Шанс внимательно посмотрел на него и спокойно сказал:

— В таком случае, прошу прощения. Начнем все сначала, Джеф.

— Спасибо,— глубоко вздохнув ответил Джеф.— Надеюсь, этот разговор останется между нами?

— Иными словами, вы спрашиваете, можно ли мне доверять? По-моему, можно.

— Я должен вам доверять, мистер Темпест, потому что мне нужна ваша помощь.

И снова глубокий вздох.

— Понимаете, я уже женился.

— Что за цепочка... Я растерялся. Вы хотите жениться... Вы должны жениться... Вы уже женаты...

— В отношении возраста у меня не было никаких затруднений в том бюро, куда я ходил вчера. Это рядом с Нью-Хавеном.

Шанс снова удивился.

— Так в чем же затруднение?

— Люси в любую минуту может заставить аннулировать брачный контракт. Вы понимаете, я солгал, указывая свой возраст, так что я полностью в ее руках. Как только она про это узнает, она встанет на дыбы. Знали бы вы, как я униженно просил ее дать мне разрешение... Она даже не пожелала выслушать мои объяснения.

— Послушайте, но ждать-то осталось не очень долго, каких-нибудь несколько месяцев. Ведь вам уже двадцать первый?

— Вижу, вы совсем не знаете Люси, хотя и проработали с ней более пятнадцати лет!

Темпест невольно повернулся к портрету обольстительной актрисы. Немного подумав, он согласился:

— В какой-то степени вы правы, я не мог знать ее так, как вы.

— Вы знаете Анну? — спросил Джеф.

— Анну?

— Да, мою тетю, Анну Тауэрс?

— Понятно. Я пару раз встречал ее в ложе Люси.

Ему сразу припомнилась младшая сестра Люси, не такая блестящая, но все же привлекательная, располагавшая к себе, очень симпатичная.

— А вы знаете, почему Анна все еще не вышла замуж?

— Скорее всего потому, что не встретила подходящего человека?

— Нет, встретила. И даже дважды, не считая всех тех, кто начинал за ней ухаживать. Догадываетесь, что происходило?

— Не-ет...

— Либо Люси пускает в ход свои чары и таким образом устраняет претендента, либо создает совершенно невыносимые условия, вплоть до того, что нанимает частного детектива, которому поручает обнаружить у дерзкого пороки, которые заставили бы деда запретить Анне встречаться с этим человеком.

— Сколько же, дорогой мой, лет Анне?

— Тридцать два года. Это чудесная женщина.

— Тридцать два года, а она все еще живет по указке отца?

— А вы знакомы с советником?

— Да, я его встречал, весьма разумный человек.

— Точнее сказать, весьма разумная марионетка, которой управляет Люси, дергая ее то за одну, то за другую веревочку. После смерти бабушки Люси взяла в свои руки бразды правления, ее влияние на деда куда сильнее, чем было у его жены. Он на все смотрит ее глазами.

-- А ваша бабушка?

— Вы имеете в виду прабабушку, мистер Темпест? Ей девяносто четыре года. Она совершенно глухая. Впрочем, она замечательный человек, умница^ добрая, но так как ничего не слышит, то многого не знает.

Джеф поднялся и принялся измерять комнату шагами. С минуту он постоял перед портретом матери, потом вернулся к Шансу:

 - Я считаю, Люси не разрешает другим то, что ей самой стало недоступно после смерти отца. У нее эго превратилось в своего рода навязчивую идею. Вот почему не может выйти замуж Анна, я не смею помышлять о женитьбе, а советник не имеет права располагать собой. Чтобы разрушить чужое счастье, Люси действует весьма изобретательно.

Шанс нахмурил брови и стал пристально разглядывать пепел в своей трубке.

— И зная все это, вы все же решили жениться? Чем же я могу помочь вам?

Джеф гордо вскинул голову.

— Я был бы счастлив, если бы вы познакомились с Шарон, мистер Шанс.

— Это ваша жена?

— Да. И тогда вы поймете, что я увивался не за какой-нибудь пустышкой из университета...

— С удовольствием,— сразу согласился Шанс,— ну а потом?

— Когда мы приехали в Нью-Йорк, я позвонил Анне и сразу же ей все рассказал. Она буквально обезумела от страха и умоляла не приводить Шарон домой, а сначала осторожно подготовить Люси. У нее самой появился новый поклонник, правда, еврей, но, как говорят, весьма симпатичный.

— Обычное отношение,— сухо сказал Шанс.

— Прошу извинить меня,— заторопился Джеф,— наверное, так говорить невежливо, но я сейчас так нервничаю, что не отдаю себе отчета в собственных словах. Этого человека зовут Джералд Браун. Он врач-психиатр, у него несколько печатных работ.

— Да, у него великолепные книги об искусстве, живописи и театре,— сказал Шанс.— Удивительно эрудированный человек.

— Завтра под вечер он представится советнику. И если в этот момент появлюсь и я, го наверняка все испорчу Анне...

Шанс покачал головой.

— Но все же я-то тут при чем?

— Надо выиграть время и найти наиболее благоприятный момент для нас всех... Люси на репетиции?

— У нас два дня отдыха. Труппа устала. Мы возобновим работу с понедельника.

— Вы же знаете, как много зависит от настроения Люси, от того, в ударе она или нет... Если вы познакомитесь с Шарон и согласитесь с моим планом, в чем я почти не сомневаюсь, то после того, как пройдет первый шок, вы сумеете замолвить за меня словечко...

Симпатичное лицо Шанса озарилось улыбкой.

— Если все, что вы говорите, Джеф, правда, а надо признаться, вы объяснили то, что до сих пор мне было непонятно, то взрыв произойдет до того, как вы успеете и пальцем шевельнуть. Конечно, я с радостью вам помогу, но действовать придется крайне деликатно. Должен сказать, что в лице доктора Джералда Люси натолкнулась на крепкий орешек, который сразу не раскусишь и не перебросишь с руки на руку, как тебе заблагорассудится. Он привык обуздывать самых агрессивно настроенных маньяков, это его профессия!


Глава V 

Дом Тауэрсов был выстроен в самом начале Пятой авеню в 1882 году Хамзи Тауэрсом, железнодорожным королем. В него он привез семнадцатилетнюю жену, и с тех пор Ада Тауэрс занимала все те же комнаты. И все то же вязаное покрывало лежало на большой кровати с резными столбиками. Семьдесят семь лет назад к этому ложу подвел новобрачную Хамзи Тауэрс. Это было летним вечером. Он снял с нее кружево свадебного наряда и овладел молодой женой.

Многие браки того поколения представляли собой результат бессмысленного сексуального тяготения друг к другу, в итоге на свет появлялось множество хрупких и слабовольных мужчин и женщин, которые становились постоянными посетителями самых подозрительных домов столицы.

Брак Хамзи и Ады Тауэрс стал исключением в этом отношении по многим причинам. Хамзи не был ни дикарем, ни грубияном, и Аду вряд ли можно назвать обычной женщиной. Несколько месяцев она не могла опомниться от неприятных ощущений ее первой брачной ночи, тогда как Хамзи было достаточно нескольких часов, чтобы понять: он вел себя по-свински по отношению к девушке, которую по-настоящему любил. Ада не стала задумываться — скотина ее муж или нет. Ее гораздо больше интересовало, почему она так плохо подготовлена к тому, чего он ждал от нее, и любил ли он ее несмотря на проявленную грубость.

Хамзи дальше повел себя умнее: насколько мог нежно попросил у нее прощения и объяснил своей девочке-жене то, чего ей никто не удосужился рассказать до свадьбы. Он всячески выказывал ей свою любовь, стараясь избегать всего того, что ее пугало. Они продолжали спать вместе, но лишь через три месяца сблизились вновь.

Это был счастливый и нежный союз людей, настолько близких по своим взглядам, что его можно было назвать исключительным.

Дело Хамзи процветало, жили они в роскоши. У них были общие интересы, они смеялись и радовались вместе, переживали вдвоем горести, отыскивая во взаимной любви и доверии друг к другу утешение, которое скрашивало их жизнь, и средство, которое исцеляло их раны. Однако с горем они столкнулись с самого начала. Первый ребенок появился на свет мертвым, второй умер от скарлатины в первые же месяцы жизни и только в двадцать четыре года Ада родила крепкого и здорового сына Дарвина.

В целом Дарвин был неглуп, но ему не хватало той деловой хватки, которой так отличался его отец. Он обладал совершенно иным складом ума, превосходной памятью, элегантными манерами и чистым, музыкальным голосом. Дарвин закончил юридический факультет университета, и перед ним открывалось обеспеченное будущее.

— На мой взгляд, он излишне мелочен и пунктуален,— как-то сказал Хамзи Тауэрс своей жене.

— Любовь моя, я не знаю никого, равного тебе,— совершенно искренне ответила Ада.

Среди этого безмятежного счастья единственной драмой, которую ей пришлось пережить одной, была смерть самого Хамзи на «Луизитании», когда он плыл в Европу, чтобы выполнить поручение президента Вильсона, связанное с экономическими вопросами. Аде тогда исполнилось пятьдесят лет. Она утратила смысл жизни и так и не обрела сто в последующие сорок четыре года!

Узнав о гибели мужа, Ада потеряла создание, долго и опасно болела, а с постели поднялась глухой. Ее лечили лучшие врачи, но какие бы новейшие средства ни применялись, последними словами, услышанными Адой, были те, которые извещали ее о смерти Хамзи. Она продолжала спать в большой супружеской постели и, натягивая на себя одеяло, всем существом тосковала но Хамзи. Она больше не слышала пи, шума улицы, ни шагов сына, ни смеха внучек. Зато для нее постоянно звучал голос ее возлюбленного Хамзи, который, прижимая ее к себе, повторял только одно слово: дорогая, дорогая, дорогая...


Глава VI

Визит доктора Джералда Брауна к Тауэрсам в одно из воскресений того августа имел отголоски, которые не мог предвидеть Джеф Хандлей.