Артур Конан Дойл - Собака Баскервилей (сборник)

Доктор Мортимер укатил, и мы с сэром Генри вошли в холл. Тяжелая дверь гулко захлопнулась за нами. Зал, в котором мы оказались, был красив – просторный, с высоким потолком и огромными, почерневшими от времени дубовыми стропилами. В большом старинном камине за высокой чугунной решеткой уютно потрескивал огонь. Мы с сэром Генри так продрогли за время длительной поездки, что первым делом подошли к камину, чтобы согреться. Лишь после этого, внимательнее осмотревшись, мы заметили высокое узкое окно со старым, потускневшим от времени стеклом, дубовую обшивку, оленьи головы и фамильные гербы на стенах. Центральная лампа горела неярко, поэтому все было погружено в полумрак и производило довольно гнетущее впечатление.

– Все именно так, как я себе и представлял, – сказал сэр Генри. – Типичное родовое гнездо. Подумать только, именно здесь мои предки прожили пять веков. У меня от волнения поджилки трясутся, когда я об этом думаю.

Я заметил, что смуглое лицо сэра Генри озарилось мальчишеским восторгом, когда он обводил глазами холл. Огонь в камине ярко освещал Баскервиля, но длинные тени расползались по стенам и сгущались над его головой черным балдахином.

Вернулся Бэрримор, который разносил вещи по нашим комнатам. Подойдя к нам, он замер с видом хорошо вышколенного слуги, ожидающего распоряжений. Это был мужчина примечательной внешности – высокий, красивый, с окладистой черной бородой и бледным благообразным лицом.

– Прикажете подавать ужин, сэр?

– А что, все уже готово?

– Будет готово через несколько минут, сэр. Горячая вода у вас в комнатах. Сэр Генри, мы с женой будем счастливы остаться с вами на первых порах, ведь при новых обстоятельствах дому, очевидно, понадобится больший штат слуг.

– При каких еще новых обстоятельствах?

– Я имел в виду, что сэр Чарльз вел очень уединенный образ жизни и мы сами справлялись с его нуждами. Вас же, естественно, такая замкнутая жизнь не устроит, поэтому вы захотите произвести определенные изменения в домашнем укладе.

– Вы хотите сказать, что собираетесь вместе с женой получить расчет?

– Только когда это будет удобно вам, сэр.

– Но ведь несколько поколений наших предков прожили в этом доме бок о бок, не так ли? Я не думаю, что мне стоит начинать жизнь здесь с нарушения старых семейных традиций.

Мне показалось, что на невозмутимом бледном лице дворецкого промелькнуло некое подобие волнения.

– И я так считаю, сэр. И моя жена тоже. Но, по правде говоря, сэр, мы с ней были очень привязаны к сэру Чарльзу, и его смерть нас так потрясла, что нам теперь очень тяжело оставаться в этих стенах. Боюсь, мы с ней уже никогда не сможем чувствовать себя в Баскервиль-холле также спокойно, как раньше.

– Так чем же вы думаете заняться?

– Я уже твердо решил, сэр, что лучше всего будет посвятить себя какой-нибудь предпринимательской деятельности. Благо щедрость сэра Чарльза открывает нам к этому дорогу. Но сейчас, сэр, позвольте, я покажу вам ваши комнаты.

Высоко под потолком старого холла проходила галерея с балюстрадой. К галерее вела лестница из двух пролетов. С нее начинались два длинных, проходящих по всему зданию коридора, в которые выходили двери всех спален. Моя спальня находилась в том же крыле, что и спальня Баскервиля, и наши двери были почти рядом. Эти комнаты не казались такими старыми, как большой зал. Яркие обои и множество свечей помогли мне избавиться от тягостного ощущения, оставшегося в душе после первого знакомства с Баскервиль-холлом.

За холлом был расположен обеденный зал, темное, мрачное помещение вытянутой формы с возвышением, отделяющим места для членов семьи от мест для прислуги, и крытым балконом для менестрелей[34]. Потемневший от дыма потолок от стены до стены пересекали черные балки. Возможно, когда в старину здесь проходили шумные и яркие пиры и на стенах горели батареи факелов, зал не производил такого гнетущего впечатления, но сейчас, когда единственным освещенным местом был лишь небольшой кружок тусклого света от лампы, двое джентльменов в черных костюмах поневоле разговаривали вполголоса. Из полумрака с развешенных на стене портретов за нами молчаливо наблюдала длинная вереница предков Баскервиля в самых разнообразных одеждах, от рыцарских лат елизаветинских времен[35] до щегольских костюмов эпохи Регентства[36]. Под их взглядами мы чувствовали себя неуютно, поэтому разговаривали мало, и я был рад, покончив с едой, перейти в оформленную в более современном стиле биллиардную, где мы с сэром Генри закурили сигареты.

– М-да, – протянул Баскервиль, – не самое уютное место. Наверное, к этому можно привыкнуть, но сейчас мне кажется, что в эту обстановку я немного не вписываюсь. Ничего удивительного в том, что у дяди было не все в порядке с нервами, если он жил в таком доме один. Если вы не против, давайте сегодня ляжем спать пораньше. Надеюсь, завтра сутра здешняя обстановка не покажется нам такой мрачной.

Перед тем как лечь спать, я раздвинул шторы. Окно моей спальни выходило на газон перед портиком. За ним начинались два ряда деревьев, покачивавших ветвями и заунывно стонавших в порывах усиливающегося ветра. По небу быстро плыли тяжелые облака. На секунду из-за них проглянул полумесяц, озарив призрачным светом далекую гряду скал и длинную линию хмурых болот. Убедившись, что последнее на сегодня впечатление от Баскервиль-холла не противоречит общему настроению этого места, я задернул штору и лег.

Однако оказалось, что это впечатление не было последним. Несмотря на ощущение усталости, я ворочался с одного бока на другой, но сон все не приходил. В доме царила мертвая тишина, лишь каждую четверть часа где-то вдалеке били часы. Но вдруг, когда я уже начал забываться, до моего уха донесся звук, совершенно отчетливый, который ни с чем нельзя было спутать. Женский плач. Приглушенные горестные рыдания женщины, доведенной до крайнего отчаяния. Я приподнялся в кровати и вслушался. Звук не мог доноситься откуда-то издалека, плакали явно в доме. С полчаса я неподвижно просидел в кровати, напрягая до предела слух, но ничего кроме боя часов и шороха плюща за окном больше не услышал.

Свежесть наступившего утра стерла тоскливое и мрачное настроение, навеянное на нас Баскервиль-холлом при первом знакомстве. Когда мы с сэром Генри садились завтракать, зал был наполнен солнечным светом, который попадал сюда через высокие многостворчатые витражные окна с изображением фамильных гербов, отчего все вокруг было в разноцветных размытых пятнах. В золотистых лучах темная обшивка стен сверкала, как начищенная бронза, и трудно было поверить, что это самое место вчера вечером произвело на нас такое гнетущее впечатление.

– Мне кажется, не дом, а мы сами виноваты в том, что место это показалось нам таким неуютным! – сказал баронет. – Мы устали с дороги, замерзли. Но теперь, когда мы отдохнули, набрались сил, все воспринимается по-другому.

– Нет, дело не только в разыгравшемся воображении, – возразил я. – Вот вы, например, не слышали ночью плач, женский?

– Надо же! Слышал. Я почти заснул, когда мне показалось, что кто-то плачет. Я подождал какое-то время, но больше ничего не услышал и поэтому решил, что мне это приснилось.

– А я слышал его совершенно отчетливо. Уверен, это был именно женский плач.

– Так давайте это выясним прямо сейчас.

Вызвав звонком Бэрримора, баронет спросил, может ли он объяснить то, что мы слышали ночью. Мне показалось, что бледное лицо дворецкого стало еще бледнее, когда он услышал вопрос.

– В доме только две женщины, сэр Генри, – ответил Бэр-римор. – Посудомойка, но она спит в другом крыле, и моя жена, но я знаю совершенно точно, что она не плакала.

Это была неправда. После завтрака я случайно встретил миссис Бэрримор в коридоре. Солнечный свет ярко осветил отрешенное лицо этой высокой статной женщины со строго сжатыми губами. Я четко рассмотрел красные глаза и припухшие веки. Выходит, это она рыдала ночью, и ее муж не мог не знать об этом. И все же, несмотря на опасность быть уличенным во лжи, он сказал неправду. Почему? И что заставило его жену так горько плакать? Что-то таинственное и мрачное было в этом красивом бородаче с бледным лицом. Ведь именно он обнаружил тело сэра Чарльза, и обстоятельства смерти старика известны исключительно с его слов. В конце концов, могли Бэрримор быть тем загадочным человеком в кебе, которого мы видели на Риджент-стрит? Борода как будто похожа. Правда, кебмен говорил, что его пассажир был несколько ниже ростом, но он вполне мог ошибаться. Как же выяснить истину? Пожалуй, в первую очередь стоит обратиться к начальнику гримпен-ского телеграфа и убедиться, что телеграмма, посланная нами Бэрримору, была действительно вручена ему лично в руки. По крайней мере будет о чем сообщить Шерлоку Холмсу.

После завтрака сэр Генри занялся изучением бумаг своего дяди, так что я получил возможность спокойно прогуляться в Гримпен. Пройдя мили четыре вдоль болот, я наконец вышел к небольшой унылой деревеньке с приземистыми невзрачными домишками, среди которых выделялись лишь два крупных здания. Одно из них оказалось постоялым двором, а второе – домом доктора Мортимера. Начальник телеграфа, который совмещал свои непосредственные обязанности с продажей бакалейных товаров, хорошо помнил нашу телеграмму.

– Разумеется, сэр, – ответил он на мой вопрос. – Телеграмма была доставлена мистеру Бэрримору в соответствии с указаниями.

– Кто доставил ее?

– Мой сын. Джеймс, ты же на прошлой неделе отнес в Холл телеграмму для мистера Бэрримора?

– Да, папа, отнес.

– И отдал ему лично? – уточнил я.

– Ну, он тогда был где-то на чердаке, и я не мог отдать ему телеграмму лично в руки. Но я отдал телеграмму миссис Бэр-римор, и она сказала, что сразу передаст ее мужу.

– Ты видел самого мистера Бэрримора?

– Нет, сэр, я же говорю, он был где-то на чердаке.