Хью Пентикост - Смерть в театре

Глава I 

Мистер Шанс Темпест открыл дверь своей конторы.

Его квартира находилась этажом выше, в том же доме номер сорок семь по Западной улице, сразу за Бродвеем. Театр «Темпест» занимал первый этаж здания.

Отец Шанса Темпеста — Брайен Темпест, кумир времен романтического театра и немого кино — перевернулся бы в гробу, доведись ему увидеть сегодняшний Бродвей.

Магазины с пышными витринами и модные рестораны давно уже уступили место специализированным универмагам, где продавалось все, начиная от так называемых научных работ до вульгарнейших открыток, галантерейным лавкам без претензий и безвкусным стендам, рекламировавшим фруктовые соки, колбасные изделия, кукольные театры и базары.

Половина театров, гремевших во времена Брайена Темпеста, исчезла. Оставшиеся либо стали второразрядными кинотеатрами, либо занимались распространением стереокартинок, которые, если следовать официальной версии, несли культуру в американские семьи, но на самом деле рекламировали лекарства от запоров, ароматические средства и автомобили, по габаритам соперничающие разве что с пульмановскими вагонами.

К счастью, Брайен Темпест уже умер и не мог видеть все это безобразие.

Отправляясь в Европу на борту «Королевы Виктории» как раз перед второй мировой войной, Темпест решил доказать одной молодой особе, которой не следовало бы с ним путешествовать, что он легко может затмить славу Дугласа Фэрбенкса, выступив как Фэр-бенкс-старший: Брайен держал пари, что пройдет по натянутому над верхней палубой пакетбота канату. Представление началось в два часа ночи, когда мистер Темпест ощущал сильное воздействие двух выпитых бутылок ирландского виски. Иными словами, был вдребезги пьян. Что и помешало ему выиграть пари. По этому поводу ходило множество разных слухов. Одни утверждали, что он исследует Атлантиду, а другие держали пари, что он познакомился с директором какого-то театра, который согласился поставить «Гамлета», и Брайен уже побил рекорд некоего Барримора из театра на Бродвее, который сумел сто раз показать нью-йоркцам знаменитую трагедию Шекспира.

Шанс Темпест был сыном этого самого «чародея Брайена» и мисс Шерри Шанс, ирландской субретки с курносым носиком. Он не обладал ни драматическим талантом отца, ни звонким голосом матери и потому не мог подняться на подмостки сцены.

Но в двадцать лет — в том возрасте, который принято называть «порой надежд» и когда многие крупные финансисты с Уолл-стрит выбрасывались из окон своих контор,— Шанс ухитрился сколотить приличное состояние, играя на бирже.

Последнюю пьесу Брайена Темпеста поставил его сын на Бродвее' в театре «Темпест».

Но мало кто знал, что в действительности Брайена Темпеста звали Уильямом Хоггсоном. Для сцены он взял более звучное имя, соответствующее духу времени, а когда у него родился сын, Брайен совершенно сознательно окрестил его Шансом Темпестом — в честь отца и матери.

В детстве Шанс меньше всего задумывался над собственным именем, однако позднее шутки к насмешки товарищей по школе и университету заставили его призадуматься. Сделав головокружительную карьеру на Уолл-стрит, он совсем было решил отказаться от своего имени. Однако вскоре Шанс Темнеет переключился на театральное поприще, и тут его имя пришлось весьма кстати. «Шанс Темпест» запоминалось, и уже одно это служило рекламой театру.

К сожалению, Шанс Темпест не имел прекрасного греческого профиля отца. Чертами лица, а особенно носом, он сильно напоминал мать, только выглядел несколько грубее и мужественнее. Волосы были рыжими, а вся физиономия усыпана веснушками. Но от матери он унаследовал великодушие и отзывчивость, в нем не было ничего от утомляющего честолюбия Великого Брайена. На Бродвее его считали счастливчиком. Но длительный перечень его успехов в качестве директора театра нельзя объяснить одним только «везением». Ему помогало особое чутье и обостренное понимание того, что нужно для сцены. Шанс Темпест знал, что драма и правда жизни неразделимы, но что на сцене реальность должна все же казаться привлекательной, что эффектные, красочные мизансцены должны соответствовать требованиям хорошего вкуса и что любое ремесло, не говоря уже об искусстве,- это прежде всего напряженная работа. Говорили, что все происходящее у Шанса Темпесга оплачивалось золотом, но дело заключалось в том, что он предъявлял к драматургам такие требования, столько раз заставлял их переделывать и подправлять пьесы, что порой у несчастных возникало непреодолимое желание покончить счеты с жизнью, лишь бы избежать продолжение пытки.

— Черт возьми, кем воображает себя этот Шанс Темнеет? На каком основании он учит, как писать'? — возмущались и сетовали все без исключения драматурги.

Эта фраза в том или ином варианте постоянно повторялись во время репетиций пьесы. Но когда появлялись критики, актеры и драматург теснились вокруг своего директора, забыв о пережитых неприятностях, а он им улыбался с ирландским очарованием Шерри Шанс и говорил:

— Ну, а теперь отдыхайте и веселитесь!

Его любили от всего сердца... до постановки новой пьесы.

Зрительный зал и сцена театра «Темпест» вызывали восхищение. Их сравнивали разве что с великолепием театра «Сейнт-Фонтан», находившегося по соседству.

Квартира Шанса Темпеста — современная, удобная, даже с кондиционированным воздухом — была отделана с большим вкусом. Ничто в ней не говорило, что это жилище импрессарио. Книги и картины могли вызвать острую зависть у коллекционера. Прекрасный радиоприемник переносился из одной комнаты в другую без дополнительной настройки. Но вы бы не нашли здесь ничего «от театра», ни одной самой маленькой безделушки, которую бы Шанс Темпест привез из своих многочисленных турне за те двадцать семь лет, которые он посвятил сцене.

Особенной была и контора Темпеста. В ней ничего не изменилось с 1920 года, когда владельцем театра был некто Дейв Гоулдбек, если не считать установки кондиционеров. Стены по-прежнему обиты панелями орехового дерева. Фотографии и афиши на стенах были, конечно, иными, чем при Гоулдбеке, но очень похожи на те. Главное место нанимали изображения Брайена Темпеста во всех его наиболее удачных ролях. Вокруг располагались фотографии знаменитых актеров того времени Мод Адамс и Уильяма Джиллета. Имелись и кое-какие кадры из немых фильмов, в которых имя Брайена Темпеста стояло в одном ряду с именами Дугласа Фэрбенкса, Гарольда Ллойда, Чарли Чаплина или Глории Свенсон.

В конце комнаты, против письменного стола Шанса Темнеста, возвышалась рама, поставленная на пол. Сначала она обрамляла портрет Брайена Темпеста во весь рост в роли графа Рочестера в спектакле «Джен Эйр». Потом Шанс превратил ее в «раму почета»: пока шла новая пьеса, в ней красовался портрет ведущего актера или актрисы данного спектакля. В промежутках между постановками Брайен Темпест снова занимал свое законное место и смотрел оттуда на сына глазами героя романтического и мрачноватого мира Шарлотты Бронте.

За свою карьеру Шансу Темпесту неоднократно доводилось ставить пьесы, в которых по ходу действия совершалось преступление.

Но вот однажды, в жаркий августовский день 1958 года, он стал участником самого настоящего убийства. Впрочем, тогда он этого еще не знал, потому что в то время никто еще не погиб, но истоки преступления надо искать именно в том дне.

В тот день в «раму почета» был вставлен новый портрет — портрет Люси Тауэрс. Тогда она еще не была звездой, но все понимали, что ей суждено стать «первой леди театра».

Глава II

В то августовское утро Шанс Темпест на небольшом лифте, который связывал его квартиру с конторой, спустился вниз к семи часам. Нормальное время для человека, который закончил репетицию уже в первом часу ночи и после этого не менее часа вместе с автором вносил изменения в сценарий.

Чтобы оказаться за своим столом, Шансу Темпесту не нужно было проходить через приемную и комнату секретаря. Он сразу уселся в кресло и принялся за почту, уже разобранную мисс Дженсон, не забыв один раз нажать кнопку электрического звонка — сигнал секретарше, что он на месте. Два звонка означали вызов.

Набивая трубку, он взял папку Валери Волмера с эскизами костюмов для Люси Тауэрс к новой пьесе. Просматривая ее, он не смог удержаться от возгласа негодования, совершенно искреннего.

Люси вела себя накануне на примерке весьма неэтично. Шансу казалось, что в его ушах до сих пор стоит глубокий, властный, взволнованный голос Люси:

 — Но, дорогой мой, это было бы превосходно для цирка, но не для такой изысканной комедии... Могу сказать только одно: костюмы непристойны!

А Валери Волмер, не отходивший от мольберта чуть ли не до восхода солнца, в полном смысле слова подскочил, услыхав ее критику. Можно не сомневаться, что, в конечном счете, выиграла битву она, поскольку автор сопротивлялся весьма робко!

Вошла Дженсон. Шанс поднял глаза от зажигалки он как раз прикуривал трубку — и сказал:

— Ведь я дал всего один звонок, Джейн. Или я ошибся?

— Я подумала, мне стоит вас предупредить. В приемной сидит некий мистер Хандлей, который хотел бы вас видеть. Он ждет с того момента, как открылась контора.

Шанс нахмурил брови.

— Хандлей? Я его не знаю.

— Мистер Джеффри Тауэрс Хандлей,— отчеканила мисс Дженсон. Глаза у нее при этом хитровато поблескивали.— Я решила, это имя вам что-то скажет. Ему лет двадцать, брюнет, очень красивый, не то нервный по природе, не то чем-то взвинченный. За полтора часа он выкурил целую пачку сигарет.