— Во всяком случае, я советовал бы вам пойти на ринг, — заметил Крейвен. — Попробуйте оттянуть время, может быть, он еще явится в последнюю минуту.

— Так и сделаю. И заявлю, что не стану при создавшемся положении оплачивать ставки.

Крейвен пожал плечами.

— Вспомните условия, — сказал он. — Боюсь, тут выхода нет — либо драться, либо платить. Конечно, можно обратиться к судьям, но им наверняка придется решить не в вашу пользу.

Мы погрузились в унылое молчание, как вдруг Белчер выскочил из-за стола.

— Вот те на! — крикнул он. — Слышите?!

— Что такое? — воскликнули мы все трое разом.

— Ставки! Слушайте!

За окном сквозь разноголосый гомон, сквозь грохот колес прорвался нежданный выкрик:

— Ставлю один против одного на бойца сэра Чарльза!

— Один к одному! — изумился дядя. — А вчера ставки были семь против одного не в нашу пользу. Что же это значит?

— Один против одного! — опять выкрикнул тот же голос.

— Кто-то что-то проведал, — сказал Белчер, — и уж мы-то первые имеем право знать, в чем дело… Идемте, сэр, сейчас дознаемся.

Сельская улица была запружена народом — ведь люди спали по двенадцать, по пятнадцать человек в одной комнате, а сотни приезжих аристократов провели ночь в своих каретах. Теснота всюду была такая, что нам насилу удалось пробиться на крыльцо. Какой-то пьяница свернулся в прихожей и громко храпел, не чувствуя, что людской поток течет мимо, а порою даже прямо поверх него.

— Какие ставки, ребята? — с порога спросил Белчер.

— Так на так, Джем, — отозвались сразу несколько голосов.

— Прошлый раз, я слыхал, куда больше ставили на Уилсона.

— Верно, да тут явился один такой — ставит супротив Уилсона, да помногу, а за ним и другие потянулись, вот счет и сравнялся.

— А с кого все началось?

— Да вон с него! Вон с того, что пьяный в прихожей валяется! Он сюда прикатил в шесть утра и с тех самых пор пил без передышки, немудрено было и захмелеть.

Белчер наклонился и приподнял тяжелую, бесчувственную голову спящего.

— Никогда его и в глаза не видал, сэр.

— И я тоже, — заметил дядя.

— А я его знаю! — вскричал я. — Это Джон Каммингз, хозяин гостиницы в Монаховом дубе. Поверьте, я не ошибаюсь, я его с детства знаю.

— Но что и как он мог пронюхать, черт возьми? — спросил Крейвен.

— По всей вероятности, ничего он не пронюхал, — возразил дядя. — Он ставит на нашего Джима не по зрелому размышлению, а спьяну, просто потому, что с ним знаком. Ведь пьяному море по колено, а его пример увлек других.

— Утром-то он приехал ни в одном глазу, — возразил наш хозяин. — И как приехал, сразу давай ставить на вашего парня, сэр Чарльз. А другие, на него глядя, — тоже, вот прежний счет и не удержался.

— Жаль только, что и он сам не удержался на ногах, — заметил дядя. — Сделайте милость, принесите мне немного лавандовой воды, — обратился он к хозяину. — В этой толчее я просто задыхаюсь… Навряд ли ты добьешься толку от такого пропойцы, племянник; боюсь, нам не удастся выяснить, что он такое разнюхал.

И в самом деле: тщетно я тряс пьяного за плечо и громко звал его по имени, он спал непробудным сном.

— Да, на моей памяти такого еще не бывало, — сказал Беркли Крейвен. — До боя осталось два часа, а мы даже не знаем, есть ли у нас боец. Надеюсь, вы не слишком много на этом теряете, Треджеллис?

Дядя равнодушно пожал плечами и неподражаемым плавным жестом, который у него никто и не отваживался перенять, взял понюшку табаку.

— Довольно кругленькую сумму, мой друг, — сказал он. — Но не пора ли нам собираться? После ночной гонки я, мне кажется, несколько effleuré[36] и хотел бы на полчаса уединиться и привести себя в порядок. Я готов взойти хоть на эшафот, но только не в нечищеных башмаках.

Я слышал однажды, как некий путешественник, возвратясь из диких просторов Америки, уверял, будто краснокожий индеец и английский джентльмен родственные души: оба помешаны на физических упражнениях, а в остальном неприступны и невозмутимы. Его слова вспомнились мне в то утро, когда я наблюдал за дядей, ибо, право же, ни одному осужденному не предстояла казнь более жестокая. Не только его состояние поставлено было на карту. Я понимал, каково будет ему перед лицом огромной толпы, в которой очень многие, доверясь его суждению, рискнули своими деньгами, в последнюю минуту вместо того, чтобы выставить надежного бойца, предложить какое-то жалкое оправдание… Каково это человеку, столь гордому, столь уверенному в себе, которому доныне еще ни разу, ни в каких начинаниях не изменяла удача! Я хорошо его изучил и сейчас по бледности щек, по беспокойной дрожи пальцев видел, что он растерян и не знает, как быть; но сторонний человек, поглядев, как он помахивает кружевным платочком, подносит к глазам лорнет и оправляет пышные манжеты, никогда бы не заподозрил, что этого легкомысленного франта могут терзать какие-то заботы.

Было уже почти девять, когда мы собрались ехать на Холмы, и, кроме дядиной коляски, на улице не осталось ни одного экипажа. Накануне вечером они теснились вплотную, колесо к колесу, так что сцеплялись оглоблями, и по пять в ряд заняли всю дорогу от старой церкви вплоть до Кролийского Вяза — расстояние не меньше полумили. А сейчас пыльная улица перед нами была пустынна — несколько женщин да ребятишек, и все. Мужчин, лошадей, экипажи точно ветром сдуло. Дядя оделся с обычной безупречной тщательностью и натянул свои кучерские перчатки, но перед тем как сесть в коляску, окинул всю эту пустынную дорогу взором, полным и отчаяния и надежды. Я сел позади с Белчером, сэр Беркли Крейвен занял место на козлах рядом с дядей.

От Кроли дорога плавно поднимается на поросшее вереском плоскогорье, раскинувшееся на много миль. По обочинам, а то и напрямик, по рябым от вереска отлогим склонам, тянулись вереницы пешеходов. Усталые, все в пыли, люди едва передвигали ноги, многие брели из самого Лондона и проделали за эту ночь тридцать миль. На перекрестке застыл всадник в причудливом зеленом одеянии, картинно сидевший в седле; пришпорив коня, он поспешил нам навстречу, и я узнал смуглое красивое лицо и дерзкие черные глаза Мендосы.

— А я вас поджидал, чтобы вам зря не плутать, сэр Чарльз, — сказал он. — Отсюда — по Гринстедской дороге, а там взять полмили влево.

— Прекрасно, — сказал дядя и повернул гнедых.

— Ваш боец еще не явился, — заметил Мендоса; в его тоне и в выражении лица сквозило подозрение.

— А тебе какое дело, черт подери? — со злостью крикнул Белчер.

— Нам всем есть дело, потому что ходят разные слухи!

— Так держи их про себя, не то пожалеешь, что слушал!

— Ладно, ладно, Джем. Ты, видно, нынче плохо позавтракал.

— А остальные уже на месте? — небрежно спросил дядя.

— Нет еще, сэр Чарльз. Но Том Оуэн с канатами и кольями уже там. Только что проехал Джексон и почти все, кто будет охранять порядок.

— У нас в запасе еще час, — заметил дядя, когда мы покатили дальше. — А те, возможно, опоздают, ведь им ехать от Рейгета.

— Вы держитесь молодцом, Треджеллис, — сказал Крейвен.

— Нам надо храбриться и не подавать виду до последней минуты.

— Ну, конечно, сэр! — воскликнул Белчер. — Уж будьте уверены, раз ставки на Джима так подскочили, это неспроста — кто-то что-то проведал. Надо держаться изо всех сил, сэр, а там видно будет.

Задолго до того, как мы увидели собравшуюся толпу, до нас уже доносился гул, похожий на рокот прибоя, — и вот наконец мы въехали на вершину холма, и взорам открылся гигантский людской водоворот, где все устремлялось к небольшой воронке посередине. А вересковые просторы вокруг были усеяны тысячами экипажей и лошадей, и всюду на косогорах пестрели раскинутые на скорую руку навесы и палатки. Для ринга была выбрана широкая котловина: расположившись по склонам этого прекрасного амфитеатра, добрых тридцать тысяч зрителей могли хорошо видеть то, что происходило внутри. Когда мы подъехали, среди тех, кто сидел с краю, раздалось «ура», перекинулось дальше, дальше, и наконец все это множество народу разразилось приветственными криками. А через минуту возгласы раздались снова — с другого края амфитеатра, по ту сторону арены, — все лица, обращенные к нам, отвернулись, и в мгновение ока раскинувшееся перед нами людское море из светлого стало темным.

— Это они. Не опоздали, — в один голос сказали дядя и Крейвен.

Стоя в коляске, мы увидели приближавшуюся по холмам кавалькаду. Впереди, в огромном желтом ландо, ехали сэр Лотиан Хьюм, Краб Уилсон и его тренер капитан Барклей. На шляпах форейторов развевались желтые ленты — цвет Уилсона, в желтом ему предстояло выйти на ринг. За ними гарцевала добрая сотня разных знатных господ из западных графств, а дальше, насколько хватал глаз, тянулся по Гринстедской дороге поток всевозможных карет, колясок и легких двуколок. Огромное ландо, раскачиваясь и подпрыгивая на кочках, направлялось в нашу сторону, и наконец сэр Лотиан заметил нас и крикнул форейторам, чтобы придержали лошадей.

— Доброе утро, сэр Чарльз, — сказал он и легко соскочил наземь. — Я так и думал, что это ваша красная коляска. Отличное утро для боя.

Дядя молча и сухо поклонился.

— Раз мы уже здесь, я думаю, можно и начинать, — продолжал сэр Лотиан, словно не замечая его холодности.

— Мы начнем в десять и ни минутой раньше.

— Прекрасно, как вам угодно. А кстати, сэр Чарльз, где ваш боец?

— Я хотел бы спросить об этом вас, сэр Лотиан, — отвечал дядя. — Где мой боец?

На лице сэра Лотиана выразилось изумление, если и не искреннее, то мастерски разыгранное.

— Почему вы задаете мне столь странный вопрос?

— Потому что я хотел бы получить на него ответ.