«Но почему, Тремлет? Он ведь не сын дяди Джеффри!»

«И все-таки он наследник, мисс Мидж. Ему принадлежит титул. Мисс Люси, она, конечно, единственное дитя мистера Джеффри, но она женщина и не может наследовать, а ее муж, он только двоюродный кузен. Не такой близкий, как мистер Эдвард».

И вот теперь Эдвард жил в Эйнсвике. Жил там один и редко выезжал. Иногда Мидж спрашивала себя, как относится к этому Люси. Она всегда делала вид, будто ее это не касалось. Но Эйнсвик все-таки был ее домом, а Эдвард — только кузен и младше ее на двадцать лет. Отец Люси, старый Джеффри Энкейтлл, был заметной фигурой в графстве, к тому же довольно богат. Большая часть его состояния перешла к Люси, так что Эдварду досталось сравнительно немного. У него, конечно, достаточно средств, чтобы содержать Эйнсвик, но сверх этого остается не так уж много.

Нельзя сказать, чтобы у Эдварда были большие запросы. Какое-то время он был на дипломатической службе, но, унаследовав Эйнсвик, ушел в отставку и поселился в этом имении. Эдвард всегда был книжником, собирал первые издания и время от времени писал небольшие, слегка иронические статьи для малоизвестных ревю. Трижды он делал предложение своей троюродной сестре Генриетте Сэвернейк выйти за него замуж.

Мидж сидела на осеннем солнце, погруженная в свои мысли. Она не могла решить, рада ли тому, что увидит Эдварда, или нет. Конечно, она не старалась его забыть, такого человека, как Эдвард, не забывают. Он всегда был в ее мыслях — и тот, каким он был тогда, в Эйнсвике, и когда поднимался ей навстречу в лондонском ресторане. С тех пор как помнит себя, она всегда любила Эдварда.

Голос сэра Генри вывел ее из задумчивости:

— Как, по-вашему, выглядит Люси?

— Очень хорошо. Она такая, как всегда. — Мидж слегка улыбнулась. — Даже лучше, чем всегда.

— Да-а. — Сэр Генри пыхнул трубкой. — Знаете, Мидж, иногда я за нее беспокоюсь.

— Беспокоитесь? — Мидж с удивлением посмотрела на него. — Почему?

Сэр Генри покачал головой.

— Люси иногда слишком много себе позволяет.

Мидж все так же удивленно смотрела на него.

— Ей все сходит с рук. И всегда так было. — Он слегка улыбнулся. — Она издевалась над официальными традициями резиденции губернатора, нарочно допуская ужасные нарушения этикета, рассаживая гостей на званых обедах, а это, Мидж, непростительная вольность. Усаживала рядом заклятых врагов и ни в грош не ставила расовые различия. И вместо того, чтобы вызвать колоссальный скандал и навлечь позор на британские власти — черт меня побери, — ей все сходило с рук! Этот ее трюк — смотреть, улыбаясь, беспомощно и невинно, будто ничего не случилось! То же самое и со слугами. Она причиняет им массу неприятностей, а они ее просто обожают!

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — задумчиво сказала Мидж. — То, что не простишь обычным людям, кажется естественным, если это делает Люси. Не знаю, что это. Очарование? Магнетизм?[154]

Сэр Генри пожал плечами.

— Она всегда была такая, даже в детстве. Только мне кажется, что это в ней усиливается. Я хочу сказать, она не чувствует, что существует предел. Знаете ли, Мидж, — сказал он, усмехнувшись, — иногда мне кажется, что ей сошло бы с рук даже убийство.

Генриетта вывела своего «делажа» из гаража и после сугубо технического разговора с механиком Альбертом, который обычно следил за «состоянием здоровья» «делажа», включила двигатель.

— Ездить на такой машине — одно удовольствие, мисс, — сказал Альберт.

Генриетта улыбнулась. Она промчалась вниз по улице Мьюз, испытывая неизменное наслаждение, как всегда, когда была в машине одна. Она предпочитала ездить одна, когда сидела за рулем, так она полнее ощущала удовольствие от управления автомобилем. Ей нравилось, что она так ловко лавирует в потоке машин, нравилось разыскивать кратчайший путь. У нее были свои любимые улицы, и она знала Лондон не хуже любого таксиста.

Сейчас она решила воспользоваться недавно открытым ею маршрутом на юго-запад, беспрестанно поворачивая и протискиваясь в сложных сплетениях загородных улочек.

Была уже половина первого, когда она наконец подъехала к длинному хребту Шавл Даун. Ей всегда нравился открывавшийся отсюда вид, и она задержалась у начала спуска. Внизу и вокруг нее сияли золотом деревья, листва на которых только-только начала покрываться коричневой патиной. Это был золотой мир, невыразимо прекрасный в лучах осеннего солнца. «Люблю осень, — подумала Генриетта, — осень намного богаче весны».

Неожиданно она почувствовала себя невероятно счастливой. Ее переполняло ощущение красоты окружающего мира и оттого, что она видит эту красоту. «Я никогда больше не буду так счастлива, как сейчас, — подумала она. — Никогда!»

Генриетта постояла немного, вглядываясь в этот золотой мир, который, казалось, проплыл мимо, растворяясь и исчезая вдали, зачарованный собственной красотой. Затем спустилась к подножию холма через лес по длинной, круто уходящей вниз дороге к «Лощине».

Когда Генриетта подъехала к дому, Мидж сидела на низких перилах террасы и весело ей махала. Генриетте нравилась Мидж, и она рада была ее видеть. Из дома вышла леди Энкейтлл.

— О, вот и ты, Генриетта! Отведи свою машину на конюшню и дай ей овса. К тому времени ленч будет готов.

— Поистине проницательное наблюдение! В самое яблочко, — заметила Генриетта, объезжая дом. Мидж ехала с ней, стоя на подножке автомобиля. — Знаешь, Мидж, я всегда гордилась тем, что мне полностью удалось избежать болезни моих ирландских предков — увлечения лошадьми. Если вырос среди людей, которые не могут говорить ни о чем другом, кроме лошадей, то поневоле начинаешь чувствовать свою исключительность и превосходство, если не испытываешь особой любви к лошадям. А Люси тонко заметила — я отношусь к своей машине именно как к лошади. Она права! Это действительно так!

— Да! Люси просто неподражаема, — сказала Мидж, — сегодня утром она сказала, что я могу грубить, сколько мне захочется.

Генриетта на мгновение задумалась, затем кивнула.

— Разумеется! — воскликнула она. — Магазин!

— Да. Когда каждый божий день торчишь в этой проклятой маленькой коробке и когда ты обязана быть неизменно вежливой с грубыми покупательницами, называть их «мадам», помогать им натягивать платья, с улыбкой проглатывая их оскорбительные замечания, то поневоле самой захочется огрызнуться! Знаешь, Генриетта, я всегда удивлялась тому, что люди считают унизительным идти в прислуги и с таким почтением относятся к работе в магазине. Вроде бы чувствуешь себя независимой! На самом деле Гаджену, или Симмонсу, или кому другому из здешней прислуги приходится сносить куда меньше оскорблений.

— Это должно быть ужасно, дорогая! Напрасно ты настояла на том, что сама будешь зарабатывать себе на жизнь. Я понимаю, хочется быть гордой и независимой.

— Как бы то ни было, Люси — ангел, и я буду два дня напролет немилосердно всем грубить.

— Кто приехал? — спросила Генриетта, выходя из машины.

— Должны приехать Джон и Герда Кристоу, — ответила Мидж и, немного помолчав, добавила: — Только что приехал Эдвард.

— Эдвард? Чудесно! Не видела его целую вечность! Кто еще?

— Дэвид Энкейтлл. Люси надеется, что ты сможешь быть тут полезной. Ты должна благотворно на него воздействовать, чтобы он не грыз ногти.

— Это совсем не в моем характере! — воскликнула Генриетта. — Я терпеть не могу вмешиваться в чужие дела, и у меня и в мыслях никогда не было следить за чужими привычками. Что дословно сказала Люси?

— Это, пожалуй, все! Да, еще у него сильно выступает кадык.

— По этому поводу я тоже должна что-то предпринимать?

— И еще ты должна быть очень добра к Герде.

— Будь я на месте Герды, я бы возненавидела Люси! — воскликнула Генриетта.

— Да, завтра к ленчу должен явиться какой-то специалист по расследованию преступлений.

— Мы что, собираемся играть в какую-то «криминальную» игру?

— Не думаю. Мне кажется, это просто знак вежливости. Он живет по соседству. — Голос Мидж слегка изменился. — А вот и Эдвард! Очевидно, он нас ищет.

«Милый Эдвард», — подумала Генриетта с внезапно нахлынувшей теплотой.

Эдвард Энкейтлл, очень высокий и сухощавый, улыбаясь, подошел к молодым женщинам.

— Хэлло, Генриетта! Я не видел тебя больше года!

— Хэлло, Эдвард.

«Какой он славный! — думала Генриетта. — Добрая улыбка, легкие морщинки у глаз… А какая прекрасная форма головы! По-моему, она мне больше всего в нем нравится».

Генриетта сама удивилась своему теплому чувству к Эдварду. Она забыла, насколько он ей был приятен.

…После ленча Эдвард предложил Генриетте пойти погулять. Прогулка в духе Эдварда — медленный, размеренный шаг. Обойдя дом, они пошли по дорожке, извивавшейся среди деревьев. Как похоже на лес в Эйнсвике, подумала Генриетта. Милый Эйнсвик! Он всегда доставлял нам столько радости!

Она начала говорить об Эйнсвике, и они оба погрузились в воспоминания.

— Ты помнишь нашу белку? Со сломанной лапкой? Помнишь, мы посадили ее в клетку, и она поправилась.

— Конечно, помню! У нее было такое странное имя… Не могу сейчас припомнить.

— Колмондели-Марджорибэнкс!

— Правильно!

Оба засмеялись.

— Старая домоправительница миссис Бонди всегда говорила, что в один прекрасный день белка удерет в дымоход!

— Мы так возмущались…

— А белка потом все-таки убежала!

— Это все миссис Бонди, — с уверенностью сказала Генриетта. — Она внушила белке мысль о побеге! Все осталось по-прежнему, Эдвард? — спросила она, помолчав. — Или переменилось? Я всегда представляю себе Эйнсвик таким, как он был раньше.

— Почему бы тебе не приехать и не посмотреть самой, Генриетта? Ты очень давно не была в Эйнсвике.