– Да, уже недолго ждать. И чем скорее он вернется, тем лучше, потому что мы не знаем, что они будут делать дальше.

И действительно, сейчас было то самое время, когда старому, но крепкому фермеру и его приемной дочери больше всего был нужен кто-нибудь способный помочь советом или делом. За всю историю поселения еще никто не осмеливался ослушаться воли старейшин. Если даже самые незначительные нарушения в Городе Избранных карались столь жестоко, к каким же последствиям приведет открытое неповиновение? Ферье прекрасно понимал, что ни богатство, ни положение не спасут его. Не раз уже люди столь же богатые и столь же известные исчезали, а их состояния переходили Церкви. Джон Ферье не был трусом, но страшная и, хуже того, неведомая угроза, нависшая над ними, не могла не сказаться на его душевном спокойствии. Любую опасность он готов был встретить лицом к лицу, но что делать, когда у опасности нет лица, когда не знаешь, чего ждать? От этого становилось жутко. Однако от дочери он скрывал свой страх и, как мог, старался делать вид, что все хорошо, но от ее глаз не укрылась перемена, происшедшая в его настроении.

Джон Ферье не сомневался, что в скором времени Янг в той или иной форме выразит свое возмущение подобным поведением, и не ошибся, хотя и никак не мог ожидать, что это произойдет именно так. Проснувшись на следующее утро, Ферье с удивлением обнаружил прямо у себя на груди приколотый к одеялу маленький квадратный листок бумаги. На нем большими неровными буквами было написано: «У тебя двадцать девять дней, чтобы одуматься. Потом…» Многоточие в конце записки было страшнее любой угрозы. Как это предупреждение попало в его комнату, Джон Ферье не мог даже предположить, поскольку слуги спали в пристройке, а в доме все двери и окна были надежно заперты. Записку он скомкал и выбросил, дочери ничего говорить не стал, но происшествие это отложилось неприятным осадком у него в душе. Двадцать девять дней – срок, явно совпадающий с тем, который отвел ему Янг. Какой силой и мужеством нужно обладать, чтобы вступить в противостояние с врагом, наделенным столь загадочными способностями! Рука, приколовшая к одеялу записку, могла пронзить сердце Ферье, и он бы умер, даже не узнав, кто его убийца.

Следующий день начался с еще более жуткого происшествия. Когда сели завтракать, Люси, вскрикнув от удивления, показала вверх. В самой середине потолка, очевидно, при помощи горящей палки было начертано число 28. Для девушки смысл этого послания остался загадкой, а отец не стал ей ничего объяснять. Вечером старый фермер вооружился ружьем и всю ночь просидел, прислушиваясь к малейшему шуму. Ничего подозрительного он не услышал и не увидел, но наутро обнаружил на входной двери нарисованную краской большую цифру 27.

И так каждый день неизменно, как приход утра, в доме то тут, то там обнаруживались оставленные невидимыми врагами указания на то, сколько осталось дней до истечения месяца жизни в безопасности. Иногда роковые цифры появлялись на стенах, иногда на полу, несколько раз обнаруживались на небольших листовках, пришпиленных к воротам сада или забору. Джон Ферье, как ни старался, так ни разу и не смог увидеть, каким образом появляются эти послания. Каждое утро при виде очередного числа его охватывал почти суеверный страх. Фермер потерял покой и осунулся. Его взгляд сделался блуждающим, как у загнанного животного. Теперь ему оставалось надеяться только на скорейшее возвращение из Невады юного охотника.

Число двадцать скоро сменилась пятнадцатью. Потом дошло до десяти, но от Джефферсона Хоупа по-прежнему не было известий. Цифры становились все меньше, а он все не возвращался. Если на дороге, ведущей к ферме, появлялся всадник или раздавался окрик извозчика, понукающего своих лошадей, старый фермер бросался к воротам, надеясь, что это наконец пришла помощь. В конце концов, когда счет оставшихся дней дошел до трех, Ферье отчаялся и перестал надеяться на спасение. Без помощи, почти не ориентируясь в горах, окружающих поселение, он был бессилен. Все более-менее наезженные дороги находились под постоянным наблюдением и тщательно охранялись. Никто не мог проехать по ним, не имея на то разрешения Совета. Казалось, спасения ждать уже неоткуда. Но старик по-прежнему был решительно настроен скорее распрощаться с жизнью, чем допустить то, что он считал позором для своей дочери.

Вечером того дня, когда на стене дома красовалась двойка и до истечения отпущенного времени оставался лишь один день, Джон Ферье сидел в гостиной, погруженный в мысли о своей судьбе, и безо всякой надежды обдумывал планы выхода из страшной ситуации. Что ждет их с дочерью? В воображении роились всевозможные неясные страхи. А Люси… Что будет с ней, когда его не станет? Неужели действительно нет никакого способа вырваться из опутавшей их невидимой паутины? Ферье уткнулся в сложенные на столе руки и горько вздохнул от бессилия.

Что это? Ему послышался какой-то звук, похожий на царапанье… Тихий, но хорошо различимый в ночной тишине звук, идущий со стороны двери. Ферье неслышно прокрался в переднюю и стал прислушиваться. Несколько секунд было тихо, потом звук повторился. Кто-то явно тихонько царапал по дверной створке. Может быть, это явился ночной убийца, чтобы привести в исполнение приговор таинственных судей? Или кто-то из присных пророка рисует на двери единицу, символ того, что наступил последний день отсрочки? И тут что-то надломилось в душе Джона Ферье, он почувствовал, что больше не выдержит этого постоянного мучительного напряжения, уж лучше смерть! Подскочив к двери, он рывком открыл задвижку и распахнул дверь.

На пороге никого не было. Ночь была необыкновенно светлой, на небе ярко горели звезды. Взгляд фермера уперся в небольшой сад с забором и воротами, но ни там, ни на дорожке не было видно ни души. Облегченно вздохнув, Ферье стал смотреть по сторонам, пока случайно не взглянул вниз, где к своему изумлению увидел человека, лежащего на земле лицом вниз с неестественно согнутыми руками и ногами.

Это зрелище произвело на фермера такое впечатление, что он отпрянул в сторону и, упершись спиной в стену, схватился за горло, чтобы сдержать крик. Его первой мыслью было, что этот лежащий на земле человек – труп или раненый, но тут распростертая фигура пришла в движение. Не отрываясь от земли и извиваясь словно змея, человек проворно и бесшумно вполз в открытую дверь.

Оказавшись в доме, странный человек вскочил на ноги, захлопнул дверь и повернулся к Ферье. Потерявший дар речи фермер узнал эти огненные глаза и решительное выражение лица. Это был Джефферсон Хоуп.

– Господи Боже! – выдохнул Джон Ферье, глядя на нежданного гостя. – Как же ты меня напугал! Чего это ты?

– Дайте поесть. Я двое суток ничего не ел и не пил, – прохрипел тот и жадно набросился на остывшее мясо и хлеб, оставшиеся на столе после ужина хозяина дома. – Как Люси, держится? – спросил Хоуп, утолив голод.

– Да. Она не знает об опасности, – ответил фермер.

– Хорошо. За домом следят со всех сторон. Поэтому мне и пришлось пробраться сюда ползком. Как они ни хитры, а до охотника вашо{108} им далеко.

Теперь, когда рядом был преданный союзник, Джон Ферье воспрянул духом. Он схватил крепкую руку молодого человека и радостно стиснул.

– Ты настоящий мужчина! – воскликнул он. – Не каждый решился бы прийти сюда, чтобы разделить наши трудности.

– Это вы точно сказали, – ответил молодой охотник. – Я вас уважаю, но если бы дело касалось вас одного, я бы дважды подумал, прежде чем сунуть голову в это осиное гнездо. Я делаю это из-за Люси, и надеюсь, что, пока с ней ничего не случилось, одним из рода Хоупов в штате Юта не станет меньше.

– Что нам делать?

– Завтра ваш последний день, так что действовать нужно прямо сейчас, иначе ваша песенка спета. В Орлином ущелье я оставил мула и двух лошадей. Сколько у вас денег?

– Две тысячи долларов золотом и пять бумажками.

– Этого хватит. И у меня столько же. Нам нужно будет пробиться через горы к Карсон-сити. Будите Люси. Хорошо еще, что слуги спят не в доме.

Пока Ферье готовил дочь к предстоящему путешествию, Джефферсон Хоуп сложил всю еду, которую нашел, в небольшой мешок, наполнил водой глиняный кувшин, поскольку по собственному опыту знал, как редко в горах встречаются источники. Как только он закончил, вернулся фермер с дочерью, которая была полностью одета и готова отправиться в путь. Влюбленные обменялись теплым, но быстрым приветствием, так как каждая секунда была дорога и им предстояло много работы.

– Нужно выходить немедленно, – тихо, но решительно произнес Джефферсон Хоуп, как человек, осознающий опасность, но готовый встретиться с ней лицом к лицу. – За парадной и задней дверью наблюдают, но, если действовать осторожно, можно уйти через боковое окно и дальше через поле. Если доберемся до дороги, останется пройти две мили до ущелья, где я оставил лошадей. К рассвету мы уже будем в горах.

– А если нас остановят на дороге? – спросил Ферье.

Хоуп похлопал себя по животу, где из-под блузы проступала рукоятка револьвера.

– Если их окажется слишком много, двоих или троих подонков мы заберем с собой, – криво усмехнулся он.

Свет в доме не горел, и Ферье осторожно выглянул в окно, выходившее на поле, которое когда-то принадлежало ему и которое он собирался навсегда оставить. Но он уже давно приучал себя к тому, что когда-нибудь это случится, мысли о чести и счастье дочери всегда перевешивали в нем жалость об утраченном богатстве. И деревья, безмятежно шелестящие листвой, и широкая нива, все казалось таким спокойным, что трудно было поверить, что где-то там прячутся безжалостные убийцы. Но все же решительное выражение на бледном лице молодого охотника доказывало, что, пробираясь к дому, он имел возможность очень хорошо убедиться в этом.

Ферье взял сумку с золотом и банкнотами, Джефферсон Хоуп – мешок с провизией, которую удалось собрать, а Люси – узелок со своими вещами. Они медленно и очень аккуратно открыли окно, дождались, пока на луну наползет темное облако, отчего ночь сделалась почти непроглядной, и потом один за другим выскользнули в небольшой сад. Затаив дыхание и пригнувшись, беглецы прошмыгнули к забору и стали пробираться вдоль него, пока не подошли к тому месту, где через пролом был ход к кукурузному полю. Но тут молодой человек обхватил своих спутников за плечи и прижал к земле. Они замерли, молча и дрожа от страха.