В первый же день Стэплтон зашел в Баскервиль-холл и уже на следующее утро отвел нас с сэром Генри на то самое место, где происходили события, изложенные в легенде о свирепом Хьюго. Нам пришлось пройти несколько миль по болотам, и в конце концов мы вышли на такое унылое, если не сказать зловещее место, которое поневоле навеяло нам мрачные мысли. Стэплтон привел нас в небольшой туннель между высокими, изрезанными скалами, который выходил на открытый луг, поросший кое-где белой пушицей. Прямо в середине этого места из земли торчали два огромных камня. Ветер так выщербил и заострил их верхушки, что они стали похожи на гниющие клыки какого-то чудовищного гигантского зверя. Камни делали и без того невеселый пейзаж еще более неприветливым. Наша экскурсия чрезвычайно увлекла сэра Генри, он даже несколько раз спросил Стэплтона, верит ли тот в возможность вмешательства потусторонних сил в дела человека. Причем говорил баронет как бы шутя, но все равно было видно, что его эта тема очень волнует. Стэплтон отвечал осторожно и, казалось, что-то недоговаривал, не желая тревожить сэра Генри. Натуралист рассказал о нескольких подобных случаях, когда другие семьи пострадали от неких сверхъестественных проявлений, и у нас сложилось впечатление, что в этом вопросе он разделяет мнение простых обывателей.

На обратном пути мы зашли пообедать в Меррипит-хаус, и там сэр Генри был представлен мисс Стэплтон. С первого же взгляда в нем проснулось сильное чувство к этой красавице, и я буду глубоко неправ, если скажу, что влечение это не было взаимным. Когда мы возвращались пешком домой, сэр Генри все время только о ней и говорил. И с тех пор не было ни одного дня, чтобы мы не встречались с этими людьми. Сегодня они ужинают у нас, и мы собираемся сходить к ним в гости на следующей неделе. Можно было бы предположить, что союз сэра Генри и мисс Стэплтон должен радовать Стэплтона, но я не раз подмечал, какие гневные взгляды он бросает на сестру, когда сэр Генри оказывает ей какие-либо знаки внимания. Несомненно, Стэплтон очень привязан к ней и без нее ему будет очень одиноко, однако препятствовать столь блестящему браку было бы с его стороны проявлением исключительного эгоизма и жестокости по отношению к сестре. Как бы то ни было, я уверен, что он не хочет, чтобы чувство баронета переросло в любовь. Несколько раз я был свидетелем того, как Стэплтон старался не допустить, чтобы его сестра и сэр Генри остались tete-a-tete[40]. Кстати, мне будет намного сложнее выполнять ваше указание не позволять сэру Генри выходить одному из дома, если ко всему добавится еще и любовь. Боюсь, что наши с баронетом отношения могут испортиться, если я буду неукоснительно следовать вашим инструкциям.

Недавно (а точнее в четверг) у нас обедал доктор Мортимер. У него было отличное настроение, потому что, проводя раскопки в кургане в Лонг-даун, он обнаружил череп первобытного человека. Никогда не видел, чтобы кто-то был настолько увлечен любимым делом! Чуть позже пришли Стэплтоны, и доктор, по просьбе сэра Генри, повел нас всех на Тисовую аллею, чтобы показать, как все происходило в ту роковую ночь. Эта аллея представляет собой длинную дорожку, зажатую между двумя рядами плотных кустов, плоско подстриженных сверху. Живую изгородь отделяет от дорожки лишь узкая полоса травы. В конце аллеи стоит старая, полуразрушенная беседка. Где-то на середине пути есть калитка, ведущая на болота, около которой старый джентльмен оставил пепел сигары. Это белая деревянная дверь со щеколдой. За ней – большое болото. Я вспомнил, что вы думали об этом деле, и попытался представить себе, как все здесь могло происходить. Стоя у калитки, сэр Чарльз заметил что-то, приближающееся со стороны болота, нечто, напугавшее его до такой степени, что он, не помня себя от ужаса, бросился бежать. Потом его сердце не выдержало, и он упал замертво. Бежал он по длинному темному туннелю. Что же его так напугало? Пастушья собака? Или огромный черный призрачный пес, молча несущийся по его следу? Замешан ли в этом деле человек? Известно ли Бэрримору, который внимателен и осторожен, больше, чем он говорит? Все так загадочно и непонятно, но я чувствую, что за всем этим стоит чей-то злой умысел.

Хочу рассказать еще об одном соседе, с которым я познакомился после того, как последний раз писал вам. Это мистер Френкленд из Лафтер-холла, который живет в четырех милях к югу от нас. Это пожилой седовласый и желчный господин с красным лицом. Его страсть – судебные тяжбы, на них он уже извел целое состояние. Судится он со всеми просто потому, что это доставляет ему удовольствие. Причем ему совершенно все равно, кем быть, истцом или ответчиком. Он может поставить на дороге к церкви ворота, запереть их на замок и отказываться пропускать прихожан. А может собственноручно поломать чью-нибудь калитку и утверждать, что на этом месте испокон веков проходила дорога, да еще и подать в суд на хозяина калитки за незаконный захват территории. Мистер Френкленд досконально знает старые поместные и коммунальные законы и иногда применяет свои знания в пользу жителей Фернворти, а иногда против, так что сельчане то буквально носят старого сутягу на руках по улицам, то сжигают его чучело, в зависимости от его последних «достижений». Говорят, что сейчас он участвует одновременно чуть ли не в семи судебных разбирательствах, на что, скорее всего, уйдет остаток его состояния, так что в скором времени старый овод лишится жала и станет безобиден. Во всем, что не касается судебных дел, это вполне нормальный и добрый человек, я упоминаю о нем лишь потому, что вы просили меня детально докладывать обо всех, кто окружает нас. Сейчас мистер Френкленд занят кое-чем довольно необычным. Дело в том, что он увлекается астрономией и у него есть отличный телескоп. Мистер Френкленд каждый день поднимается с ним на крышу своего дома и с утра до ночи осматривает окрестные болота в надежде увидеть беглого каторжника. Было бы хорошо, если бы этот старик направил всю свою энергию в это русло, но ходят слухи, что он собирается обвинить доктора Мортимера во вскрытии могилы без согласия ближайших родственников за то, что тот раскопал череп неолитического человека в кургане в Лонг-даун. Надо сказать, что благодаря Френкленду жизнь здесь не кажется такой уж скучной, он придает ей некоторый комический оттенок, а нам это очень нужно.

Теперь, когда вы получили последние сведения о беглом каторжнике, Стэплтонах, докторе Мортимере и Френкленде из Лафтер-холла, я позволю себе перейти к самому важному, к Бэрриморам, и, в частности, к описанию неожиданных событий, которыми завершился вчерашний день.

Во-первых, по поводу телеграммы, которую вы послали из Лондона, чтобы проверить, где находился Бэрримор. Я уже писал, что разговор с начальником телеграфа показал, что ваш трюк не сработал и у нас нет твердых доказательств ни того, что Бэрримор в тот день был дома, ни того, что его дома не было и, следовательно, он мог находиться в Лондоне. Я обмолвился сэру Генри об этом обстоятельстве, и он в своей характерной импульсивной манере тут же вызвал Бэрримора и спросил его напрямую, лично ли он получил телеграмму. Бэрримор ответил, что лично.

– Мальчик-посыльный отдал ее вам в руки? – уточнил сэр Генри.

Этот вопрос, похоже, удивил Бэрримора. Он на какое-то время задумался.

– Нет, – сказал он. – Я в тот момент был на чердаке. Мне принесла ее жена.

– А ответ вы сами написали?

– Нет. Я сказал жене, что отвечать, и она ушла вниз записывать.

Вечером Бэрримор сам вернулся к этому вопросу.

– Я не совсем понял цель ваших расспросов сегодня утром, сэр Генри, – сказал он. – Надеюсь, они вызваны не тем, что я в чем-то не оправдал вашего доверия?

Сэру Генри пришлось убеждать дворецкого, что он ни в чем не провинился. В подтверждение своих слов баронет даже подарил слуге большую часть своего старого гардероба (из Лондона привезли оставшиеся вещи сэра Генри).

Меня все больше интересует миссис Бэрримор. Это солидная, очень почтенная дама, впрочем, весьма ограниченная, склонная к пуританскому образу жизни. Трудно себе представить более сдержанного человека, чем она, хотя, как я уже писал, в первую же ночь я слышал, как она плакала, да и после этого не раз замечал на ее лице следы слез. Какое-то горе снедает ее. Иногда я думаю: а что если это чувство вины заставляет ее рыдать по ночам? Но в другой раз я начинаю подозревать в Бэрриморе домашнего тирана. Мне всегда казалось, что в этом человеке есть что-то необычное и подозрительное, и события прошлой ночи обострили мои подозрения до предела.

Хотя, может быть, на самом деле все это не стоит и выеденного яйца. Вы знаете, что я сплю довольно чутко, а поскольку в этом доме на меня возложены обязанности защитника, я вообще стал просыпаться от каждого шороха. Прошлой ночью, примерно в два часа меня разбудили крадущиеся шаги за дверью моей спальни. Я встал, осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Первое, что я увидел, – длинная черная движущаяся тень. Ее отбрасывал человек со свечой в руке, который пробирался по коридору. Он шел так медленно и осторожно, будто оттого, сумеет ли он остаться незамеченным, зависела его жизнь.

Из моих предыдущих писем вы уже знаете, что коридор делится на две части балконом, который опоясывает весь холл. Я дождался, пока человек скрылся из виду, и пошел следом за ним. Когда я дошел до балкона и выглянул из-за угла, человек был уже в конце дальнего коридора. Потом по приглушенному мерцанию света я понял, что он вошел в одну из комнат. Надо сказать, что в комнатах в том крыле никто не живет, так что в них даже нет мебели, и неудивительно, что все это показалось мне еще более загадочным. Свет сделался неподвижным и ровным, словно человек замер на месте. Я бесшумно прокрался по коридору и осторожно заглянул в комнату.

У окна, поднеся к стеклу свечу, стоял Бэрримор. Его лицо было повернуто ко мне в профиль, и мне было видно, что он очень внимательно вглядывается в ночную тьму за окном, как будто хочет рассмотреть что-то на болоте. Так он простоял несколько минут, потом недовольно вздохнул и нетерпеливым движением загасил свечу. Я тут же ретировался в свою комнату и очень скоро снова услышал осторожные шаги, на этот раз в противоположном направлении.