Имхотеп поблагодарил жрецов, которые, завершив свои ритуальные обязанности, вновь превратились в обычных, обремененных земными заботами людей. Все спустились в дом, где жрецов ждало обильное угощение. Имхотеп обсудил с верховным жрецом недавние перемены в политике. Фивы превращались в могущественный город. Возможно, скоро снова произойдет объединение Египта под властью одного правителя, и тогда опять наступит золотой век, как во времена строителей пирамид[46].

Монту с уважением и похвалой отзывался о царе Небхепете-Ра. Отважный воин — и вместе с тем человек благочестивый. Вряд ли Северный Египет, где процветают корыстолюбие и трусость, сумеет оказать ему сопротивление. Единый Египет — вот что нам нужно. И в этом, несомненно, великое предназначение Фив…

Они прогуливались, рассуждая о будущем.

Ренисенб оглянулась на скалу, в которой навеки была замурована Нофрет.

— Вот и все, — сказала она себе и почувствовала облегчение. Она, неизвестно почему, все время опасалась, что в последнюю минуту вдруг вспыхнет ссора и начнут искать виноватого! Но погребение Нофрет было совершено с достойным одобрения благолепием. — Все кончилось, — прошептала Ренисенб.

— Надеюсь, да, — едва слышно откликнулась Хенет.

Ренисенб повернулась к ней.

— О чем ты, Хенет?

Но Хенет отвела взгляд.

— Я только сказала, что, надеюсь, все кончено. Бывает ведь и так: думаешь, все кончилось, а оказывается, это только начало. Чего ни в коем случае нельзя допустить.

— О чем ты, Хенет? — сердито повторила Ренисенб. — На что ты намекаешь?

— Я никогда ни на что не намекаю, Ренисенб. Я не могу себе этого позволить. Нофрет погребли, и все довольны. Теперь все встало на свои места.

— Мой отец интересовался тем, что ты думаешь про смерть Нофрет? — спросила Ренисенб. Голос ее звучал требовательно.

— Конечно, Ренисенб. И очень настойчиво. Он хотел, чтобы я доложила ему все, что думаю по этому поводу.

— А что ты ему сказала?

— Что это был несчастный случай. А что же еще? Уж не думаешь ли ты, что я сказала, будто несчастную девушку мог убить кто-нибудь из членов нашей семьи? «Никто бы не осмелился, — уверяла я его, — хотя бы из великого почтения к тебе. Они могли роптать, но не более того. Можешь мне верить, — сказала я, — что ничего подобного не произошло!» — усмехнулась Хенет и кивнула головой.

— И мой отец поверил тебе?

И снова Хенет удовлетворенно кивнула.

— Твой отец знает, как я блюду его интересы. Он всегда верит старой Хенет. Он ценит меня, не то что все остальные. Пусть так, моя преданность вам — вот моя награда. Я не ищу благодарности.

— Ты была предана и Нофрет, — заметила Ренисенб.

— С чего ты это взяла, Ренисенб, не понимаю. Я обязана, как и все другие, выполнять приказания.

— Она считала, что ты ей предана.

Хенет вновь усмехнулась.

— Нофрет была не так умна, как ей казалось. Она была чересчур гордой и возомнила, что ей принадлежит весь мир. Что ж, сейчас ей предстоит держать ответ перед судом в Царстве мертвых — там ей вряд ли поможет ее хорошенькое личико. Мы, во всяком случае, от нее избавились. По крайней мере, — еле слышно добавила она, дотронувшись до одного из висящих у нее на шее амулетов, — я на это очень надеюсь.

2

— Ренисенб, я хочу поговорить с тобой о Сатипи.

— А в чем дело, Яхмос?

Ренисенб с участием смотрела на встревоженное лицо брата.

— С Сатипи что-то случилось. Я ничего не могу понять, — с трудом выдавил из себя Яхмос.

Ренисенб согласно кивнула головой, не найдя так сразу слов утешения.

— Последнее время она очень переменилась, — продолжал Яхмос. — При малейшем шорохе вздрагивает. Плохо ест. Ходит так, будто опасается собственной тени. Ты, наверное, тоже заметила это, Ренисенб?

— Да, конечно, мы все заметили.

— Я спросил, не больна ли она, не послать ли за лекарем, но она ответила, что не нужно, она совершенно здорова.

— Я знаю.

— Значит, ты тоже ее спрашивала? И она ничего тебе не сказала? Совсем ничего? — обеспокоенно допытывался он.

Ренисенб понимала озабоченность брата, но ничем не могла ему помочь.

— Она упорно твердит, что совершенно здорова.

— И плохо спит по ночам, — пробормотал Яхмос, — кричит во сне. Может, ее что-то мучает, о чем мы и не догадываемся?

Ренисенб покачала головой.

— По-моему, нет. Дети здоровы. В доме ничего не произошло, кроме, конечно, смерти Нофрет, но вряд ли Сатипи будет горевать по этому поводу, — сухо заключила она.

— Да, конечно, — чуть улыбнулся Яхмос. — Скорее, наоборот. Кроме того, это началось не после смерти Нофрет, а до нее.

Сказал он это не совсем уверенно, и Ренисенб быстро взглянула на него. Тогда Яхмос тихо, но настойчиво повторил:

— До смерти Нофрет. Тебе не кажется?

— Я заметила это только после ее смерти, — задумчиво ответила Ренисенб.

— И Сатипи тебе ничего не говорила? Ты твердо помнишь?

Ренисенб опять покачала головой.

— Знаешь, Яхмос, по-моему, Сатипи и вправду нездорова. Мне кажется, она чего-то боится.

— Боится? — не сумел сдержать удивления Яхмос. — А чего ей бояться? Кого? Сатипи всегда была храброй как львица.

— Я знаю, — беспомощно призналась Ренисенб. — Мы все так считали. Но люди, как ни странно, меняются.

— Как, по-твоему, может, Кайт что-нибудь известно? Не говорила ли Сатипи с ней?

— Разумеется, Сатипи скорей бы сказала ей, чем мне, но, по-моему, такого разговора между ними не было. Нет, не было, я уверена.

— А что думает Кайт?

— Кайт? Кайт никогда ни о чем не думает.

Зато Кайт, вспомнила Ренисенб, воспользовавшись необычной кротостью Сатипи, забрала себе и своим детям лучшие из вновь вытканных льняных полотнищ, на что никогда бы не решилась, будь Сатипи в себе. Стены дома рухнули бы от ее крика! То, что Сатипи безропотно стерпела это, по правде говоря, просто потрясло Ренисенб.

— Ты говорил с Изой? — спросила Ренисенб. — Наша бабушка очень хорошо разбирается в женщинах и в их настроении.

— Иза посоветовала мне вознести хвалу богам за эту перемену, только и всего, — с досадой ответил Яхмос. — Можешь не надеяться, сказала она, что Сатипи долго будет пребывать в таком благодушном настроении.

— А Хенет ты спрашивал? — не сразу решилась подать ему эту мысль Ренисенб.

— Хенет? — нахмурился Яхмос. — Нет. Я не рискнул бы говорить с Хенет о таких вещах. Она и так многое себе позволяет. Отец чересчур к ней снисходителен.

— Я знаю. Она ужасно всем надоела. Тем не менее… — не сразу нашлась Ренисенб, — Хенет обычно все обо всех знает.

— Может, ты спросишь у нее, Ренисенб? — задумчиво сказал Яхмос. — А потом скажешь мне?

— Хорошо.

Улучив минуту, когда они с Хенет оказались наедине, направляясь к навесу, под которым женщины ткали полотно, Ренисенб попробовала поговорить с ней о Сатипи. И была крайне удивлена, заметив, что этот вопрос встревожил Хенет. От ее обычного желания посплетничать и следа не осталось.

Она дотронулась до висящего у нее на шее амулета и оглянулась.

— Меня это не касается… Мне некогда замечать, кто и как себя ведет. Это не мое дело. Я не хочу быть причастной к чуждой беде.

— К беде? К какой беде?

Хенет бросила на нее быстрый взгляд.

— Надеюсь, ни к какой. Нас это, во всяком случае, не касается. Нам с тобой, Ренисенб, не в чем себя упрекнуть. Это-то меня и утешает.

— Ты хочешь сказать, что Сатипи… О чем ты говоришь?

— Ни о чем. И пожалуйста, Ренисенб, не пытайся у меня что-то выведать. Я в этом доме почти на положении служанки, и мне не пристало высказывать свое мнение о том, к чему я не имею никакого отношения. Если хочешь знать, то я считаю, что перемена эта нам на благо и, если все так и останется, значит, нам повезло. А теперь, Ренисенб, мне некогда, я должна присмотреть, чтобы на полотне была поставлена правильная метка. Эти беспечные служанки только болтают и смеются, вместо того чтобы работать как следует.

И она стремглав бросилась под навес, а Ренисенб медленно двинулась обратно к дому. Никем не замеченная, она вошла в покои Сатипи, и та с воплем вскочила с места, когда Ренисенб тронула ее за плечо.

— О, как ты меня напугала! Я думала…

— Сатипи, — обратилась к ней Ренисенб, — что случилось? Может, ты скажешь мне? Яхмос беспокоится о тебе и…

Сатипи прижала пальцы к губам. А потом, заикаясь и испуганно расширив глаза, прошептала:

— Яхмос? А что… Что он сказал?

— Он обеспокоен. Ты кричишь во сне…

— Ренисенб! — схватила ее за руку Сатипи. — Я кричала… Что я кричала?

Ее глаза, казалось, от страха вот-вот вылезут из орбит.

— Яхмос считает… Что он тебе сказал?

— Мы оба считаем, что ты либо нездорова, либо чем-то расстроена.

— Расстроена? — еле слышно повторила Сатипи с какой-то странной интонацией.

— Ты в самом деле чем-то расстроена, Сатипи?

— Может быть… Не знаю. Дело не в этом.

— Я знаю. Ты чего-то боишься, верно?

Взгляд Сатипи стал холодно-неприязненным.

— К чему ты это говоришь? Почему я должна чего-то бояться? Что может меня пугать?

— Не знаю, — ответила Ренисенб. — Но ведь это так, правда?

Сделав над собой усилие, Сатипи обрела прежнюю заносчивость.

— Я никого и ничего не боюсь! — вскинув голову, заявила она. — Как ты смеешь такое обо мне думать, Ренисенб! И я не потерплю, чтобы вы с Яхмосом вели обо мне разговоры. Яхмос и я, мы хорошо понимаем друг друга. — Она помолчала, а потом резко заключила: — Нофрет умерла — и тем лучше, — вот что я тебе скажу. Можешь передать это всем, кто спрашивает, что я думаю по этому поводу!