Дэвид Эммет помчался в Хассани за доктором Райли, но до его прибытия все уже было кончено.

Не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что отравление концентрированным раствором соляной кислоты (а это была именно она) приводит к самой мучительной смерти, какую только можно себе представить.

Когда я склонилась над ней, чтобы ввести морфий, она опять попыталась что-то мне сказать. С ее губ сорвался ужасный мучительный стон.

— Окно, — едва выдавила она, — мисс Ледерен, окно…

Но — увы! — ничего больше она сказать не смогла и вскоре впала в забытье.

Никогда не забуду эту ночь. Приехал доктор Райли. Потом капитан Мейтленд. И наконец на рассвете появился Эркюль Пуаро.

Это он, ласково взяв меня под руку, отвел в сторону, усадил и подал чашку горячего крепкого чая.

— Ну вот, mon enfant[249],— сказал он, — так-то лучше. А то вы совсем выбились из сил.

И тут я разразилась слезами.

— Так ужасно, — всхлипнула я. — Кошмар какой-то. Какие страшные мучения! А ее глаза… О мосье Пуаро… ее глаза…

Он легонько похлопал меня по плечу. Даже женщина не смогла бы сделать все это лучше.

— Ну-ну, будет, не надо об этом. Вы сделали все, что могли.

— Это ведь кислота?

— Да, концентрированный раствор соляной кислоты.

— Которой они очищают керамику?

— Да. Вероятно, мисс Джонсон со сна выпила ее. Правда… может быть, она нарочно…

— О, мосье Пуаро, что вы такое говорите!

— В конце концов, нельзя исключать и эту возможность. Вы не согласны?

Я на минуту задумалась, потом решительно тряхнула головой.

— Не могу поверить. Нет, не могу, — и, немного замявшись, добавила: — Кажется, вчера она кое-что обнаружила.

— Как вы говорите? Что-то обнаружила?

Я слово в слово пересказала ему наш странный разговор на крыше.

Пуаро тихонько присвистнул.

— La pauvre femme![250] Стало быть, она сказала, что хочет хорошенько все обдумать… Да? И тем самым подписала себе смертный приговор. Если бы только она рассказала тогда сразу же… Повторите-ка еще раз ее слова.

Я повторила.

— Стало быть, она поняла, как можно проникнуть сюда так, что никто не догадается? Давайте поднимемся на крышу, мисс Ледерен, и вы покажете мне, где она стояла.

Мы поднялись по лестнице, и я показала ему то место.

— Значит, так? — сказал он. — И что же я вижу? Половину двора… ворота, двери чертежной, фотолаборатории и химической лаборатории. А кто-нибудь был тогда во дворе?

— Отец Лавиньи шел по двору к воротам и мистер Рейтер стоял в дверях фотолаборатории.

— Все-таки не понимаю, как можно проникнуть во двор так, чтобы никто не видел. А она поняла… Sacre nom d'un chienva![251] Что же она могла увидеть? — нетерпеливо воскликнул он.

Солнце вставало. Небо на востоке пылало розовым, оранжевым и бледным жемчужно-серым цветом.

— Великолепный восход, — восхищенно заметил Пуаро.

Слева от нас вилась река и на золотом фоне четко вырисовывался Тель. С южной стороны виднелись деревья в цвету и мирные поля. Слабо доносился шум мельничного колеса — таинственный завораживающий звук. К северу от нас стройно вздымались минареты и теснились сказочные белые здания Хассани.

Все вокруг казалось неправдоподобно прекрасным.

Я услышала, как рядом со мной Пуаро вдруг глубоко, протяжно вздохнул.

— Какой же я болван, — прошептал он. — Все ведь так понятно… так очевидно.

Глава 25

Самоубийство или убийство?

Я не успела спросить Пуаро, что он хочет этим сказать. Капитан Мейтленд стал звать нас вниз.

Мы поспешно спустились с крыши.

— Послушайте, Пуаро, — сказал он. — Еще одна загадка. Монах исчез.

— Отец Лавиньи?

— Да. Только сейчас хватились. Кого-то вдруг осенило, что все тут, а его нет, и мы пошли в его комнату. Постель не тронута, а его и след простыл.

Все было как в дурном сне. Смерть мисс Джонсон, исчезновение отца Лавиньи. Допросили слуг, но они не смогли рассеять наше недоумение. Последний раз его видели вечером, часов в восемь. Он сказал, что хочет прогуляться перед сном.

Как он вернулся, никто не видел.

Ворота заперли, как обычно, в девять часов. Кто отпирал их утром — неизвестно. Слуги кивали друг на друга.

Вернулся ли отец Лавиньи вечером? А может быть, он, заподозрив неладное, пустился что-то расследовать и стал третьей жертвой?

Капитан Мейтленд метался по комнате, когда появились доктор Райли и мистер Меркадо.

— Привет, Райли. Ну что, выяснили?

— Да. Жидкость взяли из лаборатории. Мы с мистером Меркадо проверили. Это хлористоводородная, или соляная, кислота.

— Из лаборатории… э? Она была заперта?

Мистер Меркадо помотал головой. Руки у него тряслись, лицо подергивалось. Он выглядел совершенной развалиной.

— Мы никогда не запираем, — пробормотал он, заикаясь. — Понимаете, как раз теперь… мы все время там. Я… кто бы мог подумать…

— А на ночь тоже не запираете?

— Нет, запираем… все комнаты запираем. Ключи висят в гостиной.

— Значит, их может взять каждый, у кого есть от нее ключ?

— Да.

— Вероятно, это самый обычный ключ?

— О да.

— Может быть, мисс Джонсон сама взяла кислоту из лаборатории? Никто не знает? — спросил капитан Мейтленд.

— Нет, она не брала, — громко заявила я.

И почувствовала, как кто-то предостерегающе коснулся моей руки — рядом со мной стоял Пуаро.

И тут произошло нечто ужасное.

Собственно говоря, ужасного ничего не было, просто то, что случилось, потрясло нас своей неуместностью.

Во двор вкатился автомобиль, из которого выпрыгнул низенький человечек. На нем был тропический шлем и короткая теплая полушинель.

Он бросился к доктору Лайднеру, стоявшему рядом с доктором Райли, и горячо пожал ему руку.

— Наконец-то, mon cher, — прокричал он. — Рад видеть вас. В субботу после обеда проезжал мимо… по пути к итальянцам в Фуджим. Заехал на раскопки — ни одного европейца, а я — увы! — по-арабски ни слова. Зайти в дом не было времени. Сегодня утром, в пять, выехал из Фуджима… два часа здесь с вами… потом снова в путь. Eh bien, как идут раскопки?

Просто ужасно!

Этот оживленный тон, деловитая озабоченность — все это будто из другого мира! Но незнакомец, исполненный веселой доброжелательности, ничего не замечал и не чувствовал.

Неудивительно, что доктор Лайднер сумел выдавить лишь нечто нечленораздельное и бросил умоляющий взгляд на доктора Райли.

Доктор, разумеется, оказался на высоте.

Он отвел коротышку в сторону (как я потом узнала, это был археолог-француз Бернье, который вел раскопки на островах в Эгейском море) в сторону и все ему объяснил.

Вернье был потрясен. Последние дни он провел вдали от цивилизации, на раскопках у итальянцев, и ничего не слышал.

Он принялся расточать соболезнования и извинения, подбежал к доктору Лайднеру и обеими руками начал трясти ему руку.

— Какая трагедия! Боже мой, какая трагедия! У меня нет слов. Mon pauvre college[252].

Воздев руки в бессильной попытке выразить обуревавшие его чувства, коротышка бросился в автомобиль и укатил.

По-моему, ничего ужаснее придумать невозможно, чем этот неожиданный комический эпизод, вторгшийся в трагедию.

— А теперь, — решительно сказал доктор Райли, — завтракать. Я просто настаиваю на этом. Пойдемте, Лайднер, вам надо поесть.

На доктора Лайднера жалко было смотреть. Мы все вместе пошли в столовую, где был накрыт траурный стол. Горячий кофе и яичница оказались весьма кстати, хотя, честно говоря, есть никому не хотелось. Доктор Лайднер едва пригубил кофе и сидел, задумчиво кроша хлеб. Лицо у него было серое, совершенно потерянное, искаженное гримасой страдания.

После завтрака капитан Мейтленд приступил к делу.

Я рассказала ему, как проснулась, услышав стон, как бросилась в комнату мисс Джонсон.

— Так вы говорите, стакан валялся на полу?

— Да. Должно быть, она глотнула из него, и он выпал у нее из рук.

— Он был разбит?

— Нет, он упал на коврик (боюсь, он теперь безнадежно испорчен). Я подобрала стакан и поставила на стол.

— Рад, что вы нам это сказали. На стакане отпечатки пальцев двух людей. Одни, несомненно, принадлежат мисс Джонсон. А другие, должно быть, ваши. Продолжайте, пожалуйста.

Я старательно описала, что и как было сделано мною, тревожно ища взглядом одобрения у доктора Райли. Он согласно кивнул.

— Вы сделали все возможное, — сказал он. И хоть я была твердо уверена, что поступила правильно, все же с облегчением вздохнула, услышав его слова.

— Знаете ли вы точно, что она выпила? — спросил капитан Мейтленд.

— Нет… Но это, конечно, едкая кислота.

— Как по-вашему, мисс Ледерен, мисс Джонсон ее выпила сознательно? — с ударением спросил капитан Мейтленд.

— О нет! — вскричала я. — Мне это и в голову не приходило.

Не знаю, право, откуда у меня явилась такая уверенность. Отчасти, наверное, причиной тому случайно брошенные слова Пуаро: «Убийство входит в привычку» — я это слишком хорошо запомнила. И потом, кто же станет совершать самоубийство таким чудовищным способом.

Я выложила капитану Мейтленду свои соображения, и он глубокомысленно кивнул.

— Согласен, обычно выбирают другие способы, — сказал он. — Но если допустить, что человек не в себе, а кислота у него всегда под рукой, — вот вам и объяснение.

— А разве она была так уж не в себе? — с сомнением сказала я.