По правде говоря, Джон был абсолютно непоследователен. Он сам не знал, чего хочет.

«Я хочу домой». Какая абсурдная, совершенно нелепая фраза! В ней нет никакого смысла.

Через час-другой он будет уже далеко от Лондона. Подальше от больных с их специфическим кисловатым, дурным запахом… Будет вдыхать аромат сосен, дымок лесного костра, запах влажных, осенних листьев. Даже само движение машины успокаивает… постепенное, без всякого усилия нарастание скорости.

«Нет, все будет совсем не так!» — вдруг подумал он, вспомнив, что немного растянул запястье и не сможет вести машину. Значит, за рулем будет Герда, а Герда — помоги ей Господи! — так и не научилась водить автомобиль. Каждый раз, когда она меняет скорость, он сидит, плотно сжав зубы, стараясь не произнести ни слова, зная на горьком опыте, что, если он хоть что-нибудь скажет, будет еще хуже. Странно, никто не был в состоянии научить Герду переключать скорость… даже Генриетта. Зная свою раздражительность, Джон попросил Генриетту помочь, надеясь, что она лучше справится с этой задачей.

Генриетта любит автомобиль! Она говорит о нем так, как другие говорят о весне или первых подснежниках.

«Посмотри, Джон, какой красавец! Он прямо-таки мурлычет (для Генриетты все автомашины — существа мужского рода). Он одолеет Бейл Хилл на третьей скорости без всяких усилий! Послушай только, как равномерно урчит мотор».

И так до тех пор, пока Джон не взрывался внезапно и яростно: «Тебе не кажется, Генриетта, что ты могла бы уделить мне немного внимания и хоть на минуту забыть эту чертову машину!»

Он сам всегда стыдился этих вспышек, которые сваливались на него совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба.

То же самое и с ее работами. Джон понимал, что ее скульптуры хороши. Восхищался ими и… ненавидел одновременно.

Из-за этого произошла однажды ужасная ссора.

Как-то Герда сказала: «Генриетта просила меня позировать».

«Что?! — Если подумать, его удивление по этому поводу было не очень-то лестным. — Тебя?!»

«Да, завтра я иду в студию».

«С какой стати ты ей понадобилась?»

Пожалуй, он был не очень вежлив. К счастью, Герда этого не поняла. Она была польщена приглашением. Джон заподозрил, что это очередная демонстрация притворной, как он полагал, доброты Генриетты. Может, Герда намекнула, что хотела бы позировать… Что-нибудь в таком роде.

Дней через десять Герда с гордостью показала ему маленькую гипсовую статуэтку. Это была хорошенькая вещица, великолепно, с мастерством выполненная, как все, что делала Генриетта. Она идеализировала Герду, но Герде статуэтка явно понравилась.

«По-моему, Джон, это очаровательно!»

«И это работа Генриетты?! Но ведь это ничто… абсолютное ничтожество. Не понимаю, как ей пришло в голову сделать такое!»

«Конечно, это не похоже на абстрактные работы Генриетты, но, по-моему, очень хорошо, Джон, в самом деле хорошо!»

Он ничего больше не сказал. В конце концов, зачем портить Герде все удовольствие. Но при первом удобном случае он буквально набросился на Генриетту.

«Зачем ты сделала эту глупую статуэтку? Она недостойна тебя! Ты обычно делаешь стоящие вещи».

«Не думаю, что это плохо, — медленно сказала Генриетта. — Мне кажется, Герда была довольна».

«Герда в восторге. Еще бы! Она не в состоянии отличить настоящего произведения искусства от раскрашенной фотографии».

«Это не дешевка, Джон. Просто портретная статуэтка, безобидная и без всяких претензий».

«Обычно ты не тратишь времени на творения такого рода…»

Вдруг он запнулся от удивления, увидев деревянную фигуру высотой около пяти футов.

«Хэлло, что это?»

«Для международной группы. Грушевое дерево. „Поклонение“».

Генриетта наблюдала за ним. Джон пристально вглядывался в статую. Вдруг шея его налилась кровью, и он с яростью накинулся на Генриетту: «Так вот для чего тебе понадобилась Герда! Да как ты смеешь?!»

«Мне было интересно, заметишь ли ты…»

«Замечу? Конечно! Вот здесь». — Он положил пальцы на широкие тяжелые мышцы шеи.

Генриетта кивнула.

«Да, это как раз то, что я хотела: шея и плечи… И этот глубокий, тяжелый наклон вперед — покорность, подчинение… Замечательно!»

«Замечательно?! Послушай, Генриетта, я этого не допущу! Оставь Герду в покое!»

«Герда никогда не узнает себя в этой фигуре. Да и никто другой не узнает. И вообще, это совсем не Герда. Не какой-то определенный человек. Это никто».

«Но ведь я же узнал!»

«Джон, ты — совсем другое дело! Ты… ты чувствуешь суть вещей!»

«Нет, это уж чересчур. Я не могу позволить, Генриетта! И не позволю! Неужели ты не понимаешь, что это непростительно!»

«Ты так думаешь?»

«Разве ты сама не видишь? Не чувствуешь? Где же твоя обычная чуткость?»

«Ты не понимаешь, Джон, — проговорила она. — Боюсь, я никогда не смогу заставить тебя понять. Ты не понимаешь, что значит хотеть чего-то… видеть изо дня в день эту линию шеи, мускулы, наклон головы, тяжелую челюсть… Я смотрела, мне так хотелось… каждый раз, когда видела Герду. В конце концов я просто должна была сделать».

«Бессовестно!»