Но я тут же овладел собой, сообразив, насколько нелепо отождествлять этот огромный, бесформенный отпечаток на грязи со следом какого-нибудь известного людям животного. Такой след не мог бы оставить даже слон. Поэтому я решил, что никакие бессмысленные страхи не помешают мне продолжать мои исследования. Прежде чем отправиться дальше, я постарался хорошенько запомнить причудливую форму скалы, чтобы найти потом вход в тоннель римлян. Эта предосторожность была совершенно необходима, ибо центральную пещеру, насколько я мог видеть, пересекали боковые проходы. Уверившись, что запомнил, где выход, и, осмотрев запас свечей и спичек, я успокоился и стал медленно продвигаться вперед по неровному каменистому дну пещеры.

Теперь я подхожу к описанию места, где со мной стряслась неожиданная и роковая катастрофа. Ручей шириной около двадцати футов преградил мне дорогу, и некоторое время я шел вдоль него, надеясь отыскать место, чтобы перебраться на другую сторону, не замочив ног. Наконец, я дошел до подходящего места — почти на самой середине ручья лежал плоский камень, на который я мог ступить, сделав широкий шаг. Но камень, подмытый снизу потоком, был неустойчив, и когда я ступил на него, он перевернулся, и я упал в ледяную воду. Свеча погасла; я барахтался в кромешной тьме.

Не без труда удалось мне подняться на ноги; но вначале происшествие это скорее позабавило меня, нежели встревожило. Правда, свеча погасла и исчезла в потоке, но в кармане у меня оставались еще две запасные свечи, так что волноваться было нечего. Я тут же достал новую свечу, вытащил коробок со спичками, чтобы зажечь ее, и только тут с ужасом сообразил, в какое попал положение. Коробок намок, когда я упал в ручей, и спичку невозможно было зажечь.

Как только я понял это, сердце словно сдавили ледяные пальцы. Вокруг непроглядная, жуткая тьма. Такая тьма, что я невольно дотронулся рукою до лица, чтобы физически ощутить хоть что-нибудь. Я стоял, не шевелясь, и только огромным напряжением воли взял себя в руки. Я попробовал восстановить в памяти дно ущелья, такое, каким я видел его в последний раз. Но увы! Приметы, которые я запомнил, находились высоко на стене, их было не нащупать. И все-таки я сообразил, как примерно располагались стены, и надеялся, идя вдоль них, ощупью добраться до входа в тоннель римлян. Двигаясь еле-еле, то и дело ударяясь о выступы скал, я приступил к поискам. Но очень скоро понял, что это безнадежно. В черной бархатной тьме моментально теряется всякое представление о направлении. Не сделав и десяти шагов, я окончательно заблудился.

Журчание ручья — единственный слышный звук — указывало, где он находится, но едва я удалялся от берега, как сразу терял ориентировку. Надежда отыскать в полной тьме обратный путь через этот лабиринт известняков была явно неосуществимой.

Я сел на камень и задумался над своим бедственным положением. Я никому не сказал о намерении отправиться в расщелину Голубого Джона, и поэтому нельзя было рассчитывать на то, что меня станут тут разыскивать. Значит, приходилось полагаться только на самого себя. У меня оставалась единственная надежда: спички рано или поздно должны подсохнуть. Свалившись в ручей, я вымок только наполовину: левое мое плечо оставалось над водой. Поэтому я сунул спички под мышку левой руки: возможно, тепло моего тела высушит их. Но, даже учитывая это, я знал, что сумею раздобыть огонь лишь через несколько часов. А пока мне ничего не оставалось, как только ждать.

К счастью, перед уходом с фермы я сунул в карман несколько сухариков. Я тут же съел их и запил водой из проклятого ручья, ставшего причиной всех моих бед. Затем, на ощупь отыскав среди скал местечко поудобнее, я сел, привалившись спиной к скале, вытянул ноги и стал терпеливо ждать.

Было нестерпимо холодно и сыро, но я пытался подбодрить себя мыслью, что современная медицина рекомендует при моей болезни держать окна открытыми и гулять в любую погоду. Постепенно убаюканный монотонным журчанием ручья и окруженный полнейшей темнотой, я погрузился в тревожный сон.

Как долго он длился, сказать не могу, может быть, час, а возможно, и несколько часов. Неожиданно я встрепенулся на своем жестком ложе, каждый нерв во мне напрягся, все чувства обострились до предела. Вне всякого сомнения, я услышал какой-то звук, и он резко отличался от журчания воды. Звук замер, но все еще стоял в моих ушах.

Быть может, это разыскивают меня? Но люди наверняка стали бы кричать, а этот звук, разбудивший меня, хоть и очень далекий, совсем не походил на человеческий голос.

Я сидел, дрожал и почти не осмеливался дышать. Звук донесся снова! Потом еще раз! Теперь он не прерывался. Это был звук шагов, да, несомненно, это двигалось какое-то живое существо. Но что это были за шаги! Они давали представление об огромной туше, которую несли упругие ноги. Это был мягкий, но оглушавший меня звук. Кругом по-прежнему была полная тьма, но топот был твердый и размеренный. Какое-то существо, несомненно, приближалось ко мне.

Мороз пробежал у меня по коже и волосы встали дыбом, когда я вслушался в эту равномерную тяжелую поступь. Это было какое-то животное, и, судя по тому, как быстро оно ступало, оно отлично видело в темноте. Я съежился на скале, пытаясь слиться с ней. Шаги зазвучали совсем рядом, затем оборвались, и я услышал шумное лаканье и бульканье. Чудовище пило из ручья. Затем вновь наступила тишина, нарушаемая лишь громким сопеньем и фырканьем.

Может быть, животное учуяло человека? У меня кружилась голова от омерзительного зловония, исходившего от этой твари. Я опять услышал топот. Теперь шаги раздавались уже на моей стороне ручья. В нескольких ярдах от меня послышался грохот осыпающихся камней. Едва дыша, я приник к скале. Но вот шаги стали удаляться. До меня донесся громкий плеск воды — животное снова перебиралось через поток, и наконец звуки замерли в том направлении, откуда они вначале послышались.

Долгое время я лежал на скале, скованный ужасом. Я думал о звуке, который донесся до меня из глубины ущелья, о страхах Армитеджа, о загадочном отпечатке на грязи, а теперь вот только что окончательно и неопровержимо подтвердилось, что где-то глубоко в недрах горы таится диковинное страшилище, нечто ужасное и невиданное. Я не мог представить себе, какое оно и как выглядит. Ясно было лишь, что оно гигантских размеров и вместе с тем очень проворно.

Во мне шла ожесточенная борьба между рассудком, утверждавшим, что такого не может быть, и чувствами, говорившими о реальности существования чудовища. Наконец, я уже был почти готов уверить себя, что все случившееся — только часть какого-то кошмарного сна и что причина галлюцинации кроется в моем нездоровье и ненормальных условиях, в которых я оказался. Но вскоре произошло нечто, положившее конец всем моим сомнениям.

Я достал из-под мышки спички и ощупал их. Они оказались совсем сухими. Согнувшись в три погибели в расщелине скалы, я чиркнул одной из них. К моему восторгу, она сразу вспыхнула. Я зажег свечу и, в страхе оглядываясь на темные глубины пещеры, поспешил к проходу римлян.

По дороге я миновал участок грязи, на котором видел ранее гигантский отпечаток. Тут я замер в изумлении: на грязи появилось три новых отпечатка! Они были невероятных размеров, их форма и глубина свидетельствовали об огромном весе того, кто их оставил. Меня охватил безумный страх. Заслоняя свечу ладонью, я в ужасе бросился к вырубленному в скале проходу, побежал по нему и ни разу не остановился передохнуть, пока, задыхаясь, — ноги у меня так и подкашивались, — не вскарабкался по последней насыпи из камней, продрался сквозь заросли кустарника и бросился на траву, озаренную мирным мерцанием звезд. Было три часа ночи, когда я вернулся на ферму. Сегодня я чувствую себя совершенно разбитым и содрогаюсь при одном воспоминании о моем ужасном приключении. Пока никому ничего не рассказывал. Тут следует соблюдать крайнюю осторожность. Что подумают бедные одинокие женщины, и как к этому отнесутся невежественные фермеры, если я расскажу им о том, что со мною случилось? Надо поговорить с кем-нибудь, кто сможет помочь мне и дать нужный совет.

25 апреля. Мое невероятное приключение в пещере Голубого Джона на два дня уложило меня в постель. Я не случайно говорю «невероятное», ибо испытал такое потрясение, как никогда в жизни. Я уже писал, что ищу человека, с которым мог бы посоветоваться. В нескольких милях от меня живет доктор Марк Джонсон, которого мне рекомендовал профессор Саундерсон. К нему-то я и отправился, как только немного окреп, и подробно рассказал обо всех странных происшествиях, случившихся со мной. Он внимательно выслушал меня, затем тщательно обследовал, обратив особое внимание на рефлексы и на зрачки глаз. После осмотра доктор отказался обсуждать рассказанное мною, заявив, что это не входит в его компетенцию. Он, однако, дал мне визитную карточку мистера Пиктона из Кастльтона и посоветовал немедленно отправиться к нему и рассказать все так же подробно. По словам доктора, Пиктон — именно тот человек, который мне необходим. Поэтому я отправился поездом в этот городок, расположенный в нескольких десятках миль от нас.

Мистер Пиктон, по-видимому, очень важная персона. Об этом свидетельствовали внушительные размеры его дома на окраине города. К дверям дома была прибита медная дощечка с именем владельца.

Я уже собрался позвонить, когда какое-то безотчетное подозрение закралось мне в душу и, войдя в лавчонку на другой стороне улицы, я спросил человека за прилавком, не может ли он рассказать мне что-нибудь о мистере Пиктоне.

— Конечно, — услышал я в ответ, — мистер Пиктон — лучший психиатр в Дербишире. А вон там его сумасшедший дом.

Можете мне поверить, что я тут же покинул Кастльтон и возвратился на ферму, проклиная в душе лишенных воображения педантов, не способных поверить в существование чего-то такого, что никогда не попадало в поле их кротового зрения. Теперь, немного успокоившись, я допускаю, что, пожалуй, сам отнесся к Армитеджу не лучше, чем доктор Джонсон ко мне.