Агата Кристи - Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина

Но так видится со стороны. Кто может сказать, что происходит в человеческом сердце? Человек с твердым характером способен на любую роль… Может, Камени тяжко горюет по погибшей Нофрет и жаждет отомстить за нее? Раз Сатипи убила Нофрет, пусть погибнет Яхмос, ее муж. И Себек, который угрожал ей, а потом, может, и Кайт, докучавшая ей мелкими пакостями, и Ипи, который тоже ненавидел ее. Все это кажется невероятным, но кто знает?

Иза умолкла и посмотрела на Хори.

— Кто знает, Иза?

Иза уставилась на него хитрыми глазами.

— Может, ты знаешь, Хори? Тебе думается, ты знаешь, не так ли?

Хори, подумав, ответил:

— Да, у меня есть свое, хотя пока недостаточно твердое, мнение, кто и зачем положил в вино отраву… И я не совсем понимаю… — Он опять задумался, потом, нахмурившись, покачал головой. — Нет, неопровержимых доказательств у меня нет.

— Но ведь мы ведем разговор о подозрениях. Так что можешь говорить, Хори.

Однако Хори снова покачал головой.

— Нет, Иза. Это всего лишь догадка, неясная догадка… И если она верна, то тебе лучше ее не знать. Ибо знать опасно. То же самое относится и к Ренисенб.

— Значит, и тебе грозит опасность, Хори?

— Да… По-моему, Иза, опасность грозит нам всем — меньше других, пожалуй, Ренисенб.

Некоторое время Иза смотрела на него молча.

— Многое я бы дала, — наконец сказала она, — чтобы проникнуть в твои мысли.

Хори ответил не сразу. Некоторое время он размышлял.

— Мысли человека можно распознать только по его поведению. Если человек ведет себя странно, непривычно, если он сам не свой…

— Тогда ты начинаешь его подозревать? — спросила Ренисенб.

— Как раз нет, — ответил Хори. — Человек, который замышляет злодеяние, понимает, что ему во что бы то ни стало следует это скрыть. Поэтому он не может позволить себе вести себя необычно…

— Мужчина? — спросила Иза.

— Мужчина или женщина — все равно.

— Ясно, — отозвалась Иза. Потом, окинув его внимательным взглядом, она спросила: — А мы? В чем можно заподозрить нас троих?

— Вот в чем, — сказал Хори. — Мне, например, очень доверяют. Составление сделок и сбыт урожая в моих руках. В качестве писца я имею дело со счетами. Предположим, я кое-что подделал, как в той истории… в Северных Землях, которую раскрыл Камени. Затем Яхмос заметил, что счета не сходятся, у него возникли подозрения, и мне пришлось заставить его замолчать. — И он чуть улыбнулся собственным словам.

— О Хори, — воскликнула Ренисенб, — зачем ты все это говоришь? Ни один человек, из тех, кто тебя знает, этому не поверит.

— Позволь напомнить тебе, что ни один человек не знает другого до конца.

— А я? — спросила Иза. — В чем можно заподозрить меня? Да, я старая. А старые люди порой выживают из ума. И начинают ненавидеть тех, кого раньше любили. Могло случиться так, что я возненавидела своих внуков и решила их изничтожить. Такого рода недуг, внушенный злыми духами, иногда поражает стариков.

— А я? — задала вопрос Ренисенб. — Зачем мне убивать брата, которого я люблю?

— Если бы Яхмос, Себек и Ипи умерли, — ответил Хори, — ты одна осталась бы у Имхотепа. Он нашел бы тебе мужа и все свое состояние отдал бы тебе. И ты с твоим мужем были бы опекунами детей Яхмоса и Себека. Но здесь, под фиговым деревом, мы ни в чем не подозреваем тебя, Ренисенб, — улыбнулся он.

— И под фиговым деревом, и не под фиговым деревом мы любим тебя, — заключила Иза.

— Значит, ты выходила из дома? — спросила Хенет, когда Иза, прихрамывая, вошла в свои покои. — Уже год, как ты этого не делаешь.

Ее глаза не отрываясь следили за Изой.

— У старых людей бывают капризы, — сказала Иза.

— Я видела, как ты сидела у водоема с Хори и Ренисенб.

— Что ж, мне приятно было с ними посидеть. А бывает когда-нибудь, что ты чего-либо не видишь, Хенет?

— Не понимаю, о чем ты, Иза. Ты там сидела напоказ всему свету.

— Но недостаточно близко, чтобы всему свету было слышно? — усмехнулась Иза.

— И отчего ты так не любишь меня, Иза? — сердито заверещала Хенет. — Вечно ты со своими намеками и подковырками. Я слишком занята наведением порядка в доме, чтобы подслушивать чужие разговоры. И какое мне дело, о чем люди беседуют?

— И вправду, какое тебе дело?

— Если бы не Имхотеп, который по-настоящему ценит меня…

— Что если бы не Имхотеп? — резко перебила ее Иза. — Ты зависишь от Имхотепа, верно? Случись что-либо с Имхотепом…

— С Имхотепом ничего не случится! — в свою очередь перебила ее Хенет.

— Откуда ты знаешь, Хенет? Разве в нашем доме так уж небезопасно? Уже пострадали и Яхмос и Себек.

— Это правда. Себек умер, а Яхмос чуть не умер…

— Хенет! — наклонилась вперед Иза. — Почему ты произнесла эти слова с улыбкой?

— Я? С улыбкой? — Иза застигла Хенет врасплох. — Тебе это показалось, Иза! Разве я позволю себе улыбаться в такую минуту… когда мы говорим о смерти!

— Я вправду вижу очень плохо, — сказала Иза, — но я еще не совсем ослепла. Иногда мне помогает луч света, иногда я прищуриваюсь и вижу вполне сносно. Бывает, люди, убежденные, что я плохо вижу, в разговоре перестают следить за собой и позволяют себе не скрывать своих истинных чувств, чего при иных обстоятельствах ни за что бы не допустили. Поэтому спрашиваю тебя еще раз: почему ты улыбалась такой довольной улыбкой?

— Твои слова возмутительны, Иза, возмутительны!

— А теперь ты испугалась!

— Кто же не ведает страха, когда в доме творятся такие чудовищные дела? — завизжала Хенет. — Мы все живем в страхе, потому что из Царства мертвых нам на мучение возвратились злые духи. Но я-то знаю, кто тебя настрополил: ты наслушалась Хори. Что он сказал тебе про меня?

— А что Хори известно про тебя, Хенет?

— Ничего… Лучше спроси, что известно мне про него.

Взгляд Изы стал напряженным.

— А что тебе известно?

— А, вы все презираете бедную Хенет! Вы считаете ее уродливой и глупой. Но я-то знаю, что происходит! Я много чего знаю. Я знаю все, что делается в этом даме. Может, я и глупа, но я соображаю, что к чему. И вижу порой дальше, чем умники вроде Хори. Когда мы с Хори встречаемся, он смотрит куда-то мимо меня, будто я вовсе и не существую, будто он видит не меня, а что-то за моей спиной, а там на самом деле ничего нет. Лучше бы он смотрел на меня, вот что я скажу! Он считает, что я пустое место, что я глупая, но иногда глупые знают больше, чем умные. Сатипи тоже мнила себя умной, а где она сейчас, хотелось бы мне знать?

И Хенет торжествующе умолкла. Потом почему-то встревожилась и съежилась, пугливо поглядывая на Изу.

Но Иза, по-видимому, погрузилась в собственные мысли. На лице ее попеременно отражалось то глубокое удивление, то страх, то замешательство.

— Сатипи… — медленно и задумчиво начала она.

— Прости меня, Иза, — опять заныла Хенет, — прости, я просто вышла из себя. Не знаю, что на меня нашло. Ничего подобного у меня и в мыслях нет…

Вскинув глаза, Иза перебила ее:

— Уходи, Хенет. Есть у тебя в мыслях то, что ты сказала, или нет, не имеет никакого значения. Но ты сказала нечто такое, что вызвало у меня новые раздумья… Иди, Хенет, и предупреждаю тебя, будь осторожна в своих словах и поступках. Хотелось бы, чтобы у нас в доме никто больше не умирал. Надеюсь, тебе это понятно.

Вокруг один страх…

Во время беседы у водоема эти слова сорвались с губ Ренисенб случайно. И только позже она поняла их смысл.

Она направилась к Кайт и детям, которые играли возле беседки, но заметила, что сначала бессознательно замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась.

Ей было страшно подойти к Кайт, взглянуть на ее некрасивое тупое лицо и вдруг увидеть на нем печать убийцы. Тут на галерею выскочила Хенет, кинувшаяся затем обратно в дом, и возросшее чувство неприязни к ней заставило Ренисенб изменить свое намерение войти в дом. В отчаянии она повернулась к воротам, ведущим со двора, и столкнулась с Ипи, который шагал, высоко держа голову, с веселой улыбкой на дерзком лице.

Ренисенб поймала себя на том, что не сводит с него глаз. Ипи, балованное дитя в их семье, красивый, но своенравный ребенок — таким она запомнила его, когда уезжала с Хеем…

— В чем дело, Ренисенб? Чего ты уставилась на меня?

— Разве?

Ипи расхохотался.

— У тебя такой же придурковатый вид, как у Хенет.

— Хенет вовсе не придурковатая, — покачала головой Ренисенб. — Она очень даже себе на уме.

— Злющая она, вот это я знаю точно. По правде говоря, она всем давно надоела. Я намерен от нее избавиться.

— Избавиться? — прошептала она, судорожно глотнув ртом воздух.

— Дорогая моя сестра, что с тобой? Ты что, тоже видела злых духов, как этот жалкий полоумный пастух?

— У тебя все полоумные!

— Мальчишка-то уж определенно был слабоумным. Сказать по правде, я терпеть не могу слабоумных. Чересчур много их развелось. Небольшое, должен признаться, удовольствие, когда тебе сплошь и рядом докучают тугодумы братья, которые дальше своего носа ничего не видят?! Теперь, когда их на моем пути нет и дело придется иметь только с отцом, увидишь, как все изменится! Отец будет делать то, что я скажу.

Ренисенб подняла на него глаза. Он был красив и самоуверен, как никогда раньше. От него веяло такой жизненной силой и торжеством, что она даже удивилась. Самонадеянность, по-видимому, помогала ему пребывать в самом радужном состоянии духа, не ведать страха и сомнений.