– Она должна подтвердить половину алиби сэра Дэниэла Дэвидсона.

– Боже правый, кто следующий? Почему Дэвидсон?

– Потому что он был последним, кто ушел перед Банчи.

– Ну, я надеюсь, что убийца не сэр Дэниэл. Я подумывала о том, чтобы показать ему свою ногу. Родерик, я готова помочь тебе с Люси Лорример. Могу позвонить ей и пригласить на чай. Она, должно быть, кипит от возбуждения и жаждет с кем-нибудь поговорить. Банчи собирался обедать у нее сегодня.

– Почему?

– Так, нипочему. Но она без конца повторяла, что он должен прийти, что он все забыл. Я могу позвонить ей, а она говорит так громко, что тебе придется только сидеть возле меня, чтобы слышать каждое слово.

– Ладно, давай попробуем. Спроси, не видела ли она Банчи, когда уходила.

– Садись сюда, в кресло, дорогой, а я примощусь на подлокотнике. Трубку мы можем держать посередине.

Телефон леди Лорример был постоянно занят, но наконец они дозвонились. Ее светлость дома, ответил голос.

– Скажите ей, что это леди Аллейн, будьте любезны. Благодарю вас.

Во время последовавшей паузы леди Аллейн внимательно, с видом заговорщицы посмотрела на сына и попросила дать ей сигарету. Он повиновался и запасся карандашом и бумагой.

– Будем ждать до скончания века, – шепнула она, обмахиваясь телефонной трубкой, как веером. Внезапно раздался громкий надтреснутый голос, и леди Аллейн отнесла трубку на расстояние четырех дюймов от уха.

– Это ты, Люси?

– Дорогая моя! – завопила трубка. – Я так рада! Я умирала, до чего мне хотелось с тобой поговорить, ведь уж ты-то, конечно, можешь поведать нам все. Я всегда так сожалела, что твой такой красивый сын пошел в полицейские, потому что, говори что хочешь, это, должно быть, ужасно вредно находиться все время в одном и том же положении, когда имеешь возможность только двигать руками, а на внутренние органы приходится все напряжение. Сэр Дэниэл считает это причиной половины женских болезней, хотя, должна признаться, мне кажется, его врачебная практика начинает превышать его возможности. Разумеется, в случае с премьер-министром ему все можно простить.

Леди Аллейн обратила к сыну немой вопрос, но тот кивнул, подтверждая, что понимает смысл этого ошеломляющего словоизвержения.

– Да-да, Люси, – пробормотала леди Аллейн.

– Что подводит меня к этой кошмарной катастрофе, – продолжала телефонная трубка, разражаясь очередным скрежетом и бульканьем. – Чудовищной! А ведь, знаешь, он должен был обедать у меня сегодня. Я отменила и других гостей, почувствовав, что не смогу смириться с мыслью, что если бы не вмешательство провидения Господня, с нами за столом сидел бы Банчи. Не то чтобы именно провидение, но пути его воистину неисповедимы, и, видя, как он спускается по лестнице, напевая себе под нос, разве могла я предположить, что он идет к своей могиле? Никогда не прощу себе, что не предложила подвезти его, а ведь поскольку, как выяснилось, премьер-министру было так плохо, я вполне могла бы это сделать.

– Почему ты все время приплетаешь премьер-министра, Люси? – спросила леди Аллейн. Она прикрыла рукой микрофон и сердито бросила: – Я хочу это знать, Родерик!

– Все в порядке, – отозвался Аллейн. – Дэвидсон притворился… слушай, слушай, дорогая, она как раз рассказывает.

– …не могу описать тебе свои страдания, Хелена, – крякала трубка. – Право, я думала, что потеряю сознание от боли. Я почувствовала, что сэр Дэниэл должен осмотреть меня, не теряя ни минуты, поэтому велела своему шоферу следить, когда он выйдет, потому что, клянусь тебе, сама была просто не в состоянии отличить одного мужчину от другого. Потом я увидела, как он выходит из дверей. «Сэр Дэниэл, сэр Дэниэл!» – кричу я. Он меня не слышит, все пропало, но тут один из распорядителей заметил мое бедственное положение и привлек ко мне внимание сэра Дэниэла. Тот перешел улицу, и тут, признаюсь тебе, Хелена, как пациент со стажем, я была сильно разочарована, но, разумеется, когда на карту поставлено благополучие государства, приходится жертвовать собой. Он был крайне возбужден, у премьер-министра обнаружился какой-то страшный недуг. Прошу тебя, Хелена, никому об этом не рассказывай. Я знаю, ты нема как могила, но сэр Дэниэл будет, бесспорно, серьезно скомпрометирован, если это когда-нибудь всплывет. При таких обстоятельствах мне оставалось лишь молча нести свой крест, и только когда он буквально убежал, я подумала, что могла бы подвезти его на Даунинг-стрит. Но к тому времени как мой дурак-шофер завел машину, было, конечно, уже поздно. Несомненно, сэр Дэниэл бросился к ближайшему такси, и хотя я сегодня звонила ему, чтобы деликатно расспросить, он оказывался постоянно занят, так что можно опасаться самого худшего.

– Сумасшедшая! – бросила сыну леди Аллейн.

– …не могу тебе выразить, как сильно меня все это расстроило, но надеюсь, что понимаю свой долг, Хелена, и, как раз вспомнив, что твой сын констебль, я решила, что ему следует узнать об этом странном человеке, который, по моему твердому убеждению, и является этим головорезом.

– Сэр Дэниэл Дэвидсон?! – ахнула леди Аллейн.

– Боже правый, Хелена, ты с ума сошла! Ради всего святого, передай своему сыну, чтобы он сам пришел поговорить со мной, чтобы не было ошибки. Как это мог быть мой бедный сэр Дэниэл, когда он уже летел во весь опор на Даунинг-стрит? Я приписываю свое теперешнее ужасное состояние шоку, который там испытала. Ты помнишь пьесу под названием «Лицо в окне»? Я сразу ее вспомнила. Уверяю тебя, я громко закричала – мой шофер свидетель. Нос белый и плоский, усы прямо устрашающие, как будто какое-то волосатое чудовище приклеилось к стеклу. И глаза вращаются. Я только и смогла, что вцепиться в свой жемчуг, и как завоплю: «Пошел вон!» Мой шофер, дурак несчастный, ничего не заметил, а к тому времени, как он расшевелился, этого и след простыл.

Аллейн подсунул леди Аллейн лист бумаги, на котором было написано: «Спроси, кто это был».

– А ты не знаешь, кто бы это мог быть, Люси? – спросила леди Аллейн.

– У меня нет ни малейших сомнений, Хелена, да и у тебя, думаю, их немного. Вспомни все эти кошмарные, непристойные случаи, которыми полны газеты. Они называют его «Любопытный Том из Пекхэма». Хотя как он ухитряется добираться туда каждую ночь с Халкин-стрит, ума не приложу…

Аллейн издал сдавленный возглас.

– С Халкин-стрит? – переспросила леди Аллейн.

– Нет никаких сомнений, что ужасающее поведение жены помутило его рассудок. Он подозревал бедного Роберта Госпелла. Ты, вероятно, слышала, как тот просил разрешения отвезти ее домой. Нет сомнений, что он за ними охотился. Присяжные внесут настоятельную рекомендацию о помиловании или, возможно, признают его виновным, но душевнобольным, каков он, без сомнения, и есть.

– Но Люси! Люси! Послушай! О ком ты говоришь?

– Не глупи, Хелена! О ком же еще, как не о Джордже Хэлкат-Хэккетте?

Ночной клуб

– Ну, Родерик, – сказала леди Аллейн, отделавшись наконец от Люси Лорример, – может, ты что-то из этого извлечешь, но, мне кажется, Люси окончательно свихнулась. Ты хоть на секунду можешь предположить, что бедный генерал Хэлкат-Хэккетт – какой-то там Том из Пекхэма? А кто это вообще такой?

– Одна раздутая прессой сенсация. Нет, конечно, она совершенно не относится к делу. Но тем не менее, похоже, старик Хэлкат-Хэккетт и в самом деле прижимался лицом к стеклу машины Люси Лорример.

– Но Люси говорит, что она оставалась до конца, а я знаю, что вскоре после полуночи генерал повез домой ту незадачливую крошку. Что бедняга делал на Белгрейв-сквер в половине четвертого?

– Мне он сказал, что вышел для моциона, – ответил Аллейн.

– Чушь! Человек не пялится в окна машин пожилых дам, когда совершает моцион в половине четвертого утра. Все это чистейший абсурд.

– Такой, что, боюсь, должен быть включен в мою скучную повестку дня. Не хочешь ли пойти со мной в ночной клуб, мама?

– Нет, спасибо, Рори.

– Я так и думал. В «Матадор» мне придется пойти одному. Кажется, они открывают примерно около одиннадцати.

– Никто не приезжает раньше полуночи, а то и позже, – сказала леди Аллейн.

– Откуда ты знаешь?

– Сара постоянно донимает меня просьбами разрешить ей поехать в «Матадор». Она надеется подыскать себе какую-нибудь дуэнью, но, как я понимаю, вряд ли это излюбленное место отдыха пожилых матрон. Я не намерена ее туда отпускать.

– Это одно из тех мест, где предлагаются развлечения в виде крохотного танцпола, превосходного оркестра и толпы, такой плотной, что ты всю ночь танцуешь щека к щеке с чужим партнером. Освещение там настолько тусклое, что и самый невинный посетитель проникается духом интриги, а самый одиозный может остаться неузнанным.

– Вижу, ты прекрасно знаком с предлагаемыми там услугами, – заметила леди Аллейн.

– Мы уже некоторое время наблюдаем за «Матадором». Его ждет одна из трех возможных развязок. Великосветская публика устанет от него, и он попытается удержать ее, ослабив бдительность в отношении напитков. Либо великосветская публика устанет от него, и он, постепенно утратив свой престиж, продолжит делать деньги на таких же богатых, но менее изысканных клиентах. И третий вариант: самая фешенебельная публика устанет от него, и он разорится. Мы заинтересованы в первом варианте. Они там очень вежливы со мной, в «Матадоре».

– Ты долго там пробудешь?

– Нет. Хочу только повидать швейцара и секретаря. Потом поеду домой и лягу спать. Можно я от тебя позвоню?

Аллейн позвонил Фоксу и спросил, видел ли он констебля, дежурившего ночью на Белгрейв-сквер.

– Да, – ответил Фокс, – я побеседовал с ним. Он говорит, что не доложил о гулявшем генерале, потому что, хорошо его зная, не усмотрел в том эпизоде ничего странного. Подумал, будто генерал просто возвращается с бала.

– Когда это было?

– Примерно в три двадцать, когда большинство гостей покидало Марсдон-Хаус. По словам нашего парня, он не видел генерала раньше, когда тот отвозил домой молодую барышню. Дескать, тогда он больше присматривал за толпой зевак перед входными дверьми и мог легко проглядеть его. Он подтвердил, что генерал действительно обычно прогуливается по вечерам вокруг площади, но прежде он никогда не видел его так поздно. Я кое-что растолковал ему насчет его обязанностей и о том, как сержанты теряют свои нашивки, – прибавил Фокс. – Дело в том, что он провел большую часть времени возле входных дверей Марсдон-Хауса. А теперь вот какой момент, сэр. Один из этих распорядителей, подзывавших такси, сообщил, что заметил человека в черном плаще с белым шарфом, натянутым до самого рта, и в мягкой черной шляпе. Он долго стоял поодаль, в стороне от толпы. По словам распорядителя, он был высокого роста и с виду джентльмен. Он считает, что под плащом у этого человека был вечерний костюм. Ему также показалось, что у него были седые усы. И еще будто бы этот человек очень старался быть незамеченным и держался в тени, но парень посмотрел на него несколько раз и заинтересовался, что же он такое замышляет. Малый говорит, что, когда разъезжались последние гости, этот человек топтался на другой стороне улицы под деревьями. Так вот, сэр, я считаю, что это важно.