Агата Кристи - Смерть в облаках

– Вот здесь, месье, – сказала горничная. – Они хранились в большом запечатанном конверте.

– Вы мне об этом ничего не говорили, когда я допрашивал вас два дня назад, – резко произнес Фурнье.

– Прошу прощения, месье. Вы спросили меня, где находятся бумаги, которые должны храниться в сейфе, и я ответила, что сожгла их. Я сказала правду, а где именно они хранились, вы не спрашивали.

– В самом деле, – согласился Фурнье. – Видите ли, мадемуазель, эти бумаги нельзя было сжигать.

– Я выполнила распоряжение мадам, – угрюмо произнесла Элиза.

– Понимаю, вы действовали из лучших побуждений, – сказал Фурнье примирительным тоном. – А теперь я хочу, мадемуазель, чтобы вы меня очень внимательно выслушали. Мадам была убита — возможно, лицом или лицами, о которых она знала нечто, что могло бы повредить их репутации, стань эта информация достоянием гласности. Она содержалась в этих самых бумагах, которые вы сожгли. Я задам вам вопрос, мадемуазель, но вы не спешите и хорошо подумайте, прежде чем отвечать. Возможно – на мой взгляд, это вполне вероятно и понятно, – вы просмотрели эти бумаги перед тем, как предали их огню. Если это так, вам не будет предъявлено какое-либо обвинение. Напротив, любая информация, которую вы узнали, может сослужить большую службу полиции и помочь ей привлечь преступника к ответственности. Таким образом, мадемуазель, вы можете смело говорить правду. Ознакомились ли вы с содержанием бумаг перед тем, как сожгли их?

– Нет, месье. Я даже не видела их, поскольку сожгла конверт, не распечатывая его.

Несколько мгновений Фурнье пристально смотрел на горничную и, удостоверившись в том, что она говорит правду, отвернулся в сторону с выражением глубокого разочарования на лице.

– Очень жаль, – сказал он. – Вы вели себя достойно, мадемуазель, но тем не менее очень жаль.

– Ничем не могу помочь вам, месье. Мне тоже очень жаль.

Фурнье сел и достал из кармана записную книжку.

– Во время первого допроса, мадемуазель, вы сказали, что не знаете имен клиентов мадам. А теперь рассказываете, что они плакали и молили о милосердии… Следовательно, вам что-то известно о клиентах мадам Жизель?

– Позвольте объяснить, месье. Мадам никогда не упоминала имена и никогда не говорила о делах. Но мне не раз приходилось слышать ее комментарии.

Пуаро подался вперед:

– Вы не могли бы привести пример, мадемуазель?

– Дайте вспомнить… Ах да. Однажды мадам получила письмо. Вскрывает конверт, читает, смеется, а потом говорит: «Вы хнычете, распускаете слюни, моя прекрасная леди. Все равно вам придется заплатить». В другой раз она сказала: «Вот идиоты! Думают, я буду давать им крупные суммы без надлежащей гарантии. Знание – гарантия, Элиза. Знание – сила».

– Вы видели кого-нибудь из клиентов мадам, приходивших сюда?

– Нет, месье, никогда. Они всегда поднимались на второй этаж, к тому же приходили затемно.

– Мадам находилась в Париже, перед тем как отправилась в Англию?

– Она вернулась в Париж только за день до этого.

– И где же она была?

– Она уезжала на две недели в Довиль, Ле-Пине, Пари-Пляж и Вимрё. Это ее обычный сентябрьский маршрут.

– А теперь вспомните, мадемуазель, не говорила ли она что-нибудь, что могло бы быть полезным для нашего расследования?

Поразмыслив несколько секунд, Элиза покачала головой:

– Нет, месье. Не могу припомнить ничего такого. Мадам пребывала в хорошем настроении. Дела, по ее словам, шли хорошо. Ее поездка оказалась весьма удачной. Она поручила мне позвонить в «Юниверсал эйрлайнс» и забронировать билет в Англию на следующий день. На утренний рейс все билеты были проданы, и я забронировала билет на двенадцатичасовой рейс.

– Она говорила, зачем едет в Англию? В этой поездке была какая-то срочная необходимость?

– О нет, месье. Мадам ездила в Англию довольно часто. Обычно она извещала меня об отъезде за день.

– В тот вечер к ней приходил кто-нибудь из клиентов?

– Кажется, один клиент приходил, месье, но я не уверена… Возможно, Жорж скажет вам точнее. Мне мадам ничего не говорила.

Фурнье достал из кармана несколько фотографий – главным образом снимки свидетелей, покидающих зал коронерского суда, сделанные репортерами.

– Узнаете кого-нибудь из них, мадемуазель?

Внимательно изучив фотографии, Элиза покачала головой.

– Нет, месье.

– Нужно показать их также и Жоржу.

– Конечно, месье. Правда, у Жоржа, к сожалению, не очень хорошее зрение.

Фурнье поднялся с кресла.

– Хорошо, мадемуазель, разрешите откланяться. Подумайте, все ли вы сказали нам, не упустили ли что-нибудь из вида.

– А что я могла упустить из вида? – Элиза выглядела откровенно расстроенной.

– Все понятно. Пойдемте, месье Пуаро… Прошу прощения, вы что-то ищете?

Маленький бельгиец действительно расхаживал по комнате, глядя по сторонам.

– Да, – ответил он. – Я ищу то, чего не вижу.

– Что именно?

– Фотографии. Фотографии родственников мадам Жизель, членов ее семьи.

Элиза покачала головой:

– У мадам не было семьи. И вообще никого на целом свете.

– У нее была дочь, – неожиданно сказал Пуаро.

– Да, это так. У нее была дочь. – Элиза вздохнула.

– Но здесь нет ее фотографии, – не унимался Пуаро.

– Месье не понимает. Мадам действительно имела дочь, но это было давно. По-моему, в последний раз она видела ее, когда та была младенцем.

– Как такое могло быть? – удивленно спросил Фурнье.

Элиза беспомощно развела руками:

– Не знаю. Мадам была тогда молода. Я слышала, в молодости она была красивой. Красивой и бедной. Неизвестно, была она замужем или нет. Я думаю, нет. Судьба ее дочери была каким-то образом устроена. Что касается мадам, она переболела оспой и едва не умерла. Когда она выздоровела, вместе с болезнью ушла и ее красота. Больше в ее жизни не было ни безумств, ни романтических увлечений. Мадам стала деловой женщиной.

– Но она оставила деньги дочери?

– И правильно сделала. Кому еще оставлять деньги, как не собственной кровиночке? Кровь гуще воды, а мадам не имела даже друзей. Она всегда была одна. Ее страстью стали деньги. Но тратила она очень мало. Роскошь ее совсем не прельщала.

– Она оставила вам наследство. Вы знаете об этом?

– Да. Мне сообщили об этом. Мадам всегда отличалась щедростью. Каждый год выдавала мне, помимо зарплаты, очень приличную сумму… Я чрезвычайно благодарна ей.

– Хорошо, – сказал Фурнье. – Мы уходим. По пути я еще переговорю с Жоржем.

– Вы не станете возражать, друг мой, если я присоединюсь к вам через пять минут? – спросил Пуаро.

– Как вам будет угодно.

Фурнье вышел за дверь.

Сыщик еще раз обошел комнату, затем сел в кресло и посмотрел на Элизу. Под его пронзительным взглядом горничная беспокойно зашевелилась.

– Месье желает знать что-то еще?

– Мадемуазель Грандье, – медленно произнес Пуаро, – вы знаете, кто убил вашу хозяйку.

– Нет, месье. Клянусь Богом.

Ее слова звучали искренне. Посмотрев на нее испытующе, Пуаро наклонил голову.

– Bien. Допустим. Но знать – одно, а подозревать – другое. У вас есть какое-либо предположение – только предположение, – кто мог сделать это?

– Ни малейшего представления, месье. Я уже говорила об этом полицейскому инспектору.

– Вы могли сказать ему одно, а мне – другое.

– Почему вы так решили, месье? Зачем мне это нужно?

– Потому, что отвечать на вопросы полицейского инспектора – одно, а на вопросы частного лица – другое.

– Да, – согласилась Элиза. – Это правда.

По ее лицу пробежала тень сомнения. Судя по всему, она о чем-то напряженно думала. Пристально глядя на нее, Пуаро подался вперед.

– Сказать вам кое-что, мадемуазель Грандье? Это часть моей работы – не верить ничему, что мне говорят. Ничему, что не подтверждено доказательствами. Я не подозреваю сначала одного человека, потом другого. Я подозреваю всех. Любой, кто имеет то или иное отношение к преступлению, рассматривается мною в качестве потенциального преступника до того самого момента, когда я получаю доказательство его невиновности.

Элиза Грандье гневно воззрилась на него.

– Вы хотите сказать, что подозреваете меня… в убийстве мадам? Это уже слишком! Как вам только могла прийти в голову столь чудовищная мысль?

Она задыхалась от возмущения. Ее объемистая грудь ритмично вздымалась и опускалась.

– Нет-нет, мадемуазель Элиза, я вовсе не подозреваю вас. Убийца мадам находится среди пассажиров самолета. Стало быть, вы к этому непричастны. Но вы могли быть пособником преступника. Вы могли сообщить кому-то подробности путешествия мадам.

– Клянусь вам, ничего подобного я не делала!

Некоторое время Пуаро смотрел на нее, не произнося ни слова, затем наконец кивнул.

– Я верю вам. Но вы все-таки что-то скрываете. Да-да, скрываете! Послушайте, что я вам скажу. Расследуя уголовные дела, я постоянно сталкиваюсь с одним и тем же феноменом: каждый свидетель что-нибудь утаивает. Иногда – довольно часто – это что-нибудь совершенно невинное, никак не связанное с преступлением. И все равно, я повторяю, что-нибудь, да утаивает. То же самое и с вами. Не отрицайте! Я – Эркюль Пуаро и знаю, что говорю. Когда мой друг месье Фурнье спросил, уверены ли вы, что ничего не упустили из вида, вас это явно обеспокоило. Вы ответили машинально, уклончиво. И опять, когда я сказал, что вы могли бы сообщить мне сведения, которые не пожелали сообщать полиции, повторилось то же самое. Вы встревожились и задумались. Стало быть, вам что-то известно. Мне необходимо знать, что именно.

– Это не имеет никакого значения.

– Возможно. И тем не менее скажите мне, пожалуйста. – Увидев, что горничная колеблется, Пуаро поспешил добавить: – Не забывайте, я не из полиции.