– Я рад, что вам они нравятся. – Сэр Генри озадаченно посмотрел на моего друга. – Только сам я мало что смыслю в этих вещах. Лошадь или бычка я бы оценил, но картину – нет. Я и не знал, что у вас хватает времени еще и на искусство.

– Хорошую картину видно сразу. А сейчас я именно такие картины и вижу. Готов поспорить, что вон та леди в голубых шелках написана Кнеллером[46], а сей упитанный джентльмен в парике – скорее всего работы Рейнольдса[47]. Это фамильные портреты, я полагаю?

– Да, это все мои предки.

– Вы знаете их имена?

– Да, Бэрримор меня натаскивал, так что я их всех запомнил.

– Кто этот господин с телескопом?

– Это контр-адмирал Баскервиль. Он служил в Вест Индии[48] у Родни. Мужчина в синем камзоле со свитком – сэр Виллиам Баскервиль. Этот был председателем комитета путей и средств[49] палаты общин при Пите[50].

– А этот кавалер прямо напротив меня? В черном бархатном костюме с кружевами?

– О, этот вам будет особенно интересен. Это причина всех наших несчастий, тот самый Хьюго, из-за которого и появилась собака Баскервилей. Уж этого-то не забудешь.

Я с любопытством и не без удивления посмотрел на портрет.

– Подумать только! – сказал Холмс. – С виду обычный скромный человек. Вот только в глазах дьявольский блеск. Я представлял его себе более крепким и колоритным.

– Тем не менее, сомневаться не приходится, потому что сзади на холсте написано его имя и год, 1647.

Больше этой темы не касались, но старинный портрет, казалось, приковал к себе внимание Холмса: мой друг то и дело бросал взгляд на картину. Только позже, когда сэр Генри ушел к себе, я смог понять ход мыслей Шерлока Холмса. Он взял в руки большой подсвечник и подвел меня к картинам на дальней стене банкетного зала.

– Вы ничего не замечаете?

Я посмотрел на строгое вытянутое лицо в обрамлении широкополой шляпы с плюмажем[51], длинных завитых локонов и белого кружевного воротника. Оно не было злым, лицо скорее можно было назвать чопорным, суровым, даже мрачным. Тонкие губы были крепко сжаты, глаза выражали холодную беспощадную уверенность.

– Вам он никого не напоминает?

– У сэра Генри похожая форма челюсти.

– Возможно, мне это просто кажется, но вот взгляните. – Холмс встал на стул и, переложив подсвечник в левую руку, правую изогнул и приложил к портрету так, что шляпа и длинные волосы оказались прикрыты.

– Боже правый! – вырвалось у меня.

Со старинного портрета на меня смотрело лицо Стэплтона.

– Ха, теперь видите? Мои глаза натренированы обращать внимание на лица, а не на детали, их окружающие. Хороший сыщик обязан уметь распознать лицо в гриме.

– Поразительно! Просто одно лицо!

– Да, интересный пример того, как прошлое оживает в наши дни, и в физическом, и в духовном смысле. Оказывается, изучение фамильных портретов может заставить поверить в переселение душ. Выходит, он тоже Баскервиль… Теперь это очевидно.

– И метит в наследники.

– Несомненно. Эта случайно увиденная картина дала нам последнее недостающее звено. Теперь он наш, Ватсон, теперь он наш. И я уверен, что уже сегодня Стэплтон будет беспомощно трепыхаться в наших сетях, как его любимые бабочки у него в сачке. Булавка, кусочек пробкового дерева, табличка с подписью, и можно добавлять его в нашу коллекцию на Бейкер-стрит!

Мой друг захохотал и отвернулся от картины. Мне редко приходилось слышать смех Холмса, но каждый раз он сулил беду какому-нибудь злодею.


– Да, нам сегодня предстоит насыщенный день, – сказал он, потирая руки в предвкушении. – Сети уже расставлены, рыбалка вот-вот начнется. До вечера мы уже будем знать, угодила ли наша жирная длинномордая щука в ловушку или прошла мимо сети.