— Они оригинальны и даже причудливы, — сказал Холмс. — Мне хотелось бы знать, являлись ли бюсты, разбитые в комнатах доктора Барникотта, точными копиями того бюста, который был разбит в лавке Морза Хадсона?

— Их отливали в одной и той же форме.

— Значит, нельзя утверждать, что человек, разбивший бюсты, действовал под влиянием ненависти к Наполеону. Если принять во внимание, что в Лондоне находится несколько тысяч бюстов, изображающих великого императора, трудно предположить, что неизвестный фанатик совершенно случайно начал свою деятельность с уничтожения трех копий одного и того же бюста.

— Это и мне приходило в голову. Но, с другой стороны, Морз Хадсон — единственный продавец бюстов в этом районе Лондона, и никаких других бюстов Наполеона, кроме этих трех, у него не было вот уже много лет. И хотя, как вы говорите, в Лондоне имеется несколько тысяч изображений великого императора, вполне вероятно, что в этом районе никаких других Наполеонов нет. Ничего удивительного поэтому, что безумец, если он живет здесь, начал именно с них, — сказал Лестрейд. — Что вы об этом думаете, доктор Уотсон?

— Виды помешательства чрезвычайно разнообразны, — ответил я. — Существует явление, которое современные французские психологи называют «idée fixe», то есть «навязчивая идея». Идея эта может быть совершенно пустячной, и человек, одержимый ею, может быть здоров во всех других отношениях. Предположим, что этот маньяк слишком много читал о Наполеоне или, скажем, узнал о какой-нибудь обиде, нанесенной его предкам во время наполеоновских войн. У него сложилась «навязчивая идея», и под ее влиянием он оказался способным на самые фантастические выходки.

— Ваша теория нам не подходит, мой милый Уотсон, — сказал Холмс, покачав головой, — ибо никакая «навязчивая идея» не могла бы подсказать вашему интересному маньяку, где находятся эти бюсты.

— А вы как это объясните?

— Я и не пытаюсь объяснить. Я только вижу, что в эксцентрических поступках этого джентльмена есть какая-то система.

Дальнейшие события произошли быстрее и оказались гораздо трагичнее, чем мы предполагали. На следующее утро, когда я одевался в своей спальне, Холмс постучал ко мне в дверь и вошел, держа в руке телеграмму. Он прочел ее вслух:

«Приезжайте немедленно в Кенсингтон, Питт-стрит, 131. Лестрейд».

— Что это значит? — спросил я.

— Не знаю. Это может значить все что угодно. Но мне кажется, это — продолжение истории с бюстами. Если я не ошибаюсь, из этого следует, что наш друг маньяк перенес свою деятельность в другую часть Лондона… Кофе на столе, Уотсон, и кэб у дверей.

Через полчаса мы были уже на Питт-стрит — в узеньком переулочке, тянувшемся параллельно одной из самых оживленных лондонских магистралей. Дом № 131 оказался плоскогрудым строением, в котором не было ничего романтического. Когда мы подъехали, перед его садовой решеткой стояла толпа зевак. Холмс свистнул:

— Черт побери, да ведь тут по крайней мере убийство! Никакое менее значительное обстоятельство не может задержать лондонского мальчишку-курьера. Его вытянутая шея и опущенные плечи, несомненно, означают, что произошло кровавое злодеяние. Смотрите, Уотсон. Верхняя ступенька мокрая, нижние сухие. Но следов, однако, вполне достаточно. А вон и Лестрейд за стеклянной дверью. Мы сейчас все от него узнаем.

Лестрейд вышел нам навстречу с очень угрюмым лицом и провел нас в гостиную, по которой взад и вперед бегал необыкновенно растрепанный пожилой человек во фланелевом халате. Его нам представили. Он оказался хозяином дома, мистером Хорэсом Харкером, газетным работником Центрального синдиката печати.

— История с Наполеонами продолжается, — сказал Лестрейд. — Вчера вечером она заинтересовала вас, мистер Холмс, и я подумал, что вы охотно примете участие в ее расследовании, особенно теперь, когда она привела к такому мрачному событию.

— К какому событию?

— К убийству. Мистер Харкер, расскажите, пожалуйста, этим джентльменам все, что произошло.

Человек в халате повернул к нам свое расстроенное лицо.

— Странная вещь, — сказал он. — Всю жизнь я описывал в газетах события, случавшиеся с другими людьми, а вот когда наконец у меня самого произошло такое большое событие, я до того растерялся, что двух слов не могу написать. Если бы я пришел сюда как репортер, я бы проинтервьюировал себя — и, пожалуйста, во всех вечерних газетах две моих колонки. А что же получается теперь? Я все пересказываю и пересказываю весь этот драгоценный материал посторонним людям и не могу им воспользоваться сам. Впрочем, ваше имя мне знакомо, мистер Шерлок Холмс, и, если вам удастся разъяснить нам это загадочное дело, я буду вознагражден за досадную необходимость в который раз излагать все происшествие.

Холмс сел и принялся слушать.

— Это убийство связано с бюстом Наполеона, который я купил очень дешево месяца четыре назад в магазине братьев Хардинг возле вокзала Хай-стрит. Обычно свои статьи я пишу по ночам и часто засиживаюсь за работой до утра. Мой кабинет на втором этаже, окна его выходят во двор. Так было и сегодня. Я сидел у себя, как вдруг около трех часов ночи снизу до меня донесся какой-то шум. Я прислушался, но все было тихо, и я решил, что шумели на улице. Но минут через пять я внезапно услышал ужасающий вопль — никогда еще, мистер Холмс, не приходилось мне слышать такого страшного вопля. Он будет звучать у меня в ушах до самой смерти. Минуту или две я сидел неподвижно, оцепенев от страха, потом взял кочергу и пошел вниз. Войдя в эту комнату, я увидел, что окно распахнуто и бюст, стоявший на камине, исчез. Я никак не могу понять, отчего грабитель прельстился этим бюстом. Обыкновеннейший гипсовый слепок, и цена ему грош. Как вы сами видите, из этого окна можно, сделав большой прыжок, попасть на ступеньки парадного хода. Так как грабитель, безусловно, удрал именно этим путем, я вышел в прихожую и открыл наружную дверь. Шагнув в темноту, я споткнулся и чуть не упал на лежавшего там мертвеца. Я бросился в дом за лампой. У несчастного на горле зияла рана. Все верхние ступени были залиты кровью. Он лежал на спине, подняв колени и раскрыв рот. Это было ужасно. Он будет мне сниться каждую ночь. Я свистнул в свой полицейский свисток и тотчас же потерял сознание. Больше я ничего не помню. Я очнулся в прихожей. Рядом стоял полисмен.

— Кто был убитый? — спросил Холмс.

— Этого определить не удалось, — сказал Лестрейд. — Можете сами осмотреть его в мертвецкой. Мы его уже осматривали, но ничего не узнали. Рослый, загорелый, очень сильный мужчина, еще не достигший тридцати лет. Одет бедно, но на рабочего не похож. Рядом с ним в луже крови валялся складной нож с роговой рукоятью. Не знаю, принадлежал ли он убитому или убийце. На одежде убитого не было меток, по которым можно было бы догадаться, как его зовут. В кармане нашли яблоко, веревочку, карту Лондона и фотографию. Вот она.

Это был моментальный снимок, сделанный маленьким аппаратом. На нем был изображен молодой человек с резкими чертами лица, с густыми бровями, с сильно развитыми челюстями, выступающими вперед, как у павиана. Вообще в нем было что-то обезьянье.

— А что стало с бюстом? — спросил Холмс, внимательно изучив фотографический снимок.

— Бюст удалось обнаружить только перед самым вашим приходом. Он был найден в садике перед пустым домом на Кэмпден-Хаус-роуд. Он разбит на мелкие куски. Я как раз направляюсь туда, чтобы осмотреть его. Хотите пойти со мной?

— Конечно. Но сперва я должен хотя бы мельком осмотреть эту комнату, — ответил Холмс, разглядывая ковер и окно. — Или у этого парня очень длинные ноги, или он вообще прекрасный прыгун. Нелегкое дело — вскочить на оконный карниз и открыть окно, принимая во внимание высоту, на которой оно находится. Обратный путь куда легче. Вы пойдете с нами, мистер Харкер, взглянуть на осколки бюста?

Безутешный журналист уже сидел за письменным столом.

— Нет, я все-таки попытаюсь что-нибудь написать, — ответил он. — Хотя я уверен, что первые выпуски вечерних газет уже раструбили по всему Лондону о происшествии. Такое уж мое везенье. Помните, как в Донкастере обрушилась трибуна? Так вот, я там был единственный репортер. И что же? Одна моя газета не поместила отчета о происшествии: я был слишком потрясен и не мог писать. И вот опять опоздал, хотя убийство произошло на пороге моего дома.

Уходя, мы слышали, как его перо яростно заскрипело по бумаге.

Место, где были найдены осколки бюста, находилось всего в нескольких ярдах от дома. Наконец мы увидели это изображение великого императора, вызвавшее столь бешеную и разрушительную ненависть в сердце какого-то незнакомца. Бюст лежал в траве, разбитый на мелкие куски. Холмс поднял несколько осколков и внимательно их исследовал. Я догадался по его напряженному лицу и уверенным движениям, что он напал на след.

— Ну что? — спросил Лестрейд.

Холмс пожал плечами.

— Нам еще много придется повозиться с этим делом, — сказал он. — И все-таки… все-таки у нас уже есть кое-что для начала. Этот грошовый бюст в глазах того странного преступника стоил дороже человеческой жизни. Вот первый факт. Есть и второй факт, не менее странный. Если единственная цель преступника заключалась в том, чтобы разбить бюст, отчего он не разбил его в доме или возле дома?

— Он был ошеломлен встречей с тем человеком, которого ему пришлось убить. Он сам не понимал, что делает.

— Что ж, это правдоподобно. Однако я хочу обратить ваше внимание на дом, стоящий в саду, где был разбит бюст.

Лестрейд посмотрел вокруг.

— Дом этот пустой, — сказал он, — и преступник знал, что тут его никто не потревожит.

— Да, — возразил Холмс, — но на этой улице есть и другой пустой дом, и ему нужно было пройти мимо него, чтобы дойти именно до этого дома. Почему он не разбил бюст возле первого пустого дома? Ведь он понимал, что каждый лишний шаг увеличивает опасность встречи с кем-нибудь.