Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с подносом. На нем был чайник, молочник и две чашки. Молочник был переполнен, и молоко пролилось. Герда поставила поднос, налила чашку чаю и подала Генриетте.

— О, Господи… — сказала она расстроенно, — кажется, чайник так и не закипел.

— Это не важно, — сказала Генриетта. — Герда, пойдите и принесите кобуру.

Поколебавшись, Герда вышла из комнаты. Генриетта наклонилась вперед, положила руки на стол и опустила на них голову. Она так устала, так невероятно устала! Но теперь почти все сделано. Герда будет в безопасности, как того хотел Джон.

Генриетта выпрямилась, откинула со лба волосы и придвинула к себе чашку. Услышав какой-то звук у двери, она повернула голову, удивившись, что Герда оказалась быстрой на этот раз. Но это была не Герда. У двери стоял Эркюль Пуаро.

— Входная дверь была открыта, — сказал он, подходя к столу. — И я взял на себя смелость войти.

— Вы? — удивилась Генриетта. — Как вы сюда попали?

— Когда вы так внезапно покинули «Лощину», я, конечно, знал, куда вы направитесь. Я нанял машину и быстро приехал прямо сюда.

— Понимаю, — Генриетта вздохнула. — Только вы можете…

— Вы не должны пить этот чай, — сказал Пуаро, забирая у нее чашку и ставя ее обратно на поднос. — Нехорошо пить чай, если вода не закипела.

— Разве такая мелочь имеет значение?

— Все имеет значение, — мягко сказал Пуаро.

Послышался шум, и Герда вошла в комнату. В руках у нее была рабочая сумка. Взгляд Герды переходил с Пуаро на Генриетту.

— Боюсь, я весьма подозрительная личность, — поспешно сказала Генриетта. — Герда, оказывается, мосье Пуаро следил за мной. Он считает, что я убила Джона… Но он не может этого доказать.

Она говорила нарочито медленно и осмотрительно. Только бы Герда не выдала себя…

— Мне очень жаль, — рассеянно сказала Герда. — Хотите чаю, мосье Пуаро?

— Нет, благодарю вас, мадам.

Герда села рядом с подносом. Она начала говорить в своей обычной извиняющейся манере:

— Мне так жаль, что никого нет дома. Моя сестра и дети отправились на пикник. Я не очень хорошо себя чувствовала, и они оставили меня дома.

— Я вам сочувствую, мадам.

Герда взяла чашку и выпила.

— Все так беспокойно. Все беспокойно! Видите ли, всегда все устраивал Джон, а теперь Джона нет… — Голос замер. — Теперь Джона нет…

Ее взгляд, жалкий, недоумевающий, поочередно устремлялся на Пуаро и Генриетту.

— Я не знаю, что делать без Джона. Джон заботился обо мне. Теперь его нет, и ничего больше нет. А дети… Они задают вопросы, и я не могу на них ответить. Я не знаю, что сказать Тэри. Он все время повторяет: «Почему убили отца?» Когда-нибудь он, конечно, узнает почему. Тэри всегда важно знать. Меня удивляет, что он постоянно спрашивает «почем у», а не кто!

Герда откинулась на спинку стула. Губы ее посинели.

— Я чувствую себя… не очень хорошо, — с трудом проговорила она. — Если бы Джон… Джон…

Пуаро обошел вокруг стола и, подойдя к Герде, осторожно сбоку подвинул ее на стуле. Голова ее упала на грудь. Пуаро, склонившись, поднял ей веко. Затем выпрямился.

— Легкая и сравнительно безболезненная смерть.

Генриетта пристально посмотрела на него.

— Сердце? Нет! — Внезапно она поняла. — Что-то в чае. Она сама положила. Она избрала такой путь?

Пуаро слегка покачал головой.

— О нет! Это предназначалось для вас. Это ваша чашка.

— Для меня? — недоверчиво спросила Генриетта. — Но я пыталась помочь ей!

— Это не имеет значения. Вы видели когда-нибудь собаку, попавшую в западню? Она вонзает зубы в любого, кто ее коснется. Миссис Кристоу поняла, что вы узнали ее секрет. Значит, вы тоже должны были умереть.

— И вы, — медленно сказала Генриетта, — когда заставили меня поставить чашку обратно на поднос… Вы имели в виду… вы имели в виду Герду…

Пуаро спокойно прервал ее:

— Нет-нет, мадемуазель. Я не знал, что в вашей чашке был яд. Но я предполагал, что он мог там быть. А когда чашка была на подносе — тут все решала судьба — из какой чашки она станет пить… если вас устраивает такое объяснение. Я бы сказал, что это милосердный конец. Для нее… и для двух невинных детей. — Вы очень устали, не правда ли? — мягко спросил он.

Генриетта кивнула.

— Когда вы догадались? — спросила она.

— Трудно сказать. Сцена была разыграна, я чувствовал это с самого начала. Но очень долго не понимал, что она была подготовлена Гердой Кристоу… что ее поза была игрой — ведь она на самом деле играла роль. Я был озадачен простотой и в то же время сложностью… Вскоре я понял, что сражаюсь против вашей изобретательности и что вам подыгрывают ваши родственники, как только они поняли, чего вы добиваетесь. — На некоторое время воцарилось молчание, затем он спросил: — Зачем вам это было нужно?

— Затем, что меня попросил Джон! Он это имел в виду, когда сказал: «Генриетта!» В этом слове заключалось все. Он просил меня защитить Герду. Понимаете, он любил ее. Больше, чем Веронику Крэй… больше, чем меня. Герда принадлежала ему, а Джон любил вещи, которые были его собственностью. Он знал, что только я могу защитить Герду от последствий того, что она натворила. И он знал, что я сделаю все, что он хочет, потому что я любила его.

— И вы сразу начали действовать, — мрачно сказал Пуаро.

— Да, первое, что я могла придумать, — это взять револьвер из рук Герды и уронить его в бассейн, чтобы усложнить опознание отпечатков пальцев. Когда позже я узнала, что Джон был убит из другого револьвера, я стала его искать и, конечно, сразу нашла, потому что знала, куда Герда могла бы его спрятать… Я только на чуть-чуть опередила людей инспектора Грэйнджа.

— Я положила револьвер в мою большую сумку, — продолжала она после небольшой паузы. — А затем отвезла в Лондон и спрятала в студии. Спрятала так, чтобы полицейские не нашли.

— Глиняный конь… — тихо сказал Пуаро.

— Откуда вы знаете? Да, я положила револьвер в мешочек для губки, обмотала проволокой и облепила глиной. Ведь не станет же полиция уничтожать шедевр художника! А что натолкнуло вас на эту мысль?

— То, что вы выбрали для тайника именно лошадь. Троянский конь[219] — подсознательная ассоциация в вашем мозгу. Но отпечатки пальцев… Как вы это устроили?

— Слепой старик, который продает спички на улице. Он не знал, какую вещь я попросила его подержать, пока достану деньги.

Пуаро мгновение смотрел на нее.

— C'est formidable![220] — пробормотал он. — Вы, мадемуазель, один из самых достойных противников, с которыми мне приходилось встречаться.

— Это было ужасно утомительно… Все время стараться быть на один ход впереди вас!

— Я знаю. Я начал понимать, как только увидел, что кто-то специально наводит след на всех, на всех, кроме Герды Кристоу. Все уводило от нее. Вы умышленно нарисовали Игдрасиль, чтобы привлечь мое внимание и направить подозрение на себя. Леди Энкейттл, которая прекрасно знала, что вы делаете, забавлялась, сбивая с толку бедного инспектора Грэйнджа, гоняя его от одного к другому: Дэвид, Эдвард, она сама… Да, есть такой прием, чтобы отвести подозрение от виновного, — намекать на чью-то еще вину, ничего точно не указывая. При этом каждая улика выглядит вначале очень убедительно, но затем ни к чему не ведет.

Генриетта посмотрела на ссутулившуюся фигуру на стуле.

— Бедная Герда!

— Вы ей сочувствовали с самого начала?

— Думаю, что да. Герда ужасно любила Джона… но не хотела любить его таким, каким он был. Она подняла его на пьедестал и наделила прекрасными, благородными качествами. Но когда идола сбрасывают с пьедестала, ему не прощают ничего.

Она помолчала.

— Но Джон значительно лучше всяких идолов, — продолжала она после паузы. — Он был настоящим, полнокровным человеком. Душевный, добрый, энергичный, и он был замечательным доктором… да, замечательным доктором. И вот его нет, и мир потерял незаурядную личность. А я — единственного человека, которого любила…

Пуаро тихонько положил руку ей на плечо.

— Но вы из тех, кто может жить с пронзенным сердцем… кто может продолжать жить и улыбаться…

Генриетта горько усмехнулась.

— Несколько мелодраматично, вам не кажется?

— Это потому, что я иностранец и люблю употреблять красивые слова.

— Вы были очень добры ко мне, — вдруг сказала Генриетта.

— Потому, что всегда восхищался вами.

— Мосье Пуаро, что вы собираетесь предпринять? Я имею в виду Герду.

Пуаро придвинул к себе сумку и высыпал содержимое: куски коричневой замши и обрезки цветной кожи. Среди них — три толстых, блестящих, коричневых куска. Пуаро сложил их вместе.

— Кобура. Это я возьму с собой. Бедная мадам Кристоу! Непосильное напряжение, смерть мужа была для нее слишком большим ударом… Вскоре станет известно, что она покончила с собой в душевном расстройстве.

— И никто никогда не узнает, что случилось на самом деле? — медленно спросила Генриетта.

— Я думаю, один человек узнает. Сын доктора. Настанет день, когда он явится ко мне, чтобы узнать правду.

— Но вы не скажете ему! — воскликнула Генриетта.

— Скажу.

— О нет!

— Вам трудно понять. Вы не переносите, когда кому-то причиняют боль. Но для некоторых людей существует нечто еще более невыносимое — не знать правды! Вы слышали, как эта бедная женщина сказала: «Тэри всегда важно знать…» Для его склада ума истина всегда на первом месте. Правду, какой бы она ни была горькой, можно осмыслить и пережить.

Генриетта поднялась.

— Вы хотите, чтобы я осталась, или мне лучше уйти?

— Я думаю, будет лучше, если вы уйдете.