— Забавно слышать такое от сыщика. Что вам сказать? Смотря как на это взглянуть. Покоя мне, конечно, не дают. Просто извели. Навыдумывали черт знает чего. А при чем здесь я? Почему бы им не потрясти доктора Хаббарда — то есть Брайанта. Врачам-то проще добыть какой-нибудь подходящий, не оставляющий следов яд. Мне-то откуда его взять — сами судите!

— Вы сказали, что хотя вам причинили ужасное беспокойство… — начал Пуаро.

— Ну да, в этой картине есть и светлые тона. Честно признаюсь, благодаря газетам я получил довольно кругленькую суммочку. За рассказ свидетеля — хотя там было гораздо больше репортерских выдумок, чем моих наблюдений. Но это к делу не относится.

— Вот как интересно преступление влияет на жизнь людей, в сущности, к нему не причастных. Возьмем, к примеру, вас: вы совершенно неожиданно получаете приличную сумму — может быть, особо нужную в данный момент.

— Деньги всегда нужны, — сказал мистер Райдер и пристально взглянул на Пуаро.

— Иногда они бывают крайне необходимы. На что люди тогда не идут — совершают растраты, подделывают документы… — Пуаро всплеснул руками. — Столько возникает всевозможных осложнений.

— Давайте не будет о неприятном, — сказал мистер Райдер.

— Вы правы. Зачем обращать внимание только на мрачную сторону? Эти деньги были для вас особо желанны — поскольку вам не удалось сделать заем в Париже…

— Черт побери, откуда вам это известно? — рассердился мистер Райдер.

Эркюль Пуаро улыбнулся.

— По крайней мере, это верно.

— В общем, да, но я не хочу, чтобы это получило огласку.

— Я буду нем как могила, смею вас заверить.

— Странно, как из-за пустячной суммы человек иногда может оказаться в неприятнейшем положении, — размышлял мистер Райдер. — Ничтожная сумма наличных денег помогает ему пережить кризис — а если этого пустяка у него нет, весь его кредит летит к черту. Да, это ужасно странно. Вообще, деньги — странная вещь. Кредит — странная вещь. Если на то пошло, жизнь — странная вещь.

— Совершенно с вами согласен.

— Кстати, зачем я вам понадобился?

— Дело весьма деликатное. Мне шепнули — как профессионалу, вы понимаете, — несмотря на все ваши заверения, у вас были деловые отношения с этой Жизелью.

— Кто это сказал? Это ложь! Да я ее никогда в глаза не видал.

— Господи, как любопытно!

— Любопытно? Это же гнусная клевета!

Пуаро задумчиво посмотрел на него.

— М-да, — сказал он, — надо в этом разобраться.

— Что вы хотите сказать? На что намекаете?

Пуаро покачал головой.

— Не сердитесь, вероятно, произошла… ошибка.

— Полагаю, что да! Уличить меня в связях с чопорными светскими ростовщиками… Проигравшиеся в пух и прах светские дамочки — вот их клиентура.

Пуаро поднялся.

— Меня ввели в заблуждение, извините, пожалуйста. — Он помедлил у двери. — Кстати, это из чистого любопытства: почему вы только что назвали доктора Брайанта доктором Хаббардом?

— Черт его знает. Минуточку — о да, думаю, это из-за флейты. Детский стишок, знаете ли. У матушки Хаббард был маленький песик. Вернулась домой — он играет на флейте. Странное дело, как иногда путаются имена.

— Ах да, флейта… Такие вот вещи, знаете ли, интересуют меня с психологической точки зрения.

При слове «психологической» мистер Райдер фыркнул. Оно было сродни психоанализу, который он называл дуракавалянием.

И он подозрительно посмотрел на Пуаро.

Глава 19

Мистер Робинсон входит и выходит

Графиня Хорбери сидела перед туалетным столиком в своей спальне в доме номер 315 на Гровенор-сквер. Золоченые щетки и коробочки, склянки с кремом для лица, круглые коробки с пудрой — атрибуты изысканной роскоши окружали ее. Но посреди этого великолепия сидела насмерть перепуганная Сесили Хорбери, губы ее пересохли, а румяна на щеках проступали уродливыми пятнами.

Она в четвертый раз перечитала письмо:

«Графине Хорбери, по делу мадам Жизели, покойной.

Уважаемая мадам!

Я располагаю некоторыми документами, ранее принадлежавшими покойной. Если это заинтересует вас или мистера Реймонда Барраклафа, я буду рад нанести вам визит и обсудить сложившееся положение.

Или, может быть, вы предпочли бы, чтобы я имел дело с вашим супругом?

Искренне ваш Джон Робинсон».

Глупо перечитывать одно и то же…

Как будто от этого могло хоть что-то измениться.

Она взяла конверт — два конверта, первый с надписью «Лично» второй — с «Конфиденциально» и «В собственные руки».

«Конфиденциально» и «В собственные руки».

Скотина… Скотина…

И эта лживая старуха, которая клялась: «Все сделано для защиты клиентов в случае моей внезапной кончины…»

Черт бы ее побрал… Жизнь — это ад, ад…

«О, Боже, опять нервы, — подумала Сесили. — Это несправедливо. Это несправедливо…»

Дрожащей рукой она потянулась к флакончику с золотой крышечкой…

«Это успокоит, поможет взять себя в руки…»

Она глубоко втянула ноздрями порошок.

Так. Теперь она в состоянии думать! Что делать? Конечно, принять этого человека. Ну а где она может добыть деньги… разве что рискнуть в заведении на Карлос-стрит…[70]

Но это можно обдумать позже. Сначала — увидеть этого человека — определить, что ему известно.

Она села за письменный стол и накорябала крупными неровными буквами:

«Графиня Хорбери приветствует мистера Джона Робинсона и готова принять его завтра утром в одиннадцать часов…»

— Так годится? — спросил Норман.

У Пуаро был такой испуганный взгляд, что молодой человек покраснел.

— Боже милостивый, — проговорил Пуаро. — Что за комедию вы собираетесь разыгрывать?

Норман Гейл покраснел еще сильнее.

— Вы сказали, что небольшое изменение внешности не повредит, — пробормотал он.

Пуаро вздохнул, взял молодого человека за рукав и подвел к зеркалу.

— Поглядите на себя! — сказал он. — Единственно, о чем вас прошу: посмотрите на себя! За кого вы себя хотите выдать? За Санта-Клауса, который забавляет детей? Согласен, борода у вас не белая: нет, она черная, как у всех злодеев. Но что это за борода — она вопиет к Небесам! Дешевая борода, друг мой, и приклеена кое-как, по-дилетантски! Затем брови. У вас что, пристрастие к заемным волосам? Запах спиртового клея слышен за несколько ярдов; и если вы думаете, что никто не заметит зуба, залепленного пластырем, то вы заблуждаетесь. Друг мой, это не ваше metier[71], решительно нет — актер из вас никудышный.

— Одно время я довольно часто выступал в любительских спектаклях, — упорствовал Норман Гейл.

— Неужели? По крайней мере, вам наверняка не разрешали гримироваться самому. Даже при свете рампы ваша внешность выглядела бы крайне неубедительно. На Гровенор-сквер, при дневном-то свете… — Пуаро закончил фразу выразительным пожатием плеч. — Нет, mon ami, — продолжал он. — Вы шантажист, а не комедиант. Я хочу, чтобы при виде вас ее светлость испугалась, а не расхохоталась. Я вижу, что мои слова причиняют вам боль. К сожалению, я вынужден сказать все как есть. Возьмите это и это. — Он вручил ему несколько баночек. — Ступайте в ванну, и как это у вас в таких случаях говорят? Перестаньте валять дурака.

Раздавленный Норман Гейл повиновался. Когда через четверть часа он вернулся, лицо его было ярко-кирпичного цвета. Пуаро одобрительно кивнул.

— Tres bien[72]. Фарс окончен. Начинается серьезное дело. Вам пойдут маленькие усики. С вашего позволения, я приклею их сам. Вот. А теперь мы причешем вас по-другому — так. Этого вполне достаточно. Теперь я должен убедиться, что вы выучили текст.

Он внимательно выслушал Нормана и кивнул.

— Это хорошо. Итак, en avanr[73] — и желаю успеха.

— Я сам желаю. Не хотелось бы встретить разъяренного мужа и парочку полицейских.

Пуаро заверил его, что ничего такого не предвидится.

— Не волнуйтесь. Все будет прекрасно.

— Вашими бы устами… — пробормотал не успокоенный Норман.

В отвратительном настроении он отправился выполнять свою не менее отвратительную миссию.

На Гровенор-сквер его провели в небольшую комнату в бельэтаже. Через минуту-две появилась леди Хорбери.

Норман взял себя в руки. Он не должен, решительно не должен показать себя новичком в этом деле.

— Мистер Робинсон? — спросила Сесили.

— К вашим услугам. — Норман поклонился. «Черт возьми, я веду себя как приказчик, — с отвращением подумал он. — Какая-то жуть».

— Я получила ваше письмо, — сказала Сесили.

Норман собрался с духом. «Пусть старый болван не воображает, что я не могу играть», — сказал он себе, мысленно ухмыльнувшись. Вслух же он произнес достаточно нахально:

— Вот и хорошо — ну так что, леди Хорбери?


— Я не понимаю, что вы хотите сказать.