— Хорошо, сэр, — ответил Грейсфилд и удалился.

Аллейн, хладнокровно прихватив с собой папку Ричарда, вышел за ним в холл.

— Грейсфилд, — позвал он.

Дворецкий остановился.

— У меня к вам буквально два слова. Полагаю, вся эта история внесла беспорядок в ваш домашний уклад. Боюсь, помочь я здесь не в силах. Но чтобы вам как-то облегчить работу, я хотел сообщить, что вас ожидает.

— Да, сэр, — бесстрастно произнес Грейсфилд.

— Скоро придет машина с санитарами. Было бы лучше, если б их никто не видел. Я не хочу беспокоить мистера Темплетона без крайней необходимости, но мне нужно допрашивать людей и хорошо бы для этого выделить какую-нибудь комнату. Это возможно?

— На втором этаже есть бывший кабинет мистера Ричарда. Он не занят.

— Прекрасно. Где это?

— По коридору третья дверь направо.

— Хорошо, — Аллейн взглянул на бледное невозмутимое лицо. — К вашему сведению, — сказал он, — мы здесь для того, чтобы разобраться во всем этом деле. Чем больше мы выясним, тем меньшую огласку получит оно на дознании. Вам понятно?

— Вполне, сэр, — ответил Грейсфилд с некоторым облегчением.

— Прекрасно. Сожалею, что доставляю вам столько хлопот.

Рука дворецкого описала классический округлый жест признательности. В нем теперь чувствовалось чуть больше живости.

— Спасибо, Грейсфилд.

— Большое спасибо, сэр. Я сначала сообщу миссис Пламтри, а потом проверю, все ли в порядке в предназначенной вам комнате.

Нагнув голову, он начал подниматься по лестнице. Аллейн пальцем поманил стоящего у входных дверей полицейского. Тот подошел.

— Расскажите, как обстояли дела с мистером Дейкерсом, — приказал он. — Только как можно быстрее и подробнее.

— Он явился минуты через три после того, как вы дали мне указания. Как и было велено, я спросил его имя и дал понять, что произошел несчастный случай. Он решил, что это автомобильная авария. Был очень взволнован и расстроен. Потом поднялся наверх и был там минут восемь-десять. Вы с мистером Фоксом разговаривали в это время с господами в маленькой комнате, сэр. Когда же он спустился вниз, у него в руках была папка. Он направился прямо к двери. Я сказал ему, что не могу его выпустить из дома. Он и так был очень расстроен, сэр, а тут расстроился еще больше. Он сказал: «Господи! В чем дело?» и пошел в ту комнату, где вы были.

— Хорошо. Спасибо. Продолжайте выполнять указания.

— Да, сэр.

— И, Филпот…

— Да, сэр?

— Мы послали еще за одним полицейским. Пока же я не хочу, чтобы народ разгуливал по дому. Соберите их всех в столовой, включая полковника Уорэндера и мистера Темплетона, если он себя прилично чувствует. Мистер Дейкерс может оставаться там, где он сейчас. Пусть новый полицейский встанет у дверей, а вы будете дежурить в столовой. Конечно, придется выпускать их в туалет, но других хождений не допускать. Если полковник Уорэндер захочет пройти в туалет, вы должны сопровождать его.

— Да, сэр.

— Попросите мистера Фокса подняться ко мне наверх.

Констебль ушел.

Звук тяжелых шагов возвестил о приближении Старой Нинн. Она с трудом спускалась по лестнице. Сойдя с последней ступеньки, она увидела Аллейна, но лишь окинула его взглядом и продолжала путь. Лицо ее было красным, а уголки рта опущены вниз. Было поразительно, как от такой крошечной старушонки мог исходить столь сильный винный дух.

— Миссис Пламтри? — спросил Аллейн.

— Да, — ответила Старая Нинн и, остановившись, посмотрела ему прямо в лицо. Выражение ее глаз было неожиданно трагическим.

— Вы идете ухаживать за мистером Ричардом, да?

— Что он натворил? — спросила она таким тоном, словно Ричард неосторожно играл и разбил себе коленку.

— Он упал в обморок. Доктор думает, что это от переживаний.

— Он всегда принимал все близко к сердцу, — заметила Старая Нинн.

— Вы его воспитывали?

— С трех месяцев, — она пристально смотрела на Аллейна. — Он был хорошим ребенком, — сказала она так, будто Аллейн ругал Ричарда, — а когда вырос, стал хорошим человеком. В нем никогда не было ничего дурного.

— Сирота? — решился спросить Аллейн.

— Отец и мать погибли в автомобильной катастрофе.

— Очень печально.

— Человек не сожалеет о тех, кого никогда не знал.

— И, конечно, мисс Беллами — миссис Темплетон — взяла его на воспитание.

— Она, — проговорила Старая Нинн, — была совсем иным ребенком. Простите, я пойду посмотрю, что с ним.

Но ушла она не сразу. Постояв, она громко произнесла:

— Что бы ни произошло, его это не опозорит, — и тяжело и целеустремленно зашагала к своему подопечному.

Аллейн постоял немного, раздумывая над ее словами. В них, как ему показалось, была наводящая на размышления фраза. Из гостиной вышел бледный доктор Харкнесс.

— С ним все в порядке, — сообщил он. — Хотел бы я то же самое сказать и о себе. Все-таки самая невыносимая вещь в мире — это похмелье после чрезмерного возлияния. Кстати, можно мне выйти к машине и взять саквояж? Она стоит здесь поблизости, напротив дома. Вы знаете, Чарльз Темплетон — мой пациент, и я хотел бы его посмотреть. На всякий случай. Он ведь пережил тяжелый удар.

— Да, разумеется, — ответил Аллейн и сделал знак констеблю у двери. — Но сначала я хотел бы вас спросить: а миссис Темплетон тоже лечилась у вас?

— Да, — подтвердил Харкнесс с настороженным видом.

— Предположим, это самоубийство. Как вы думаете, она была на это способна?

— Нет, никогда.

— Она была подвержена депрессиям? Какие-нибудь признаки болезненных наклонностей? Ничего подобного?

Харкнесс внимательно разглядывал свои руки.

— Я не назвал бы ее уравновешенной, — осторожно начал он. — Случались нервные срывы. Вы знаете, как это бывает у людей с артистическим темпераментом.

— Только это? — продолжал настаивать Аллейн.

— Ну… я не люблю обсуждать своих больных и, разумеется, никогда этого не делаю, но…

— Я думаю, что в данном случае обстоятельства служат вам оправданием.

— Я тоже так полагаю. Собственно говоря, я был несколько обеспокоен. Она устраивала истерики все чаше, и сами припадки становились все более неистовыми. Форменная истерия. Конечно, частично это возрастное, но наиболее опасный период она уже прошла. Было несколько тревожащих симптомов. За ней надо было наблюдать. Но никаких суицидальных намерений. Скорее, наоборот. Более того, ни за что на свете она не стала бы себя обезображивать! Ни за что на свете.

— Да, — согласился Аллейн. — В этом-то все и дело. Увидимся позже.

— Не сомневаюсь, — уныло ответил Харкнесс.

Аллейн отправился наверх. Комната мисс Беллами приняла уже привычный вид, который приобретает любое помещение, где сыскная полиция ведет расследование: нечто среднее между наскоро организованной лабораторией и студией фотографа, центром которой неизменно является накрытое простыней тело.

Доктор Кертис, полицейский хирург, только что окончил осмотр покойной. Сержант Бэйли сидел на корточках в ванной и, разложив орудия своего труда, занимался отпечатками на разбитой картине. Сержант Томпсон, насвистывая сквозь зубы, приоткрыл изуродованное лицо мисс Беллами и наводил на резкость фотоаппарат. Сверкнула вспышка. Фокс, сидя за туалетным столом, заканчивал записи.

— Ну что, доктор Кертис? — спросил Аллейн.

— Знаете, — проговорил Кертис, — особых трудностей здесь нет. Я не думаю, Аллейн, чтобы присяжные вынесли решение о несчастном случае. Конечно, если только коронер согласится с версией, что она так проверяла аэрозольный баллон: направила на собственную физиономию и стала нажимать, как ненормальная. Все лицо покрыто этой дрянью. И в носу, и во рту, и по всей груди, и платью.

— Самоубийство?

— Не думаю. Для этого должно быть необычайно твердое решение. А есть ли для него мотивы?

— Пока нет, если не считать подозрительных истерик, которые она закатывала. Но я еще об этом почти ничего не знаю. Я тоже не думаю, что это самоубийство. Значит, остается убийство. Послушайте, Кертис, предположим, я схвачу этот баллончик, направлю на вас и начну нажимать. Что вы сделаете?

— Постараюсь увернуться.

— А если я буду вас преследовать?

— Или брошусь под ноги, чтобы свалить, или постараюсь выбить баллон из рук, или буду удирать, вопя во всю мочь, что убивают.

— Совершенно верно. А у женщины мгновенная реакция — поднять руки и закрыть лицо.

— Да, безусловно, именно так.

— Согласен, — заметил Фокс, отрываясь от своих записей.

— А она почему-то этого не сделала. На руках почти ничего нет. И посмотрите, — продолжал Аллейн, — какие на ней следы. Некоторые совсем мелкие, будто обрызгивали с расстояния. Другие, напротив, настолько большие, что от них идут подтеки. Как вы это объясните?

— Не знаю, — ответил Кертис.

— Сколько времени понадобилось бы, чтобы ее убить?

— Это зависит от состава. Этот — высококонцентрированный. Гексаэтилтетрафосфат, в формулу входит смертельный яд тетраэтилпирофосфат. Разбавлен каким-то растворителем, чтобы сделать его менее вязким. Насадка для разбрызгивания очень крупна и предназначена для использования на открытом воздухе. По-моему, такие штуки не должны свободно продаваться. Если яд попал ей в рот, а совершенно очевидно, что так оно и было, то это дело нескольких минут. В некоторых отчетах о случаях отравлений говорится о рвоте и конвульсиях. В других — жертва теряет сознание и умирает через несколько секунд.

— Эта женщина — Флоренс — нашла ее, — сказал Фокс, — на полу в состоянии, которое она охарактеризовала как припадок.

— Мы сейчас побеседуем с Флоренс, — заметил Аллейн.