Агата Кристи - Смерть в облаках. Убийства по алфавиту. Убийство в Месопотамии. Невероятная кража. Родосский треугольник

Но вместо выстрела раздался только щелчок курка.

Сислей в изумлении взглянул на пистолет и выругался.

— Не вышло, мистер Сислей, — сказал Пуаро. — Вы, наверное, заметили, что у меня сегодня новый слуга — мой друг, опытный карманник. Он вытащил пистолет у вас из кармана, разрядил его и вернул на место, так что вы ничего не заметили.

— Ты, чертова иностранная мартышка! — побагровев от ярости, проревел Сислей.

— Да-да, я понимаю ваши чувства. Вам, мистер Сислей, не суждено умереть легкой смертью. Вы ведь сами говорили мистеру Систу, что дважды тонули и чудом спаслись. Это, знаете ли, означает, что кончите вы иначе…

— Ты…

Сислей потерял дар речи. Лицо его побелело, он угрожающе сжал кулаки.

Из соседней комнаты вышли два детектива, присланные Скотленд-Ярдом. Одним из них был Кроум. Он подошел к Сислею и произнес освященную временем формулу:

— «Предупреждаю, что все вами сказанное может быть использовано против вас».

— Он сказал более чем достаточно, — заметил Пуаро и, обращаясь к Сислею, добавил: — Вас переполняет чувство национального превосходства, но сам я считаю ваше убийство не английским… уж слишком оно бесчестное… неспортивное…

Должен с сожалением признать, что, когда за Франклином Сислеем закрылась дверь, я истерически захохотал.

Пуаро не без удивления посмотрел на меня.

— Я смеюсь потому, что вы назвали его преступление неспортивным, — проговорил я, задыхаясь.

— Но так оно и есть. Его преступление чудовищно — не потому даже, что он убил брата, а потому, что он обрек несчастного Смета на то, чтобы быть погребенным заживо. «Поймаем лисицу, посадим в темницу, не пустим на волю ее!» Какой же это спорт…

Меган Барнард глубоко вздохнула:

— Не могу этому поверить… не могу. Неужто это правда?

— Да, мадемуазель. Кошмар кончился.

Меган посмотрела на Пуаро, и лицо ее оживилось.

Пуаро обернулся к Фрейзеру:

— Все это время мадемуазель Меган опасалась, что это вы совершили второе убийство.

Дональд Фрейзер размеренно ответил:

— Я сам опасался этого одно время.

— Из-за вашего сна? — Пуаро пододвинулся поближе к молодому человеку и доверительно прошептал: — Ваш сон объясняется самым естественным образом. Дело в том, что образ одной из сестер постепенно блекнет в вашей памяти — его место заняла другая сестра. Мадемуазель Меган заняла место своей сестры в вашем сердце, но, поскольку вам невыносима мысль о том, что вы неверны памяти погибшей, вы пытаетесь задушить в себе это чувство! Вот и объяснение вашего сна.

Фрейзер взглянул на Меган.

— Не бойтесь забыть, — ласково сказал Пуаро. — Бетти заслуживает забвения. В мадемуазель Меган вы обретете сокровище — un coeur magnifique![199]

Глаза Дональда Фрейзера зажглись.

— Вы правы.

Все мы столпились вокруг Пуаро, беседуя с ним, расспрашивая его то о том, то о сем.

— А что это были за вопросы, Пуаро? Те, которые вы задавали каждому? В них был какой-то смысл?

— Некоторые из них были simplement une blaque[200]. Но я узнал то, что хотел: Франклин Сислей находился в Лондоне, когда было отправлено первое письмо. А еще я хотел посмотреть на выражение его лица, когда задал вопрос мадемуазель Торе. Сислей был пойман врасплох. Я заметил в его глазах ненависть и злобу.

— Но моих чувств вы не пощадили, — заметила Тора Грей.

— Однако и вы не дали мне правдивого ответа, мадемуазель, — сухо произнес Пуаро. — А теперь — новое разочарование. Франклин Сислей не унаследует капитал брата.

Мисс Грей гордо вскинула голову:

— Я должна оставаться здесь и подвергаться оскорблениям?

— Конечно нет, — ответил Пуаро и вежливо открыл перед нею дверь.

— Венец всего — отпечатки пальцев, Пуаро, — задумчиво произнес я. — Стоило вам упомянуть отпечатки, и Сислей сломался.

— Да, отпечатки очень полезная вещь, друг мой, — кивнул Пуаро и добавил: — Я упомянул их для вашего удовольствия.

— Как, Пуаро! — воскликнул я. — Так это неправда?

— Ложь чистейшей воды, mon ami, — ответил Эркюль Пуаро.

Не могу не упомянуть о визите, который через несколько дней нанес нам Элекзандер Бонапарт Сист. Пожав Пуаро руку и осыпав его бессвязными и неловкими выражениями признательности, мистер Сист собрался с мыслями и произнес:

— Представьте, одна газета предложила мне сто фунтов — сто, вы только подумайте! — за мою краткую биографию. Я, право, не знаю, что делать.

— Не соглашайтесь на сто, — посоветовал Пуаро. — Больше твердости! Требуйте пятьсот. И не ограничивайтесь одной газетой.

— Так вы полагаете… что я мог бы…

— Поймите, — с улыбкой сказал Пуаро, — что вы знамениты. А сегодня, возможно, вы самый знаменитый человек в Англии.

Мистер Сист выпрямился. Счастливая улыбка озарила его лицо.

— А знаете, вы, наверное, правы! Я знаменит! Про меня пишут в газетах! Я последую вашему совету, мосье Пуаро. Деньги будут кстати… весьма кстати. Я устрою себе маленький праздник… И потом, я хочу сделать свадебный подарок Лили Марбери… Какая она славная девушка, мосье Пуаро!

Пуаро поощрительно похлопал мистера Систа по плечу:

— Вы совершенно правы. Поживите в свое удовольствие. И небольшой совет: сходите-ка к окулисту. Может быть, ваши головные боли вызваны слабыми очками?

— Так вы думаете, в этом все дело?

— Да.

Мистер Сист с пылом пожал руку Пуаро:

— Вы великий человек, мосье Пуаро.

По своему обыкновению, Пуаро не пренебрег комплиментом. Он даже не сумел скрыть удовольствие.

После того как мистер Сист с достоинством удалился, мой старый друг с улыбкой обратился ко мне:

— Итак, Гастингс, мы снова поохотились на славу? Vive le sport![201]

События, изложенные в этих записках, произошли около четырех лет назад. Однако, на мой взгляд, обстоятельства сложились теперь таким образом, что возникла настоятельная необходимость представить на суд общества беспристрастный и честный отчет обо всем, что случилось в те дни. Причина этому — множество самых чудовищных и нелепых слухов, дающих повод заподозрить, что суть дела так и не стала достоянием гласности. Особенно усердствует в распространении досужих вымыслов американская пресса.

По понятным причинам было крайне желательно, чтобы отчет о событиях тех дней вышел из-под пера очевидца, не являющегося, однако, сотрудником археологической экспедиции и, следовательно, заведомо свободного от подозрений в предубежденности.

Руководствуясь изложенными соображениями, я обратился к мисс Эми Ледерен, предложив ей взять этот труд на себя. По моим представлениям, она именно тот человек, который обладает всеми необходимыми качествами, чтобы с честью справиться со столь деликатным поручением. Профессиональная репутация Эми Ледерен безупречна, кроме того, она не имеет никакого отношения к иракской археологической экспедиции Питтстоунского университета, и, наконец, она наделена наблюдательностью и острым умом.

Однако убедить мисс Ледерен взяться за перо оказалось делом нелегким — право, в моей профессиональной практике это едва ли не самый трудный случай. И даже после того, как литературный опыт был завершен, мисс Ледерен выказала упорное нежелание ознакомить меня со своей рукописью. Полагаю, одна из причин этого — несколько не слишком-то лестных высказываний, содержащихся в записках, по поводу моей дочери Шейлы. Однако я легко устранил это несущественное препятствие, заверив мисс Ледерен, что в нынешние времена, когда наши отпрыски столь развязно поносят родителей на страницах всевозможных печатных изданий, нам даже приятно, если они получают свою долю.

Другая причина, почему мисс Ледерен не хотела показать мне свои записки, — ее чрезвычайная скромность в оценке своих литературных способностей. Она опасалась, что мне придется «исправлять и грамматику, и еще много чего». Я же, надо сказать, не изменил в ее изложении ни единого слова. По-моему, стиль мисс Ледерен столь энергичен и выразителен, что не оставляет желать лучшего. Что же до некоторых вольностей — иногда она называет Эркюля Пуаро просто «Пуаро», иногда «мистер Пуаро», — то они сами по себе небезынтересны и дают повод для размышлений. Порою мисс Ледерен придерживается, так сказать, «хорошего тона» (кстати, сестры милосердия, по моим наблюдениям, большие ревнительницы этикета), а порой так увлекается, что простые человеческие чувства берут верх, и тогда прости-прощай все атрибуты хороших манер!

Единственное, что я позволил себе, так это взял на себя смелость предпослать предисловие, в чем мне немало помогло письмо, любезно предоставленное одной из приятельниц мисс Ледерен. Пусть написанные мною несколько строк послужат как бы фронтисписом[202], где бегло набросан портрет автора этого повествования.

В Багдаде, в холле отеля «Тигрис палас», некая молодая девушка, сестра милосердия, торопливо заканчивает письмо. Вечное перо проворно скользит по бумаге.