седьмой участок. Детектив Клинг.

Клинг очень живо ощущал присутствие Вирджинии Додж, сидящей за соседним столом с трубкой в левой руке и 38-м калибром, почти касающимся середины сумки, в правой.

— Детектив Клинг? Это Мерси Снайдер.

— Кто?

— Мерси. — Голос на секунду умолк, потом нежно прошептал:

— Снайдер. Мерси Снайдер. Вы меня не помните, детектив Клинг?

— Ах, да. Как дела, мисс Снайдер?

— Спасибо, хорошо. А как поживает высокий светловолосый полицейский?

— Не… плохо, спасибо.

Он посмотрел на Вирджинию. Ее бледные губы растянулись в невеселой улыбке. Она казалась бестелесной и бесполой, бледная тень смерти. Мерси Снайдер изливала живительные соки полной чашей. Голос ее трепетал и вибрировал, шепот возбуждал, и Клинг будто видел перед собой крупную женщину с огненно-рыжими волосами, которая полулежала в шезлонге, закутавшись в прозрачное неглиже и кокетливо сжимая в руке телефонную трубку слоновой кости.

— Как приятно снова слышать ваш голос. Вы так спешили, когда были у меня в прошлый раз.

— У меня было назначено свидание с невестой, — холодно ответил Клинг.

— Да, знаю. Вы говорили мне. Несколько раз. — Она замолчала, потом тихо добавила: — Мне показалось, что вы тогда нервничали. Что вас расстроило, детектив Клинг?

— Пошли ее к чертовой матери, — прошептала Вирджиния Додж.

— Что вы сказали? — спросила Мерси.

— Ничего не сказал.

— Я точно слышала…

— Нет, я ничего не сказал. Я занят сейчас, мисс Снайдер. — Чем могу служить?

Мерси Снайдер расхохоталась так нагло и вызывающе, что Клингу, который ни разу в жизни не слышал такого смеха, показалось на минуту, что он, шестнадцатилетний юнец, входит в двери публичного дома на улице «Шлюхин рай».

— Прошу вас, — сказал он хрипло. — В чем дело?

— Ни в чем. Мы нашли драгоценности.

— Да? Как?

— Оказалось, не было никакого ограбления. Моя сестра взяла драгоценности с собой, когда поехала в Лас-Вегас.

— Значит, вы аннулируете жалобу, мисс Снайдер?

— Конечно, а как же? Если не было ограбления, на что мне жаловаться?

— Совершенно верно. Я очень рад, что драгоценности нашлись. Если вы направите нам заявление, свидетельствуя, что ваша сестра…

— Почему бы вам не заглянуть ко мне и не взять самому это заявление, детектив Клинг?

— Я это сделаю, мисс Снайдер. Но в этом городе ужасающее количество преступлений, и мне вряд ли удастся скоро вырваться. Спасибо за то, что позвонили. Будем ждать вашего заявления.

Он, не прощаясь, повесил трубку и отвернулся от телефона.

— Ты идеальный любовник, верно? — насмешливо сказала Вирджиния Додж, кладя трубку на место.

— Конечно, идеальный любовник, — ответил Клинг. По правде говоря, ему было неприятно, что Вирджиния слышала его разговор с Мерси Снайдер. В свои двадцать пять лет Берт Клинг был не очень-то искушен в словесных дуэлях, приемами которых мастерски владела Мерси Снайдер. Он был высок и белокур, с широкими плечами, узкими бедрами и щеками чистого оттенка клубники со сливками. Его можно было назвать красивым, но его красота была омрачена тем, что он ее совершенно не сознавал. Клинг был помолвлен с девушкой по имени Клер Таунсенд, с которой встречался вот уже год. Его совершенно не интересовали ни Мерси Снайдер, ни ее сестра, ни бесчисленные Мерси Снайдер, сестры и компании, которые кишели в этом городе. И он был смущен тем, что Вирджиния Додж могла подумать, будто он дал какой-то повод Мерси для звонка.