Артур Конан Дойл - Собрание сочинений. Том 5

— Оставь, жизнь моя, — прервал ее малорослый рыцарь. — Не тревожься сейчас насчет всего этого. Почему ты так бледен и печален, Эдриксон? Разве не должно взыграть сердце истинного мужа при виде достойного отряда столь отважных копейщиков и веселых лучников? Клянусь апостолом Павлом, было бы очень плохо, если бы меня не радовало, что впереди моих храбрых соратников реют пять алых роз.

— Кошелек я уже отдала вам, Эдриксон, — продолжала леди Лоринг. — В нем двадцать три марки, один нобиль, три шиллинга и четыре пенса, это большие деньги, и они доверены одному человеку. И прошу вас помнить, Эдриксон, что у него две пары башмаков — одна из красной кожи, на каждый день, а другая — с золотыми цепочками на носках, эти пусть надевает, если ему придется пить вино с Принцем или с Чандосом.

— Дорогая птичка, — сказал сэр Лоринг, — мне очень жаль расставаться с вами, но вот мы уже достигли опушки, и не годится мне увозить хозяйку замка слишком далеко от ее владений.

— Послушайте, дорогой супруг, — воскликнула она, и губы ее задрожали, — разрешите мне проехать с вами еще один ферлон[65] или немного больше. Ведь вам и так предстоят долгие мили в печальном одиночестве.

— Ну, пусть будет по-вашему, радость моего сердца, — ответил он. — Но вы должны мне что-нибудь дать в залог. С тех пор, как я узнал вас, дорогая, у меня вошло в обычай: где бы я ни оказался — в лагере, в городах или в крепостях, — всюду герольд должен возвестить, что так как дама моего сердца — самая красивая и прелестная из всех дам христианского мира, то я сочту для себя великой честью и любезным одолжением, если мне будет дана возможность троекратно сразиться на острых копьях с любым рыцарем, утверждающим, что и его дама обладает теми же достоинствами. Поэтому, молю вас, моя прекрасная голубка, пожертвовать мне одну из ваших замшевых перчаток, чтобы я мог носить ее как символ той, чьим слугой я буду вечно.

— Увы, увы, зачем называть меня красивейшей и прелестнейшей! — воскликнула она. — Как бы я хотела быть ради вас, дорогой супруг, и красивой и прелестной, но на самом деле я стара и безобразна, и рыцари будут смеяться, если вы поднимете копье, прославляя меня.

— Эдриксон, — обратился сэр Найджел к своему оруженосцу, — у тебя глаза молодые, а мои слегка затуманены возрастом. Если тебе доведется увидеть, что какой-либо рыцарь засмеялся, или даже только усмехнулся, или хотя бы изумленно поднял брови, скривил губы или иным каким-нибудь образом выказал свое удивление, что я защищаю эту леди Мэри, ты запомнишь его имя, его герб, узнаешь, где он живет. Итак, вашу перчатку, греза моей жизни!

Леди Мэри Лоринг стянула с руки желтую замшевую перчатку, он принял ее с почтительным поклоном и прикрепил спереди к своему бархатному берету.

— Она будет возле другого моего ангела-хранителя, пояснил он, указывая на изображение святого, приколотое рядом. — А теперь, моя самая дорогая, вы отъехали достаточно далеко. Пусть святая Дева охранит вас и поможет вам! Один поцелуй!

Он наклонился к ней, затем пришпорил коня и галопом поскакал вслед за своим отрядом, сопровождаемый тремя оруженосцами. Проехав полмили, когда дорога уже поднялась на вершину холма, всадники обернулись, — леди Мэри на своей белой лошади все еще была там, где они ее оставили. Через мгновение они уже спускались по другую сторону холма, и она исчезла из их глаз.

Некоторое время сэр Найджел казался очень опечаленным и подавленным, его брови были сдвинуты, взор опущен на луку седла. Эдриксон и Терлейк ехали позади него едва ли в лучшем настроении, а Форд, беззаботный и легкомысленный юноша, усмехаясь, поглядывал на меланхолические лица товарищей и размахивал мечом своего господина, делая выпады то вправо, то влево, словно паладин, сражающийся с целым полчищем напавших на него врагов. Однако сэр Найджел случайно обернулся, и Форд мгновенно выпрямился и окаменел, словно его хватил паралич. Четверо всадников ехали одни, ибо лучники скрылись за поворотом, хотя до Аллейна доносилось тяжелое топанье их ног, а порой между голыми ветками вспыхивала сталь оружия.

— Поезжайте рядом со мной, друзья, побеседуем, — сказал рыцарь, придерживая коня, чтобы они поравнялись с ним. — Ибо, раз вы уже решились сопровождать меня на войну, вам следует знать, как лучше всего служить мне. Не сомневаюсь, что ты, Терлейк, покажешь себя достойным сыном своего храброго отца, а ты, Форд, — своего. И что ты, Эдриксон, будешь помнить тот старинный род, из которого, как всем известно, ты произошел. Прежде всего затвердите крепко-накрепко: мы идем, чтобы воевать, а отнюдь не чтобы грабить добычу или вымогать богатые выкупы, хотя и это, конечно, может случиться. Мы отправляемся во Францию, а оттуда, я надеюсь, в Испанию и будем смиренно искать поля брани, где могли бы одержать победу и снискать малую толику славы. Поэтому вы должны знать, что я не намерен упускать ни одной возможности, если есть хоть какая-то надежда добыть эту славу. Я хотел бы, чтобы вы запомнили мои слова и отнеслись к ним со всем вниманием, а также сообщали мне обо всех вызовах на поединок, письменных и устных, обо всех насилиях, несправедливостях и низостях и также обо всех обидах, причиненных женщинам. Здесь мелочей не существует, я сам был свидетелем таких случаев, когда оброненная перчатка или крошка хлеба, смахнутая со стола, были так истолкованы, что приводили к благородному турниру на копьях. Но, слушай, Эдриксон, если не ошибаюсь, вон по той дороге среди зарослей едет какой-то всадник. Пожалуй, было бы хорошо, чтобы ты приветствовал его от моего имени, и, если он знатного рода, он, может быть, захочет обменяться со мной ударами?

— Нет, милорд, — заметил Форд, поднявшийся в стременах и смотревший вдаль из-под ладони. — Это старик Хоб Дэвидсон, толстопузый мельник из Милтона.

— Ах да, в самом деле, — согласился сэр Найджел разочарованно. — Однако дорожными встречами не следует пренебрегать, ибо такие случайные встречи бывают особенно удачными, если рыцари ищут успехов. Хорошо помню, как в двух лигах от города Реймса я встретил чрезвычайно храброго и любезного французского рыцаря, с которым мы весьма благородно и почетно бились в течение целого часа. Я до сих пор жалею, что так и не узнал его имени, ибо он обрушил на меня свою палицу и поехал дальше до того, как я оказался в силах поговорить с ним; но его герб — скакун на лазурном поле. При таких же обстоятельствах мне проколол плечо Лион де Монкур, я встретился с ним на большой дороге между Либурном и Бордо. Видел я его всего лишь раз, но нет человека, к которому я относился бы с большей любовью и уважением. Такая же встреча состоялась у меня и с кавалером Ле Бур Капилле. Он был бы весьма отважным командиром, если бы остался жив.

— Так он умер? — спросил Аллейн Эдриксон.

— Увы! Таков был мой несчастный жребий, ибо я убил его в стычке, происшедшей между нами на поле поблизости от местечка Тарбеса. Я уже не помню, как все случилось, это было в год, когда Принц проезжал через Лангедок и состоялось множество замечательных поединков. Клянусь апостолом, мне кажется, достойный рыцарь не может и желать лучших условий для успеха, если он, мчась впереди армии, подъезжает к воротам Нарбонны, или Бержерака, или Мон-Гискара, где любезные джентльмены всегда готовы пойти навстречу вашим желаниям или помочь вам исполнить ваш обет. При Вентадуре один из них, к великому восторгу его дамы, трижды успел сразиться со мной между рассветом и восходом солнца.

— И вы тоже прикончили его, милорд? — с почтительным восхищением спросил Форд.

— Я так этого и не узнал, ибо его унесли за ограду, а я ухитрился сломать себе ногу, и мне было очень трудно не только сесть в седло, но и стоять на земле. Однако благодаря божьей милости и благочестивому заступничеству святого Георгия довольно скоро после этого, во время большой битвы при Пуатье, я уже снова был на своем коне. Но кто это идет? Если не ошибаюсь, красивая и приветливая девица.

Действительно, они увидели статную, полную деревенскую девушку, на голове она несла корзинку со шпинатом, под мышкой большой ломоть копченой грудинки. Когда сэр Найджел снял бархатный берет и направил к ней своего крупного коня, она неуклюже присела, испуганно кланяясь.

— Господь с тобой, прекрасная девица! — сказал он.

— Господь да сохранит вас, милорд, — ответила девушка; она растягивала слова на манер западных саксов и смущенно переминалась с ноги на ногу.

— Ничего не бойся, прекрасная девица, но скажи, не может ли ничтожный и недостойный рыцарь случайно быть тебе чем-нибудь полезен? Если кто-нибудь жестоко тебя обидел, я мог бы восстановить справедливость.

— Да нет, добрый сэр, — ответила она, крепче прижимая к себе грудинку, словно за этим рыцарским предложением могло таиться желание покуситься на свинину. — Я скотница у фермера Арнольда, а он уж такой добрый хозяин, лучше и не бывает.

— Ну, хорошо, — отозвался сэр Найджел, тронул поводья и поехал дальше по лесной тропе. — Я прошу вас запомнить, — обратился он к своим оруженосцам, — что у ложных рыцарей есть низменная привычка выказывать нежную галантность лишь в отношении девушек дворянского происхождения, а вместе с тем истинный рыцарь обязан выслушать самую простую женщину, если она поведает ему о своей обиде. Но вот скачет всадник, который, как видно, спешит. Пожалуй, нам следует спросить его, куда он едет, ибо это может быть один из тех, кто хочет добиться успеха в рыцарском поединке.

Гладкая, твердая, подметенная ветром дорога впереди них ныряла в лощинку, снова поднималась по косогору на той стороне и исчезала среди стройных сосен. Далеко впереди, между темных стволов быстрые вспышки показывали путь, по которому продолжал двигаться отряд. К северу тянулись леса, а к югу между двумя холмами чуть виднелось холодное сверкание моря и белое пятно паруса на далекой линии горизонта. Навстречу путникам какой-то всадник поднимался по склону, усердно понукая коня хлыстом и шпорами, — так человек спешит к определенной цели. По мере того, как чалая лошадь приближалась, Аллейн все яснее видел, что она покрыта пылью и бока у нее в клочьях пены, словно она проскакала много миль. У всадника было угрюмое лицо, жестко очерченный рот и сухой взгляд, на боку у него звякал тяжелый меч, а через луку седла был перекинут какой-то предмет, завернутый в белый холст.