— Но вы не принимаете в расчет естественного волнения.

— Это чепуха, Уотсон! Когда преступление тщательно и хладнокровно разрабатывают, поверьте, не менее тщательно обдумывают, как уйти от преследования. Вот эта логическая неувязка и дарит мне надежду.

— Очень уж многое нуждается в объяснении.

— Попробую объяснить. Не забудьте: наша точка зрения изменилась. В этом новом освещении по-новому видятся факты, хотя бы этот револьвер. Обвиняемая утверждает, что не знала о нем. Мы теперь считаем, что она говорит правду. Что это означает? Револьвер подброшен. Кем? Скорее всего, самим убийцей, который стремился отвести подозрения от себя и направить их по ложному пути. Видите, версия кажется многообещающей.

В тот вечер вопрос о пропуске в тюрьму еще не разрешился, и мы были вынуждены провести ночь в Винчестере. Но на следующее утро с формальностями было покончено, и в сопровождении мистера Джойса Каммингса, барристера*, блестящего молодого адвоката, взявшего на себя защиту мисс Данбар, мы вошли в следственную камеру винчестерской тюрьмы. Я знал, что меня ждет встреча с очень красивой девушкой, но действительность превзошла все мои ожидания. Теперь я понял, почему даже Гибсон — человек, чья природная властность поддерживалась огромным богатством, почему он готов был признать за ней право направлять его действия и подчиниться ее руководству. Ее черты выражали волю и нежность одновременно, и, глядя на нее, вы были уверены, что любой ее шаг, даже необдуманный, все равно будет направлен к добру, — столько в ней было врожденного благородства.

Белокурая, высокая, с превосходной фигурой; злоключения не отразились на ее манере держаться, но синие глаза смотрели с такой отчаянной беспомощностью, какую можно увидеть во взгляде безнадежно запутавшегося в сетях животного. Когда Холмс представился и она поняла, что может рассчитывать на его помощь, ее щеки чуть порозовели, а глаза оживила надежда.

— Я думаю, мистер Гибсон рассказал вам о наших с ним отношениях? — голос ее звучал глуховато и взволнованно.

— Разумеется, — отвечал Холмс необычайно мягко. — Но сейчас мы будем говорить не об этом. Зачем сыпать соль на раны? Как только я вас увидел, мои последние сомнения в чистоте ваших отношений с мистером Гибсоном отпали. И я верю ему, когда он говорил о благотворности вашего на него влияния. Но почему вы молчали на следствии?

— Обвинение казалось мне таким нелепым! Я и подумать не могла, что его можно подтвердить. Надеялась переждать,


1 Барристер — в Англии — адвокат высшего ранга, имеющий право выступать во всех судах.


пока все само собой разъяснится, чтобы не пришлось раскрывать перед чужими людьми неприглядные стороны жизни семьи. Но ничего не разъяснилось, наоборот, положение мое только ухудшается.

— Сударыня, — воскликнул Холмс, — дорогая моя! Прошу вас, не обольщайтесь относительно своего положения. Мистер Каммингс подтвердит мое мнение: сейчас у нас нет доводов в вашу пользу, и чего только нам не придется еще сделать, чтобы выиграть ваше дело в суде. Думать иначе — значит отдаваться во власть опасной иллюзии. Но если вы решитесь во всем помогать мне, быть может, нам вместе удастся установить, что же случилось на самом деле.

— Хорошо, мистер Холмс, обещаю ничего от вас не скрывать.

— Прежде всего мне нужно знать, каковы были ваши истинные отношения с миссис Гибсон.

— Она меня ненавидела, мистер Холмс. Вы знаете, она была южанка, необузданная и пылкая натура. Любой своей страсти она отдавалась целиком и ненавидела меня с такой же точно силой, с какой обожала своего мужа. Скорее всего, наши отношения рисовались ей в ложном свете. Не хочу плохо о ней говорить, но она был так ослеплена своей физической любовью к мужу, что была не в состоянии представить себе ту интеллектуальную и духовную связь, которая была между нами. Вполне возможно, она вообразила, что себялюбивые и корыстные соображения, а вовсе не стремление направлять его силы на добрые дела заставляют меня оставаться в доме. Теперь-то я понимаю, какую страшную ошибку совершила. Я не имела права оставаться там, где стала причиной семейных ссор, хотя разлад начался до моего появления и, без сомнения, продолжался бы и после моего отъезда.

— Теперь, мисс Данбар, по возможности точно опишите весь тот горестный вечер.

— Я правдиво расскажу вам все, что знаю, но многого я из-за своего положения не могу доказать, а многое кажется мне необъяснимым.

— Не придавайте этому значения и излагайте факты. Будем надеяться, кто-нибудь их истолкует.

— Вас, наверное, интересует, зачем я пошла в тот вечер к Торскому мосту. Утром я нашла на своем столе в классной собственноручную записку от миссис Гибсон. Она просила меня прийти туда после обеда: ей необходимо было сообщить мне нечто важное. Ответ я должна была оставить на солнечных часах в саду, а ее записку уничтожить, чтобы наша встреча осталась в полном секрете. Я подивилась такой таинственности, но исполнила ее просьбы: свою записку положила в условленном месте, а ее кинула в камин. Я объяснила себе все эти предосторожности ее безумным страхом перед мужем. Он бывал невозможно груб с ней, я не раз его упрекала. Вот я и решила, что она боится, как бы он не узнал о нашем свидании.

— А между тем вашу записку она сберегла.

— Я была поражена, когда узнала, что она скончалась с моей запиской в руке.

— Ну, продолжайте.

— Когда я пришла на мост, она была уже там. Я знала, что она меня ненавидит, но до той минуты не представляла себе всей силы этой ненависти. Она показалась мне тогда одержимой — может быть, и вправду рассудок ее был слегка помрачен? Откуда иначе такая способность к лжи, такое коварство, какими только маньяки и наделены? Как могла она, с таким зарядом ненависти, ежедневно встречаться со мной? Слов ее я повторить не могу. Они были отвратительны, жгли меня! И выглядела она ужасно. Сначала я просто онемела, а потом зажала уши и кинулась бежать, а вслед мне неслись оскорбления и угрозы.

— Она осталась стоять на том самом месте, где ее потом нашли?

— В двух-трех ярдах оттуда.

— Если она погибла вскоре после вашего ухода, как же случилось, что вы не слышали выстрела?

— Не слышала, мистер Холмс. Я была в таком ужасе, что мной владело только одно стремление — скорее оказаться дома, в тишине, успокоиться. Я не была способна что-нибудь услышать.

— Итак, вы вернулись в свою комнату и до утра ее не покидали?

— Нет, когда поднялась тревога и сказали, что бедную миссис Гибсон нашли убитой, я побежала туда вместе с остальными.

— Мистер Гибсон там был?

— Я встретила его, когда он уже шел от моста к дому. Он послал за врачом и полицией.

— Он был взволнован?

— У мистера Гибсона, что называется, стальные нервы, и он очень сдержан во внешнем проявлении своих чувств. Но, зная его достаточно близко, я поняла, как глубоко он потрясен.

— А теперь нам нужно выяснить очень важный вопрос. Этот револьвер, который у вас обнаружили, — вы его раньше когда-нибудь видели?

— Никогда, даю вам слово.

— Когда его нашли у вас?

— Назавтра, при обыске.

— В вашем чемодане?

— Да, под бельем, на самом дне.

— Можете вы хотя бы предположить, сколько дней он там пролежал?

— Накануне его там не было.

— Почему вы говорите так уверенно?

— Я перекладывала все содержимое чемодана в тот день.

— Так. Остается только одна версия: кто-то вошел к вам в ваше отсутствие и сунул револьвер в чемодан, чтобы навлечь на вас подозрение в убийстве.

— Наверное, так.

— А когда, по вашему мнению, это легче всего было сделать?

— Только во время ленча или когда я была в классной с детьми.

— После того как вы получили записку, проводили ли вы время у себя в комнате?

— Я почти весь день туда не заходила.

— Большое спасибо, мисс Данбар. Может быть, вы хотите сообщить еще что-нибудь, что могло бы оказаться полезным следствию?

— По-моему, я все сказала.

— Да, еще один вопрос! Там, на парапете моста, как раз напротив места, где обнаружили покойную, есть совсем свежий скол, видимо, след от удара. Что вы думаете о его происхождении?

— Что я могу думать? Совпадение, наверное.

— Разве вас не удивляет, мисс Данбар, что скол появился как раз в том самом месте, где произошло убийство, и в то самое время?

— Я не могу даже предположить, отчего он мог появиться. Ведь нужен очень сильный удар...

Но Холмс уже не поддерживал диалог. Его бледное энергичное лицо стало неподвижным, и на нем появилось хорошо мне знакомое отсутствующее выражение — свидетельство напряженной работы мысли и предчувствия счастливого озарения. Эта внутренняя сконцентрированность была так очевидна, что ни один из нас не решался произнести

хоть слово. И барристер, и мисс Данбар, и я — все трое мы не сводили с него глаз. Вдруг Холмс вскочил, весь наэлектризованный нервным возбуждением и полный жажды немедленно действовать.

— Идем, Уотсон, идем! — воскликнул он.

— Куда вы, мистер Холмс?

— Не волнуйтесь, вы все узнаете, моя юная леди. Мистер Каммингс, вас я тоже немедленно извещу. С моей и Божьей помощью вы получите такое дело, которое взбудоражит всю Англию. Мисс Данбар, потерпите до завтрашнего утра и поверьте мне, тучи, собравшиеся над вашей головой, рассеются. Я уже вижу, как сквозь них пробивается светлый луч правды.

От Винчестера до Торского моста вроде бы недалеко, но мне, изнывавшему от любопытства и нетерпения, путь показался невыносимо длинным, а уж Холмсу просто бесконечным. Клокотавшая в нем внутренняя энергия не давала ему и минуты усидеть на месте, он расхаживал взад-вперед или выбивал пальцами дробь на вагонном сиденье. Но на последнем перегоне он вдруг уселся напротив меня, положил обе руки мне на колени, а в глазах у него прыгали бе-сенята — мне уже не раз случалось наблюдать его в таком настроении.