— Нет, мосье, — вернее, почти никогда. Они сразу поднимались к ней и, понимаете, очень часто после наступления темноты.

— Перед полетом в Англию мадам Жизель не покидала Париж?

— Она вернулась в Париж только накануне вечером.

— Где она была?

— Она на две недели уезжала в Довилль, Ле-Пинэ, Пари-Пляж и Вимеро — ее обычный сентябрьский маршрут.

— Вспомните, мадемуазель, не говорила ли она что-нибудь — что-нибудь, что, по-вашему, могло бы нам помочь?

Элиза задумалась. Затем покачала головой.

— Нет, мосье, — сказала она. — Ничего такого. Мадам была в хорошем настроении. Говорила, что дела идут хорошо. Поездка оказалась полезной. Потом она попросила меня позвонить в «Юниверсал Эрлайнз» и заказать билет в Англию на завтра. Утренний рейс был распродан, но были еще места на дневной.

— Она не говорила, зачем едет в Англию? Спешила ли она?

— О нет, мосье. Мадам ездила в Англию довольно часто. И всегда предупреждала меня накануне.

— В тот вечер приходил ли к ней кто-нибудь из клиентов?

— Кажется, был один мосье, но я не уверена. Может быть, Жорж помнит. Мне мадам ничего не говорила.

Фурнье вынул из кармана фотографии — главным образом репортерские снимки свидетелей, выходящих с предварительного дознания.

— Не узнаете ли кого-нибудь из них, мадемуазель?

Элиза внимательно их рассмотрела, потом покачала головой.

— Нет, мосье.

— Попробуем спросить Жоржа.

— Да, мосье, к сожалению, Жорж не очень хорошо видит. Увы.

Фурнье поднялся.

— Итак, мадемуазель, мы покидаем вас — если только вы совершенно уверены, что вам действительно нечего — совсем нечего — нам сообщить.

— Уверена. А что — что вы имеете в виду? — Элиза была явно встревожена.

— Что же делать. Пойдемте, мосье Пуаро. Простите, вы что-то ищете?

Пуаро действительно бродил по комнате, и как будто в поисках чего-то.

— Да, да, — ответил Пуаро. — Я ищу кое-что, но не нахожу.

— Что именно?

— Фотографии. Фотографии родственников мадам Жизели — ее семьи.

Элиза покачала головой.

— У мадам не было семьи. Она была одна как перст.

— У нее была дочь, — торопливо возразил Пуаро.

— Да, верно. Да, у нее была дочь. — Элиза вздохнула.

— Но здесь нет фотографии дочери, — настаивал Пуаро.

— Ах, мосье не понимает. Это верно, что у мадам была дочь, но это было давно, понимаете? По-моему, мадам не видела ее с самого младенчества.

— То есть как? — резко спросил Фурнье.

Элиза всплеснула руками.

— Я не знаю. Это случилось, когда мадам была молода. Я слыхала, что она была тогда хороша собой — хороша собой и бедна. Может быть, она вышла замуж; может быть, нет. Скорее всего нет. Несомненно, о ребенке так или иначе позаботились. Что до мадам, то она заболела оспой — болела очень тяжело — чуть не умерла. Когда она выздоровела, от ее красоты не осталось и следа. Больше никаких увлечений, никаких безумств. Мадам стала деловой женщиной.

— Но деньги она оставила дочери?

— Так и должно быть, — сказала Элиза. — Кому и оставлять, как не единственной своей кровиночке? Кровь не вода, а друзей у мадам не было. Всегда одна-одинешенька. Единственной ее страстью были деньги — добывать их больше и больше. Тратила она мало. К роскоши не стремилась.

— Она завещала некую сумму и вам. Вы это знаете?

— Да, мне об этом сказали. Мадам всегда была очень щедра. Помимо жалованья, она мне каждый год давала приличную сумму. Я так благодарна мадам.

— Что ж, нам пора, — сказал Фурнье. — Напоследок я бы хотел перекинуться словечком-другим со старым Жоржем.

— С вашего позволения, я нагоню вас через минуту, друг мой, — сказал Пуаро.

— Как вам угодно.

Фурнье ушел.

Пуаро еще побродил по комнате, затем сел и уставился на Элизу.

От его пристального взгляда француженке стало слегка не по себе.

— Мосье желает узнать что-то еще?

— Мадемуазель Грандье, вы знаете, кто убил вашу хозяйку? — спросил Пуаро.

— Нет, мосье. Клянусь Богом, нет.

Она произнесла это с жаром. Пуаро изучающе посмотрел на нее, затем опустил голову.

— Хорошо, — сказал он. — Я вам верю. Но одно дело — знать наверняка, другое — подозревать. У вас нет предположений — всего лишь предположений — кто мог бы это сделать?

— У меня нет никаких предположений, мосье. Я уже сказала это полицейскому агенту.

— Ему вы могли сказать одно, а мне скажите другое.

— Почему, мосье? С какой стати.

— Потому что одно дело — давать показания полиции, и совсем другое — частному лицу.

— Да, это правда, — согласилась Элиза.

На лице ее отразилась нерешительность. Казалось, она что-то обдумывала. Не сводя с нее пристального взгляда, Пуаро подался к ней:

— Мадемуазель Грандье, хотите, я вам кое-что скажу? Как профессионал я обязан ничего не принимать на веру, — то есть ничего, что не подтверждено доказательствами. То есть подозреваю не одного-двух человек. Я подозреваю всех. Всякого человека, так или иначе имеющего отношение к убийству, я считаю преступником — пока не получу доказательств обратного.

Элиза Грандье сердито нахмурилась.

— Вы хотите сказать, что вы подозреваете меня — меня — в убийстве мадам? Это чересчур! Вы думаете, что я способна на такую неслыханную подлость?!

Ее полная грудь бурно вздымалась.

— Нет, Элиза, я не подозреваю вас в убийстве мадам. Ее убил один из пассажиров самолета. Поэтому не ваша рука совершила преступление. Но до того, как оно произошло, вы могли быть сообщницей. Вы могли передать кому-то подробные сведения о предстоящей поездке мадам в Англию.

— Я ничего не передавала. Клянусь.

Пуаро опять несколько минут молча глядел на нее. Затем кивнул.

— Я верю вам, — сказал он. — Тем не менее вы что-то скрываете. Да-да, скрываете! Послушайте меня. Всякий раз, допрашивая свидетелей, сталкиваешься с одним и тем же явлением. Каждый хоть о чем-то да умалчивает. Иногда, вернее чаще всего, это что-нибудь совершенно невинное, что-то, может быть, вовсе не связанное с преступлением; но — я повторяю — всегда есть что-то. Так и с вами. О, не отрицайте! Я Эркюль Пуаро, и я знаю. Когда мой друг мосье Фурнье спросил, уверены ли вы, что ничего не упустили, вы встревожились. И бессознательно ответили уклончиво. А когда я предположил, что вы могли бы сказать мне больше, чем сказали бы полиции, вы — это было видно — о чем-то призадумались. Стало быть, это что-то есть. И я хочу знать, что именно.

— Ничего существенного.

— Возможно. Но все равно, расскажите мне, пожалуйста. — И, видя, что она колеблется, прибавил: — Помните, я не из полиции.

— Это верно, — согласилась Элиза Грандье. Она никак не могла решиться. — Мосье, я в затруднительном положении. Я не знаю, какова была бы воля мадам.

— Говорят, ум хорошо — два лучше. Почему бы вам не посоветоваться со мной? Давайте подумаем вместе.

Во взгляде служанки по-прежнему было сомнение.

— Вы хорошая сторожевая собака, Элиза. — Пуаро улыбнулся. — Стало быть, речь идет о верности вашей покойной хозяйке?

— Вы совершенно правы, мосье. Мадам доверяла мне. С первого дня службы я добросовестно исполняла все ее указания.

— Она, вероятно, оказала вам большую услугу — не так ли? — и вы были ей благодарны.

— Мосье весьма проницателен. Да, это правда. И я не скрываю этого. Я была обманута, мосье, мои сбережения похищены — и еще был ребенок. Мадам спасла меня. Она устроила девочку к добрым людям в деревню — в хороший дом, мосье, и к честным людям. Вот тогда мадам и призналась мне, что она тоже мать.

— Она вам сказала, сколько лет было ее ребенку, где он или еще что-нибудь.

— Нет, мосье, она говорила, что тот период ее жизни закончен и возвращаться к нему незачем. Так будет лучше, сказала она. Девочка обеспечена, она получит образование и профессию. Кроме того, после смерти матери она унаследует все ее деньги.

— Больше она вам ничего не говорила о ребенке или отце?

— Нет, мосье, но у меня есть предположение…

— Говорите, мадемуазель Элиза.

— Понимаете, это только предположение.

— Понимаю, понимаю.

— Я думаю, что отец ребенка был англичанин.

— Что именно заставило вас так думать?

— Ничего определенного. Просто, когда мадам говорила об англичанах, в ее голосе слышалась горечь. Кроме того, мне казалось, что мадам приятно, когда кто-то из англичан вынужден обращаться к ней. Но это только предположение…

— Да, но оно может оказаться очень ценным. Оно дает какую-то зацепку… А ваш ребенок, мадемуазель Элиза? Это девочка или мальчик?

— Девочка, мосье. Но она умерла — уже пять лет, как умерла.

— Ах, примите мои соболезнования.

Наступило молчание. Нарушил его Пуаро:

— А теперь, мадемуазель Элиза, о чем же вы до сих пор умалчивали?

Элиза вышла из комнаты и через несколько минут возвратилась с черной потертой записной книжечкой.

— Это книжечка мадам. Она была при ней всегда. Собираясь в Англию, она ее обыскалась. Я нашла ее уже после отъезда мадам. Она завалилась за изголовье кровати. Я спрятала ее у себя — до ее возвращения. Услышав о смерти мадам, я сразу сожгла бумаги, но книжку оставила. Насчет нее никаких распоряжений не было.

— Когда вы услышали о смерти мадам?

Элиза снова медлила с ответом.

— Вы ведь узнали об этом от полиции, так? — спросил Пуаро. — Полицейские пришли и осмотрели комнаты мадам. Они обнаружили, что сейф пуст, а вы сказали им, что сожгли бумаги, но на самом деле вы сожгли их только после их ухода.