— Люси! Ты не… Что ты сделала, Люси?

Люси Энкейтлл снова поднялась с кресла, вынула из вазы два засохших цветка.

— Дорогой, — сказала она, — неужели ты можешь предположить хоть на мгновение, что я убила Джона Кристоу? У меня была эта глупая идея насчет несчастного случая. Но потом, знаешь, я вспомнила: мы ведь сами пригласили Джона Кристоу, он к нам не напрашивался. Нельзя же пригласить человека, а потом подстроить несчастный случай… Даже арабы крайне щепетильны в том, что касается гостеприимства. Так что, Генри, не беспокойся! Хорошо?

Она смотрела на него со своей неизменной очаровательной, любящей улыбкой.

— Я всегда беспокоюсь за тебя, Люси, — с нажимом сказал он.

— Не стоит, дорогой! Ты видишь, что все в общем-то к лучшему. Джона нет. Это мне напомнило, — раздумчиво проговорила Люси, вспоминая, — того человека в Бомбее[200], который был так ужасающе груб ко мне. Через три дня его переехал трамвай.

Она открыла стеклянную дверь на террасу и вышла в сад. Сэр Генри сидел неподвижно, наблюдая за тем, как высокая, стройная фигура удаляется вниз по тропинке. Он казался старым и усталым, а лицо выглядело как у человека, живущего в постоянном страхе.

На кухне заплаканная Дорис Эммотт совсем поникла под строгими упреками мистера Гаджена. Миссис Медуэй и мисс Симмонс исполняли роль хора[201] в греческой трагедии.

— Забегать вперед и делать скоропалительные заключения — так может поступать только неопытная девушка.

— Абсолютно верно, — поддержала миссис Медуэй.

— Если вы увидели меня с пистолетом в руке, правильно было подойти и сказать: «Мистер Гаджен, не будете ли вы так добры дать мне объяснение».

— Или вы могли бы подойти ко мне, — вставила миссис Медуэй. — Я всегда охотно готова объяснить молодой девушке, не знающей жизни, как ей следует поступить.

— Чего вы не должны были делать, — строго продолжал Гаджен, — так это идти и болтать об этом полицейскому… к тому же всего лишь сержанту! Никогда не следует связываться с полицией, если этого можно избежать.

— Достаточно неприятно, когда полицейские в доме.

— Ужасно неприятно, — прошептала мисс Симмонс. — Ничего подобного не случалось со мной раньше.

— Мы все знаем ее сиятельство, — продолжал Гаджен. — Я спокойно ко всему отношусь, что бы ее сиятельство ни сделала… Но полиция не знает ее сиятельства, как ее знаем мы, и не годится, чтобы ее сиятельство беспокоили глупыми вопросами и подозрениями только потому, что она разгуливает с огнестрельным оружием. Это на нее похоже, но у полицейских на уме только убийства и прочие подобные вещи. Ее сиятельство просто очень рассеянная леди, которая и мухи не обидит, хотя нельзя отрицать, что она оставляет вещи в самых необычных местах. Я никогда не забуду, — с чувством добавил Гаджен, — как она принесла живого омара[202] и положила его в холле на поднос для визитных карточек… Я думал, у меня начались галлюцинации!

— Это, должно быть, случилось до меня, — с любопытством заметила Симмонс.

Миссис Медуэй прервала эти откровения, указав взглядом на провинившуюся Доррис.

— Как-нибудь в другой раз, — сказала она. — Так вот, Доррис, мы хотим тебе добра. Связываться с полицией — это дурной тон. Помни об этом! Теперь можешь продолжать заниматься овощами и будь повнимательнее, чем вчера со стручковой фасолью.

Доррис шмыгнула носом.

— Да, миссис Медуэй, — сказала она и, шаркая ногами, пошла к раковине.

— Боюсь, сегодня у меня не получатся пирожные, тут нужна легкая рука, — пророчески произнесла миссис Медуэй. — А завтра это ужасное слушание в суде. Как вспомню, мне всякий раз делается не по себе. Подумать только, чтобы такое — случилось с нами!

Глава 22

Задвижка на калитке щелкнула, Пуаро выглянул в окно и, увидев визитера, очень удивился. Что могло привести к нему Веронику Крэй?

Она вошла, благоухая восхитительными духами, которые Пуаро тут же узнал. На Веронике, как и на Генриетте, был твидовый костюм и уличные туфли, но на этом их сходство заканчивалось.

— Мосье Пуаро. — Тон был мягкий и слегка взволнованный. — Я только сейчас обнаружила, кто мой сосед. Мне всегда хотелось познакомиться с вами.

Пуаро склонился над ее протянутыми руками.

— Я в восторге, мадам.

Вероника приняла эти знаки внимания с милостивой улыбкой, но от чая, кофе или коктейля отказалась.

— Нет-нет. Я пришла только поговорить с вами. Серьезно поговорить. Я обеспокоена.

— Вы обеспокоены? Мне очень жаль.

Вероника со вздохом опустилась на стул.

— По поводу смерти Джона Кристоу. Завтра предварительное слушание. Вы знаете об этом?

— Разумеется.

— Все это так невероятно…

Она внезапно замолчала.

— Едва ли кто мне поверит. Но вы, я думаю, сможете поверить, потому что знаете кое-что о человеческой природе.

— Да, немного знаю, — согласился Пуаро.

— Ко мне приходил инспектор Грэйндж. Он вбил себе в голову, будто я ссорилась с Джоном, что отчасти верно, но совсем не так, как он думает… Я сказала ему, что не видела Джона пятнадцать лет, и он мне просто-напросто не поверил. Но это правда, мосье Пуаро.

— Если это правда, ее легко доказать. Зачем же беспокоиться?

На его улыбку Вероника ответила самой дружеской улыбкой.

— Дело в том, что я просто не решилась рассказать инспектору, что случилось на самом деле в субботу вечером. Это было настолько невероятно, что инспектор, конечно, не поверил бы, но я чувствовала, что должна кому-нибудь рассказать. Поэтому я пришла к вам.

— Я чрезвычайно польщен, мадам, — тихо произнес Пуаро.

Любезность Пуаро, как он успел заметить, она приняла как должное. «Эта женщина, — подумал он, — чрезвычайно уверена в производимом ею впечатлении. Настолько уверена, что может, пожалуй, иногда допустить ошибку».

— Пятнадцать лет назад мы с Джоном были помолвлены. Он был очень влюблен в меня… настолько, что иногда это даже пугало. Он хотел, чтобы я оставила сцену, отказалась от привычного образа жизни. Он был так деспотичен и одержим, что мне стало ясно — я этого не вынесу. И я разорвала помолвку. Боюсь, он принял все слишком близко к сердцу.

Пуаро сочувственно поцокал языком.

— Я не видела его до прошлой субботы. Он проводил меня домой. Я сказала инспектору, что мы говорили о прошлом… в общем, это соответствует истине. Но было и нечто большее.

— Да?

— Джон потерял голову… совершенно обезумел. Он хотел оставить свою жену и детей, требовал, чтобы я развелась с мужем и вышла замуж за него. Он сказал, что никогда не забывал меня… что с тех пор, как меня увидел, время остановилось…

Она закрыла глаза и судорожно сглотнула, даже под пудрой и гримом было заметно, что ее лицо невероятно побледнело. Наконец она снова открыла глаза и почти робко улыбнулась Пуаро.

— Вы можете поверить, что… чувство, подобное этому, возможно? — спросила она.

— Да, я думаю, это возможно.

— Так помнить… так ждать… строить планы… надеяться, решившись всем сердцем и умом, добиться наконец того, чего хочешь. Такие мужчины есть, мосье Пуаро.

— Да… и женщины тоже.

Она пристально посмотрела на него.

— Я говорю о мужчинах… о Джоне Кристоу. Вот как все это было! Сначала я противилась, смеялась, отказываясь принимать все всерьез. Потом сказала ему, что он безумец. Было довольно поздно, когда он отправился домой. Мы спорили и спорили. Он не отступал.

Она опять судорожно сглотнула.

— Вот почему я на следующее утро послала ему записку. Я не могла все оставить так. Я хотела заставить его понять — то, что он хочет, невозможно.

— В самом деле?

— Ну разумеется! Он пришел, но не хотел слушать, что я ему говорила, и продолжал настаивать. Я сказала, что не люблю его, что я его ненавижу. — Она остановилась, тяжело дыша. — Я вынуждена была быть грубой. Так мы и расстались, окончательно рассорившись. А теперь… он мертв.

Пуаро видел, как ее руки прокрались друг к другу, видел сплетенные пальцы, выступающие костяшки пальцев сжатых рук. Это были крупные, довольно жестокие руки.

Ее переживания передались ему. Это была не печаль, не грусть — нет! Это была злость. «Злость эгоистки, — подумал Пуаро, — чьи расчеты не оправдались».

— Ну так что, мосье Пуаро? — Она снова владела собой. — Что мне делать? Рассказать или держать все при себе? Вот что случилось на самом деле, но, вероятно, не так легко этому поверить.

Пуаро посмотрел на нее долгим, испытующим взглядом. Он не думал, что Вероника Крэй сказала правду, и все-таки в ее рассказе чувствовалась искренность «Все это действительно было, — подумал он, — но происходило иначе».

И вдруг он понял. Это была правдивая история, но… перевернутая. Это она не могла забыть Джона Кристоу. Это ее отвергли и оттолкнули. И теперь эта разъяренная тигрица лишилась того, кого она считала своей законной добычей, и, чтобы хоть как-то излить досаду и злость, она придумала свой вариант «правды», который мог бы удовлетворить ее уязвленную гордость, удовлетворить голод по человеку, ускользнувшему из ее жадных рук. Разве можно признать, что она, Вероника Крэй, не смогла получить желаемого! Поэтому она перевернула все с ног на голову.

Пуаро глубоко вздохнул.

— Если это касается смерти Джона Кристоу, вы должны были бы все рассказать, если же нет… а я не вижу тут связи… думаю, вполне оправданно держать все это при себе.

Он понял, что она разочарована. Ему показалось, что в данный момент его гостье очень хотелось бы швырнуть эту историю на страницы газет. Зачем она пришла к нему? Испытать свою версию на нем? Посмотреть, как он отреагирует? Или убедить его использовать эту историю?