Агата Кристи - Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина

В комнате было темно, и слышалось ровное дыхание Герды. Когда он закрыл за собой дверь, Герда пошевелилась.

— Это ты, Джон? — послышался ее голос, со сна невнятный и неразборчивый.

— Да.

— Ты что-то очень поздно! Который час?

— Понятия не имею! — ответил он легко. — Извини, что разбудил. Я вынужден был зайти к этой женщине и выпить. — Джон старался, чтобы голос звучал как у человека скучающего и сонного.

— О! Спокойной ночи, Джон! — пробормотала Герда.

Все было в порядке! Как всегда, ему повезло. Как всегда… Мысль о том, как часто ему везло, на минуту отрезвила его. Много раз наступал момент, когда он, затаив дыхание, говорил себе: «Если это не удастся…» Однако все удавалось! Но, конечно, настанет день, когда удача изменит ему…

Джон быстро разделся и лег в кровать. Ему вспомнилось забавное детское гадание: «А эта карта, которая над твоей головой, папа, она имеет над тобой власть!» Вероника! Она действительно имела над ним власть… «Но впредь, душенька, этого не будет! — подумал он с жестоким удовлетворением. — С этим покончено! Теперь я совершенно свободен!»

Когда на следующее утро Джон спустился вниз, было уже десять часов. Завтрак стоял на буфете. Герде подали завтрак в постель, хоть она все время переживала, что «причиняет беспокойство».

— Глупости, — сказал Джон. — Люди, ранга Энкейтллов, которые все еще могут иметь дворецкого и прислугу, должны занять их работой.

Этим утром Джон был очень добр к Герде. Нервная раздражительность, буквально разъедавшая его последнее время, исчезла.

Леди Энкейтлл сказала, что сэр Генри и Эдвард отправились пострелять. Сама она была в садовых перчатках и с корзинкой — работала в саду. Джон разговаривал с ней, когда подошел Гаджен — он принес письмо на подносе.

— Только что принесли, сэр.

Джон взял письмо, слегка подняв удивленно брови.

Вероника!

Он направился в библиотеку, на ходу разрывая конверт.

«Высокомерна и властна, как всегда!» — подумал Джон. Ему не хотелось идти, но потом он подумал, что лучше покончить со всем сразу. Он дойдет прямо сейчас.

Джон пошел по дорожке напротив библиотечного окна, мимо плавательного бассейна, который был как бы центром: от него радиусами отходили по всем направлениям дорожки — одна вверх, к лесу; другая — к цветочным клумбам за домом; третья — к ферме; четвертая вела к неширокой дороге, по которой он и направился. Коттедж «Голубятня» был чуть выше.

Вероника ждала его. Она окликнула его из окна претенциозного, с верхним деревянным этажом, дома.

— Входи, Джон! Утро сегодня холодное.

В гостиной, обставленной белой мебелью с подушками цвета бледного цикломена[165], горел камин.

Окинув Веронику оценивающим взглядом, Джон увидел при утреннем свете то, что не в состоянии был заметить прошлой ночью: разницу между сегодняшней Вероникой и девушкой, которую постоянно помнил.

«По правде говоря, — думал Джон, — сейчас она гораздо красивее, чем была раньше». Теперь она лучше понимала свою красоту, заботилась о своей внешности и умело ее подчеркивала. Волосы, которые были прежде густого золотого цвета, стали серебристо-платиновыми. Новый рисунок бровей придавал большую пикантность. Красота Вероники никогда не была ни глупой, ни пустой. Вероника, насколько он помнил, всегда считалась одной из «интеллектуальных актрис». У нее были университетский диплом и степень, а также собственное мнение о Стриндберге[166] и Шекспире.

Джона поразило то, о чем он лишь смутно догадывался раньше: перед ним была чудовищно эгоистичная женщина. Она привыкла всегда получать желаемое, и под привлекательной, красивой внешностью Джон чувствовал отталкивающе жесткий характер.

— Я послала за тобой, — сказала Вероника, протягивая ему коробку сигарет, — потому что нам необходимо поговорить. Мы должны предпринять определенные шаги. Я имею в виду наше будущее.

Джон взял сигарету, закурил.

— А у нас есть будущее?

Вероника пристально посмотрела на него.

— Что ты имеешь в виду? Конечно, у нас есть будущее. Мы и так потеряли пятнадцать лет.

Джон сел.

— Извини, Вероника, но, боюсь, ты не так поняла. Мне… было очень приятно встретиться с тобой, но у тебя своя жизнь, а у меня — своя. Они совершенно разные.

— Глупости, Джон! Я люблю тебя, и ты любишь меня. Мы всегда любили друг друга. Ты был невероятно упрям, но не стоит теперь говорить об этом. Наши с тобой жизни не будут мешать друг другу. Я не собираюсь возвращаться в Штаты. Когда закончится моя работа в фильме, который сейчас снимается, я буду играть на лондонской сцене. У меня есть чудесная пьеса… Элдертон написал ее специально для меня. Успех будет грандиозный!

— Не сомневаюсь, — любезно сказал Джон.

— Ты можешь продолжать свою работу. — В ее голосе была доброта и снисходительность. — Говорят, ты довольно известен.

— Я женат, дорогая! У меня дети.

— Я и сама в данный момент замужем. Но это легко уладить. Хороший адвокат обо всем позаботится. — Вероника ослепительно улыбнулась. — Мне всегда хотелось выйти за тебя замуж. Сама не могу объяснить этого желания, но это так!

— Прости, Вероника, но никакой, даже самый хороший адвокат не понадобится. У нас с тобой нет ничего общего.

— И после вчерашнего?..

— Ты не ребенок, Вероника. У тебя было немало мужей и, по-видимому, немало любовников. Что значит прошлая ночь? Ничего, и ты это знаешь.

— О Джон, дорогой мой! — Она все еще была в хорошем настроении и снисходительна. — Если бы ты видел свое лицо… там, в этой душной гостиной! Можно было подумать, что ты снова очутился в Сан-Мигеле!

Джон вздохнул.

— Я был в Сан-Мигеле, — сказал он. — Попытайся понять, Вероника. Ты явилась ко мне из прошлого. Вчера я тоже был весь в прошлом, но сегодня… сегодня все иначе. Я стал на пятнадцать лет старше. Человек, которого ты не знаешь и который, я полагаю, тебе не очень бы понравился, узнай ты его поближе.

— Ты предпочитаешь мне своих детей и жену?! — Она была искренне удивлена.

— Как ни странно тебе это покажется, — да!

— Глупости, Джон! Ты меня любишь.

— Прости, Вероника.

— Ты не любишь меня? — спросила она недоверчиво.

— Ты необыкновенно красивая женщина, Вероника, но я не люблю тебя.

Вероника застыла словно восковая фигура, и эта неподвижность вызывала тревогу. Когда она заговорила, в ее голосе было столько злобы, что Джон отпрянул.

— Кто она?

— Она? Кого ты имеешь в виду?

— Женщина, которая вчера вечером стояла у камина?

«Генриетта, — подумал Джон. — Черт побери, как она догадалась?» Вслух он сказал:

— О ком ты говоришь? Мидж Хардкасл?

— Мидж? Эта коренастая темноволосая девушка? Нет, я не ее имею в виду и не твою жену. Я говорю об этой дерзкой чертовке, которая стояла, облокотившись о камин. Это из-за нее ты меня отталкиваешь! О, не притворяйся паинькой. У него, видите ли, жена и дети. Это та, другая женщина!

Вероника встала и подошла к нему.

— Пойми, Джон, с тех пор как полтора года назад я вернулась в Англию, я думаю только о тебе. Как, по-твоему, почему я приехала в этот дурацкий коттедж? Да я просто-напросто узнала, что ты часто наезжаешь сюда, к Энкейтллам!

— Значит, все вчерашнее было спланировано заранее?!

— Ты мой, Джон! И всегда был моим!

— Я — ничей, Вероника! Разве жизнь до сих пор не научила тебя, что нельзя владеть душой и телом другого человека? Я любил тебя, когда был молод, хотел, чтобы ты разделила мою судьбу. Ты отказалась!

— Моя жизнь и карьера были намного важнее твоей. Стать врачом — это каждый может!

Ее заносчивость вывела его из себя.

— Не думай, что ты так знаменита, как тебе кажется!

— Ты хочешь сказать, что я не достигла вершины? Я там буду! Буду!

Джон Кристоу посмотрел на нее с холодным любопытством.

— Знаешь, я не верю, что ты этого добьешься. У тебя есть одно неприятное качество, Вероника. Тебе бы только все хватать и вырывать… В тебе нет истинного великодушия. Я думаю…

Вероника поднялась с кресла.

— Ты отверг меня пятнадцать лет назад, — тихо сказала она. — И отвергаешь снова. Я заставлю тебя пожалеть об этом.

Джон встал, собираясь уходить.

— Прости, Вероника, если я тебя обидел. Ты очень красива, дорогая, и я очень любил тебя. Но нельзя ли нам на этом и остановиться?

— До свиданья, Джон. Нет, на этом мы не остановимся. Скоро ты это поймешь. Мне кажется… я ненавижу тебя, как никого на свете!

Джон пожал плечами.

— Прости! И… прощай.

Джон медленно возвращался через лес; дойдя до плавательного бассейна, сел на скамью. Он не жалел, что так обошелся с Вероникой. «Вероника, — подумал он бесстрастно, — отвратительное создание!» Она всегда была такой, и самое лучшее, что он когда-либо сделал, — это вовремя освободился от нее! Не сделай он этого, один Господь Бог знает, что бы с ним было.

Он испытывал необыкновенное чувство, сознавая, что начинает новую жизнь, не запятнанную прошлым. Последний год или два жить с ним, пожалуй, было невероятно трудно… «Бедная Герда, — думал он, — с ее бескорыстием и постоянным желанием угодить!» Впредь он будет добрее.

Может быть, теперь он перестанет злиться на Генриетту. Вообще-то Генриетта не из тех, кого можно задирать. Бури проносятся над ее головой, словно бы ее не задевая, ее взгляд всегда устремлен на вас откуда-то издалека.

«Я пойду к Генриетте и скажу ей…» — подумал он.