Сегодня утром после завтрака случилось небольшое происшествие. Бэрримор попросил у сэра Генри разрешения поговорить с ним наедине, и они ненадолго уединились в кабинете. Я остался в биллиардной, но до моих ушей несколько раз долетал звук голосов, почти срывающихся на крик. Я прекрасно понимал, о чем идет спор. Через какое-то время баронет распахнул дверь и позвал меня.

– Бэрримор, видите ли, недоволен, – сказал он. – Он заявляет, что мы не имели права преследовать его шурина, поскольку Бэрримор сам, добровольно, посвятил нас в его тайну.

Дворецкий был очень бледен, но держался уверенно.

– Я, возможно, погорячился, сэр, – сказал он. – В таком случае прошу меня простить. Но я очень удивился, когда утром услышал, как вы, джентльмены, вернулись домой, и узнал, что вы хотели поймать Сэлдена. Ему и так приходится нелегко, а я, выходит, подложил ему свинью.

– Если бы вы все рассказали нам добровольно, это было бы совсем другое дело, – заметил на это баронет. – Выже, вернее даже ваша жена, заговорили, только когда мы нажали на вас хорошенько и вам уже не было смысла отпираться.

– Я не думал, что вы решите этим воспользоваться, сэр Генри… действительно не думал.

– Этот человек опасен для окружающих. По болоту разбросаны одинокие дома, а вашему родственничку человека зарезать – раз плюнуть. Достаточно один раз увидеть его лицо, чтобы это понять. Вот дом мистера Стэплтона, например. Его же и защитить-то некому! Никто не будет чувствовать себя в безопасности, пока этот субъект расхаживает на свободе.

– Я голову даю на отсечение, что Сэлден не собирается соваться в чужие дома, сэр. В этой стране он больше никого не тронет. Уверяю вас, сэр Генри, через несколько дней все будет готово и он уедет в Южную Америку. Ради всего святого, сэр, не рассказывайте полиции, что Сэлден все еще прячется на болоте. Они ведь уже даже перестали его там искать. Он просто отсидится там, пока прибудет корабль. Если вы расскажете о нем, у нас с женой тоже будут неприятности. Умоляю, сэр, не сообщайте полиции.

– Что вы на это скажете, Ватсон?

Я пожал плечами.

– Если Сэлден уберется из страны, налогоплательщики вздохнут спокойно.

– А вы не считаете, что он может еще что-нибудь натворить, прежде чем навсегда уедет отсюда?

– Он не пойдет на такую глупость, сэр. Мы обеспечиваем его всем необходимым. Сэлден же выдаст себя, если совершит преступление.

– Это точно, – сказал сэр Генри. – Что ж, Бэрримор…

– Благослови вас Господь, сэр. Я вам очень благодарен! Если бы его схватили, моя бедная жена не перенесла бы этого.

– Выходит, мы укрываем преступника, а, Ватсон? Но после всего услышанного я, пожалуй, не могу поступить иначе. Решено, Бэрримор. Вы можете идти.

Благодарно закивав головой, дворецкий попятился к двери, но внезапно остановился и, подумав секунду, шагнул назад.

– Сэр, вы были так добры к нам, я чувствую, что должен как-то отплатить вам. Мне кое-что известно, сэр Генри. Может быть, стоило рассказать об этом раньше, но только я узнал обо всем уже после допроса. Об этом я не рассказывал еще ни одной живой душе. Это имеет отношение к смерти несчастного сэра Чарльза.

Мы с баронетом вскочили на ноги.

– Вам известно, как он умер?

– Нет, сэр, это мне неизвестно.

– Тогда что же?

– Я знаю, зачем он ходил к калитке в такое время, сэр. Он встречался там с женщиной.

– С женщиной? Он?

– Да, сэр.

– А имя ее вы знаете?

– Нет, сэр, ее имени я вам назвать не могу, но я знаю ее инициалы. Это Л. Л.

– Откуда вам это известно, Бэрримор?

– Видите ли, сэр Генри, утром в день смерти ваш дядя получил письмо. Он всегда получал много писем, потому что славился своей отзывчивостью. Люди, попавшие в беду, часто обращались к нему за помощью. Но в то утро, совершенно случайно, вышло так, что сэр Чарльз получил всего одно письмо, поэтому я и обратил на него внимание. Письмо это пришло из Кум-трейси, и написано оно было женской рукой.

– А дальше?

– А дальше я забыл о нем, сэр, и никогда бы не вспомнил, если бы не моя жена. Пару недель назад она убирала в кабинете сэра Чарльза… после его смерти там никто ничего не трогал… и в глубине камина увидела пепел, оставшийся от сожженного письма. Оно сгорело почти полностью, сохранился лишь маленький кусочек, нижний край страницы, на котором еще можно было разобрать буквы. Там было написано: «Прошу вас как джентльмена, умоляю, сожгите это письмо и будьте у калитки в десять часов». И внизу инициалы: «Л. Л.»»

– Вы сохранили этот обрывок?

– Нет, сэр, как только мы прикоснулись к нему, он рассыпался.

– Сэр Чарльз получал другие письма, написанные тем же почерком?

– Видите ли, сэр, я особо не следил за его перепиской. Я бы и на это письмо не обратил внимания, если бы в тот день сэру Чарльзу пришли еще какие-нибудь письма.

– И кто такая Л. Л., вы не знаете?

– Нет, сэр. Об этом мне известно не больше вашего. Но я полагаю, что если бы мы выяснили, кто эта леди, мы бы больше узнали и о смерти сэра Чарльза.

– Не понимаю, Бэрримор, как вы могли утаить такую важную информацию.

– Понимаете, сэр, сразу после этого у нас самих начались неприятности. И опять же, мы с женой очень любили сэра Чарльза, ведь он столько для нас сделал. Расскажи мы об этом, нашему несчастному хозяину это никак бы не помогло, к тому же когда в деле замешана леди, нужно быть особенно осторожным. Даже лучшие из нас…

– Вы посчитали, что это может навредить репутации сэра Чарльза?

– Как вам сказать, сэр. Я подумал, что лучше от этого не станет. Но когда вы проявили к нам такую доброту, я почувствовал, что с моей стороны нечестно будет не рассказать вам всего, что мне известно об этом деле.

– Что ж, прекрасно, Бэрримор. Вы можете идти.

Когда дворецкий ушел, сэр Генри повернулся ко мне.

– Ну, Ватсон, что выдумаете об этих новых обстоятельствах?

– По-моему, легче не стало.

– И мне так кажется. Но если бы нам удалось разыскать эту Л. Л., все стало бы ясно. Как по-вашему, что же нам теперь делать?

– Нужно как можно скорее написать обо всем Холмсу. Ведь это зацепка, которую он давно ищет. Я почти уверен, что теперь Холмс сам приедет сюда.

Я направился прямиком в свою комнату и тут же по памяти записал утренний разговор для очередного отчета Холмсу. Для меня было очевидно, что в последнее время мой друг был очень занят, потому что те редкие письма, которые я получал с Бейкер-стрит, были краткими, мои отчеты в них не комментировались, и вообще они почти не касались цели моей поездки сюда. Нет никакого сомнения, что дело о шантаже, которое Холмс сейчас расследует, отнимает у него все время и силы. Хотя я уверен, что последняя новость наверняка пробудит в нем интерес и он уделит внимание и делу о собаке Баскервилей. Жаль, что он сейчас далеко.

17 октября. Сегодня весь день идет дождь, капли шуршат по плюшу, с карнизов струйками стекает вода. Я подумал о каторжнике, который сейчас прячется на холодном болоте, где нет защиты ни от ветра, ни от дождя. Несчастный! Каковы бы ни были его прегрешения, он уже достаточно настрадался. Но потом я подумал о том втором… Лицо в кебе, силуэт на фоне луны. Неужели и этот неуловимый преследователь, этот человек тьмы тоже сейчас страдает от безумств погоды?

Вечером я надел непромокаемый плащ и пошел на болото. Я долго шел по раскисшей тропинке, погруженный в мрачные мысли, в лицо мне хлестал дождь, и ветер свистел в ушах. Не приведи Господь в такую погоду забрести кому-нибудь в большую трясину, ибо даже обычно плотная земля на холмах уже превратилась в вязкую кашу. Я дошел до черного утеса, на котором видел темный силуэт, взобрался по крутому склону и окинул взором безрадостный пейзаж. Тяжелые капли барабанили по красновато-коричневой слякоти, низко надземлей плыли густые мрачные тучи. Они цеплялисьза верхушки уродливых холмов и оставляли на них серые клубящиеся шапки. В далекой ложбине слева от меня над деревьями вздымались две тонкие башни Баскервильхолла. Это было единственное, что указывало на присутствие человека в этих местах, если не считать доисторических развалин, усеивавших склоны холмов. Никаких следов незнакомца, замеченного мной на этом месте две ночи назад, я не увидел.

По дороге обратно я встретился с доктором Мортимером, который ехал на своих дрожках со стороны фермы Фоулмайр. Мортимер был очень внимателен к нам, и не проходило и дня, чтобы он не навещал нас в Баскервиль-холле. Я не смог отказаться от его предложения подвести меня домой, забрался в дрожки, и мы покатили по размытой дороге. Заметив, что доктор сильно взволнован, я поинтересовался, в чем дело, и он рассказал, что у него пропала собака. Спаниель убежал на болото и не вернулся. Я, конечно, как мог пытался утешить Мортимера, но мне вспомнился пони в Гримпенской трясине… Не думаю, что доктор когда-нибудь снова увидит своего маленького любимца.

– Кстати, Мортимер, – сказал я, трясясь вместе с ним по ухабистой дороге, – вы, наверное, знаете почти всех, кто живет в округе?

– Да, пожалуй.

– Вы не могли бы сказать, известна ли вам женщина, чьи имя и фамилия начинались бы с букв Л. Л.?

Он задумался на несколько минут.

– Нет, – сказал доктор, – ни среди фермеров, ни среди местных дворян, пожалуй, нет никого с такими инициалами. Разве что это кто-нибудь из цыган или работников на фермах, чьих имен я не знаю. Хотя постойте… – добавил он, помолчав. – Лора Лайонс… у нее инициалы Л. Л., но она живет в Кум-трейси.

– А кто это?

– Дочь Френкленда.

– Что? Того самого старого чудака Френкленда?

– Совершенно верно. Она вышла замуж за художника по фамилии Лайонс, который приезжал сюда на этюды, но он оказался негодяем и бросил ее. Однако, если судить по тому, что я слышал, в этом нельзя винить его одного. Папаша Лоры отрекся от нее, потому что она вышла замуж без его согласия, хотя, наверное, были и другие причины. В общем, этой женщине довелось хлебнуть горя.