Продолжить они не успели. Мэдж надо было уехать с Генриеттой в Лондон в ее машине. Эдвард возвращался в «Пещеру» к ленчу, а затем с Дэвидом вместе отбывал дневным поездом. Он сказал Мэдж рассеянно:

— Непременно как-нибудь вырвись позавтракать со мной.

Мэдж ответила, что это было бы совсем неплохо, только у нее будет не более часа. Эдвард одарил ее своей обычной чарующей улыбкой и сказал:

— О, это же не каждый день случается. Я уверен, они поймут, — и направился к Генриетте. — Я позвоню тебе, Генриетта.

— Конечно, Эдвард. Правда, дома я бываю редко.

— Вот как?

Она ответила ему быстрой насмешливой улыбкой:

— Прошу прощения. Но не думаешь ли ты, что я буду хандрить, забившись в угол?

— Я перестал понимать тебя, Генриетта. Ты совершенно другая.

Ее лицо смягчилось. Она неожиданно сказала: «Милый ты мой Эдвард…» — и быстро пожала ему руку. Потом она повернулась к Люси Энгкетл.

— Я смогу вернуться, если захочу? А, Люси?

Леди Энгкетл сказала:

— Конечно, дорогая. Да и в любом случае, через две недели опять допрос.

Генриетта подошла к своей машине, оставленной на рыночной площади. Чемоданы, ее и Мэдж, были уже в багажнике.

Они уселись в машину и покатили.

«Дилейдж» одолел длинный подъем и выехал на самый высокий участок дороги. Внизу багряная и золотая листва чуть трепетала в холодке осеннего дня.

Мэдж вдруг сказала:

— Я рада уехать — даже от Люси. При всей своей любезности она меня порой в дрожь вгоняет.

Генриетта пристально вглядывалась в зеркальце заднего обзора.

Она откликнулась довольно невнимательно:

— Люси придает колоритный оттенок даже убийству.

— Знаешь, я никогда раньше не задумывалась о насильственной смерти.

— Ну естественно! Это не предмет для размышлений. «Убийство» — слово из восьми букв в кроссворде или щекочущее нервы чтиво в мягкой обложке. А вот в жизни…

Она замолчала. Закончила Мэдж:

— …оно подлинное. И потому потрясает.

Генриетта сказала:

— Вовсе не нужно, чтобы была потрясена ты. Ты-то здесь ни при чем. Возможно, единственная из всех.

— Все мы теперь ни при чем. Отделались.

— Так ли? — пробормотала Генриетта.

Ее взгляд опять был прикован к зеркальцу. Вдруг она нажала на акселератор. Автомобиль не заставил себя упрашивать. Она перевела взгляд на спидометр. Скорость была уже за 50 миль. Вскоре стрелка коснулась 60. Мэдж искоса поглядывала на профиль Генриетты. Ездить безрассудно — это было непохоже на Генриетту. Она любила быструю езду, но такая скорость вряд ли была допустима на извилистой дороге. Мрачная улыбка пробегала по губам Генриетты. Наконец она сказала:

— Обернись, Мэдж. Видишь эту машину сзади?

— Ну?

— Это «вентнор-10».

— Да? — Мэдж это не слишком заинтересовало.

— Отличные машинки — потребляют дешевый бензин, легко управляемы, но они тихоходны.

«Странно, — подумала Мэдж, — до чего Генриетту всегда обвораживают машины».

Генриетта продолжала:

— Однако эта ухитряется не отставать, хоть мы и делаем сейчас больше 60.

Мэдж повернула к ней испуганное лицо.

— Ты хочешь сказать, что…

Генриетта кивнула:

— Полиция, я уверена. Специальный мотор на зауряднейшего вида малолитражке.

Мэдж сказала:

— Ты думаешь, они негласно наблюдают за нами всеми?

— Кажется, это совершенно ясно.

Мэдж поежилась.

— Генриетта, ты понимаешь смысл истории со вторым пистолетом?

— Нет. Правда, она обеляет Герду, но все равно ничего не объясняет.

— Но если это было оружие из собрания Генри…

— Этого мы не знаем. Не забудь, что оно еще не найдено.

— Да, верно. Преступником мог быть кто-то совершенно посторонний. Знаешь, Генриетта, кто, мне кажется, убил Джона? Та женщина.

— Вероника Крей?

— Да.

Генриетта ничего не сказала. Она не отрывала взгляда от дороги.

— Тебе не кажется, что это возможно? — не отступалась Мэдж.

— Возможно? Да, — сказала Генриетта медленно.

— Тогда не думаешь ли ты…

— Не стоит строить предположения лишь потому, что нам хочется такого исхода. А исход был бы безупречный — все мы вышли бы чистенькими…

— Мы? Но…

— Мы все участники — каждый из нас. Даже ты, дорогая Мэдж — хотя им было бы трудноватенько придумать причину, по которой ты могла застрелить Джона. Конечно, и мне кажется, что стреляла Вероника. Ничего бы я не хотела больше, чем увидеть, как она дает дивное представление, пользуясь языком Люси, на скамье подсудимых.

Мэдж бросила на нее быстрый взгляд.

— Скажи мне, Генриетта, это твоя мстительность рисует тебе подобные картины?

— Ты хочешь сказать, — Генриетта на миг замолчала, — не потому ли я, дескать, так говорю, что любила Джона?

— Да.

Мэдж ощутила небольшую неловкость оттого, что эта самоочевидная вещь впервые была названа. Все — Люси, Генри, Мэдж и даже Эдвард, примирились с тем, что Генриетта была влюблена в Джона Кристоу, но никто не произносил это вслух.

Какое-то время Генриетта казалась погруженной в себя. Потом сказала задумчивым голосом:

— Я не сумею объяснить, что я чувствую. Наверное, я и сама не знаю.

Они проехали мост Элберт.

Генриетта сказала:

— Заедем-ка, Мэдж, ко мне. Выпьем чаю, а потом я доставлю тебя к твоим шакалам.

Здесь, в Лондоне, короткий день почти угас. Они остановились у двери студии. Генриетта отперла ее, вошла и включила свет.

— Холодно, — сказала она. — Зажжем-ка мы лучше газ. Черт возьми, я ведь собиралась купить спичек по дороге.

— А если зажигалкой?

— Моя барахлит, да и вообще газ ими зажигать трудно. Ну ничего, тут на углу стоит старый слепец. Я обычно беру спички у него. Так что вернусь через две минуты.

Оставшись одна, Мэдж стала разглядывать работы Генриетты. И в этой огромной мастерской она испытала жуткое чувство сродства с ее обитателями из дерева и бронзы.

Она увидела бронзовую голову с мощными скулами и в стальном шлеме — наверняка солдат Красной Армии; висящую в воздухе композицию из перекрученных алюминиевых лент, которая основательно ее озадачила; была тут и чудовищная жаба из розоватого гранита; а в конце студии ее внимание привлекла деревянная фигура почти в человеческий рост. Она разглядывала ее, когда ключ Генриетты повернулся в замке и, чуть запыхавшаяся, вошла она сама.

Мэдж обернулась.

— Что это, Генриетта? Это почти пугает.

— Это? «Молящаяся». Я делала ее для «Международного объединения».

Мэдж повторила, не отводя взгляда:

— Она пугает.

Присев на корточки, чтобы зажечь газ, Генриетта сказала вполоборота:

— То, что ты говоришь, интересно. Почему ты так считаешь?

— Я думаю — это оттого, что у нее вообще нет лица.

— До чего ты права, Мэдж!

— Просто очень здорово.

Генриетта сказала беспечно:

— Славный кусок грушевого дерева.

Она поднялась с колен, кинула свою большую хозяйственную сумку и меха на диван, а два коробка спичек забросила на стол.

Мэдж поразило выражение ее лица — неожиданно и совершенно беспричинно ликующее.

— А теперь — чай, — сказала Генриетта, и в ее голосе было то же горячее торжество, какое Мэдж уже уловила на ее лице.

Это резануло почти как фальшивая нота — но она тут же потонула в потоке мыслей, вызванных видом двух спичечных коробков.

— Ты помнишь, Вероника Крей взяла такие спички с собой?

— Когда Люси упорно всучила ей полдюжины — и никак не менее? Да.

— А кто-нибудь выяснял: не было ли у нее в это время дома предостаточно спичек?

— Надеюсь, полиция выясняла. Они очень дотошны.

Победоносная улыбка коснулась губ Генриетты. Мэдж ощутила недоумение и уже почти неприязнь. «Могла ли Генриетта действительно любить Джона, — подумала она. — Могла ли? Наверное, нет».

И слабая дрожь безнадежности пронзила ее, когда она осознала: Эдварду не придется ждать долго. Но как неблагородно с ее стороны — не вложить в эту мысль сердечности. Она ведь хочет, чтобы Эдвард был счастлив, не так ли? А он не будет счастлив, если достанемся ей. Для Эдварда она всегда только «маленькая Мэдж». Ничего более. Никогда ей не быть любимой им женщиной.

Эдвард, увы, из числа постоянных. Ну, а постоянные в конце концов обыкновенно добиваются желаемого.

Эдвард и Генриетта в Айнсвике — что ж, самый подходящий конец всей этой истории. Пожизненно счастливые Эдвард с Генриеттой. Она могла себе это представить очень ясно.

— Мужайся, — прервала ее мысли Генриетта. — Не дай этому убийству сбросить тебя с рельсов. Может, нам выйти попозже и перекусить где-нибудь вместе?

Но Мэдж быстро ответила, что ей надо вернуться к себе. У нее есть дела — надо писать письма. Собственно, вот только допьет чашку и пойдет.

— Ладно. Я подвезу тебя.

— Я могу на такси.

— Ерунда. Надо использовать машину, раз она есть.

Они вышли на сырой вечерний воздух. Когда они доехали до конца Мьюза, Генриетта показала на автомобиль у обочины.

— «Вентнор-10». Наша тень. Вот посмотришь, он поедет следом.

— Как это все ужасно.

— Ты находишь? А мне, ей-богу, все равно.

Отвезя Мэдж домой, Генриетта вернулась в Мьюз и загнала машину в гараж, после чего снова вошла в студию. Несколько минут она стояла, рассеянно барабаня пальцами по каминной полке. Потом она вздохнула и прошептала себе:

— Ну, за дело. Лучше не терять времени.

Она сняла твидовый костюм и облачилась в халат.

Полутора часами позже она отступила, чтобы взглянуть на дело рук своих. На ее щеках были пятна глины, волосы растрепались, но она с одобрением кивнула изваянию на подставке. Это было грубое подобие лошади. Глина образовывала крупные неправильные комья. От такой лошади у кавалерийского полковника случился бы удар, так мало она была похожа на лошадь из плоти и крови, когда-либо рожденную кобылицей. Она вызвала бы страдания и у ирландских охотников — предков Генриетты. Тем не менее это была лошадь. Лошадь чьего-то изощренного воображения.