Аи revoir. Эркюль Пуаро».

— А теперь вперед, друг мой, — сказал он, вставая. — Я этого ждал — появления на сцене той неведомой личности, присутствие которой я ощущал все время. Теперь недолго — наконец-то все прояснится.

Мэтр Тибо принял Пуаро и Фурнье чрезвычайно приветливо.

После взаимных приветствий и вежливых комплиментов адвокат с ходу повел разговор о наследнице мадам Жизель.

— Вчера я получил письмо, — сказал он, — а сегодня утром ко мне пришла сама юная леди.

— Сколько лет мадемуазель Моризо?

— Мадемуазель Моризо — или, вернее, миссис Ричардс, ибо она замужем, — ровно двадцать четыре года.

— Она принесла документы, подтверждающие ее личность? — спросил Фурнье.

— Конечно-конечно.

Он раскрыл папку, лежавшую на столе.

— Для начала вот это.

Эта была копия свидетельства о браке, заключенном в 1910 году, между Джорджем Леманом, холостяком, и Мари Моризо — уроженцами Квебека[81]. К ней прилагалось свидетельство о рождении Анни Моризо Леман. Здесь же было много других бумаг и документов.

— Это проливает некоторый свет на прошлое мадам Жизели, — заметил Фурнье.

Тибо кивнул.

— Насколько мне удалось узнать, — сказал он, — когда Мари Моризо встретила этого Лемана, она была белошвейкой или гувернанткой в детском саду. По-видимому, он оказался негодяем и бросил ее вскоре после женитьбы, и она вернула себе девичью фамилию. Ребенок появился на свет в «Инститю де Мари» в Квебеке, где его и оставили. Вскоре после родов Мари Моризо, или Леман, уехала из Квебека — подозреваю, с мужчиной — и оказалась во Франции. Она регулярно посылала в Квебек некоторые деньги, а спустя какое-то время перевела довольно крупную сумму, с тем чтобы ее вручили дочери по достижении ею совершеннолетия. В то время Мари Моризо, или Леман, вне всякого сомнения, вела бурную жизнь и считала за благо не поддерживать личных отношений с дочерью.

— Откуда девушка узнала, что она — наследница крупного состояния?

— Мы поместили кратенькие объявления в различных газетах. Вероятно, одно из них попалось на глаза директрисе «Инститю де Мари», и она написала или телеграфировала миссис Ричардс, которая в это время была в Европе, но собиралась возвращаться в Штаты.

— А что представляет собой Ричардс?

— Полагаю, американец или канадец из Детройта — занимается изготовлением хирургического инструмента.

— Он тоже приходил?

— Нет, он пока в Америке.

— Может ли миссис Ричардс пролить свет на возможную причину убийства ее матери?

Адвокат покачал головой.

— Она ничего не знает о Жизели. И в самом деле, она не помнила даже девичью фамилию матери, хотя директриса и упоминала ее когда-то.

— Похоже, ее появление не поможет нам разгадать загадку убийства, — заключил Фурнье. — Должен сказать, я никогда на это и не надеялся. Я в данный момент разрабатываю совсем другую версию. Мои расследования сузили круг подозреваемых до трех персон.

— Четырех, — поправил Пуаро.

— По-вашему, четырех?

— Я отнюдь не настаиваю на четырех, но согласно вашей собственной теории вы не можете ограничиться тремя. — Он внезапно взмахнул руками. — Два мундштука, курдские трубки и флейта. Друг мой, не забывайте о флейте.

Фурнье, видимо, собирался что-то возразить, но в этот момент дверь открылась и пожилой клерк прошамкал:

— Дама возвратилась.

— Ну вот, теперь вы сами познакомитесь с наследницей, — проговорил Тибо. — Входите, мадам. Позвольте представить вам мосье Фурнье из Сюртэ, который здесь, во Франции, расследует убийство вашей матери. Это мосье Эркюль Пуаро — может быть, вы о нем слышали, — он любезно согласился помочь нам, мадам Ричардс.

Дочь Жизели оказалась шикарной молодой брюнеткой. Одета она была просто, но чрезвычайно элегантно.

Она всем по очереди протянула руку и пробормотала несколько подобающих случаю фраз.

— Боюсь, господа, что не выкажу перед вами дочерних чувств. Ведь я всю жизнь прожила, в сущности, сиротой.

В ответ на расспросы Фурнье она тепло и с благодарностью вспомнила мать Анжелику, директрису «Инститю де Мари».

—1 Она всегда относилась ко мне с исключительной добротой.

— Вы оставили институт — когда, мадам?

— Когда мне исполнилось восемнадцать, мосье. Я начала сама зарабатывать на жизнь. Какое-то время была маникюршей. Потом работала в ателье мод. С мужем я познакомилась в Ницце, как раз перед его отъездом в Штаты. Потом он снова приехал по делам в Голландию, и мы поженились в Роттердаме[82] месяц назад. К сожалению, ему пришлось вернуться в Канаду. Меня задержали здесь, но я собираюсь присоединиться к нему.

Анни Ричардс говорила по-французски бегло и непринужденно. Ведь, в сущности, она была больше француженка, чем англичанка.

— Вы узнали о трагедии. Откуда?

— Естественно, я читала об этом в газетах, но я не знала, то есть мне в голову не пришло, что жертва преступления — моя мать. Затем здесь, в Париже, я получила телеграмму от матери Анжелики, в которой она сообщила мне адрес мэтра Тибо и напомнила девичью фамилию матери.

Фурнье задумчиво кивнул.

Они еще немного поговорили, но было ясно, что миссис Ричардс мало может помочь в поисках убийцы. Она ничего не знала о жизни матери.

Выяснив, в какой она остановилась гостинице, Пуаро и Фурнье откланялись.

— Вы разочарованы, топ vieux, — проговорил Фурнье. — У вас ведь были какие-то соображения относительно этой девушки? Вы ведь думали, что она самозванка? А может, вы и до сих пор остались при своем мнении?

Обескураженный Пуаро покачал головой.

— Нет… я не думаю, что она самозванка. Доказательства, что она та, за кого себя выдает, достаточно убедительны… И тем не менее, у меня странное чувство, что я где-то ее уже видел — или что она кого-то мне напоминает…

— Сходство с покойной? — неуверенно подсказал Фурнье. — Конечно же нет.

— Нет, совсем другое… не могу вспомнить. Кого-то она мне определенно напоминает…

Фурнье взглянул на него с любопытством.

— По-моему, вас с самого начала заинтриговала эта скрываемая от всех дочь.

— Разумеется. — Пуаро поднял брови. — Если кто-то что и получает в результате смерти Жизели, так эта молодая дама, и причем звонкой монетой.

— Верно, но что это нам дает?

Пуаро погрузился в размышления. Наконец он заговорил:

— Друг мой — этой девушке переходит весьма большое состояние. Стоит ли удивляться, что с самого начала я начал подозревать именно ее. В самолете были три женщины. Одна из них, мисс Венеция Керр, в рекомендациях не нуждается и принадлежит к весьма почтенному роду. Но две другие? С той минуты, как Элиза Грандье высказала предположение, что отец ребенка мадам Жизели — англичанин, я не мог отделаться от мысли, что одна из двух оставшихся вполне может оказаться этой дочерью. Возраст у обеих подходящий. Леди Хорбери вышла из хористок, прошлое ее довольно туманно и выступала она под сценическим именем. Мисс Джейн Грей, как она сама мне сказала, воспитывалась в приюте.

— Вот оно что! — воскликнул француз. — Вот значит, от чего вы отталкивались. Наш друг Джепп сказал бы, что вы перемудрили.

— Это верно, он всегда говорит, что я все усложняю.

— Вот видите!

— Но он неправ — я всегда иду самым простым путем. И никогда не пренебрегаю фактами.

— Но вы разочарованы? От Анни Моризо вы ожидали большего?

Они входили в гостиницу Пуаро. Предмет, лежавший на стойке перед администратором, напомнил Фурнье об их утреннем разговоре.

— Я еще не поблагодарил вас за то, что вы указали мне на мою ошибку, — сказал Фурнье. — Я заметил два мундштука леди Хорбери и курдские трубки Дюпонов. Но было непростительным промахом упустить из виду флейту доктора Брайанта, хотя всерьез подозревать его я не могу…

— Не можете?

— Нет. Он не похож на человека, который смог бы…

Он осекся. Господин, разговаривавший с портье, повернулся, не выпуская из рук футляра с флейтой. Его взгляд упал на Пуаро, и его грустное лицо чуть просветлело.

Пуаро сделал шаг вперед — Фурнье предусмотрительно стушевался. Все же лучше, чтобы Брайант его не заметил.

— Доктор Брайант, — сказал Пуаро, кланяясь.

— Мосье Пуаро.

Они обменялись рукопожатием. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, двинулась к лифту. Пуаро бегло глянул ей вслед. Он сказал:

— Итак, monsieur le docteur, ваши пациенты какое-то время будут обходиться без вас?

Доктор Брайант улыбнулся грустной обаятельной улыбкой, которая так запоминалась людям. Он казался усталым, но странно умиротворенным.

— У меня теперь нет пациентов, — сказал он. Затем, перейдя к маленькому столику, пригласил: — Стаканчик хересу, мосье Пуаро, или какой-нибудь другой аперитив?

— Благодарю вас.

Они сели, и доктор сделал заказ. Затем он медленно повторил:

— У меня теперь нет пациентов. Я вышел в отставку.

— Внезапное решение?

— Не совсем.

Он молча наблюдал за официантом. Затем, подняв бокал, произнес:

— Это вынужденное решение. Я решил уйти сам, не дожидаясь, пока мне официально запретят практиковать. — И продолжил тихим, отстраненным голосом: — В жизни каждого бывает такой момент, мосье Пуаро, когда ты оказываешься на распутье и должен решать. Я чрезвычайно дорожу своей профессией. Грустно, очень грустно навсегда распрощаться с ней. Но в жизни существуют и другие вещи… Личное счастье, например.

Пуаро молчал. Он слушал.

— Есть одна дама — моя пациентка, — я нежно ее люблю. Она ужасно намучилась с мужем. Он — наркоман. Если бы вы были врачом, вы бы знали, что это такое. У нее нет ни гроша, так что она не может с ним разъехаться… Какое-то время я пребывал в нерешительности, но теперь я сделал выбор. Мы с ней направляемся в Кению, чтобы начать новую жизнь. Надеюсь, что наконец она будет хоть немного счастлива. Она так настрадалась…