Дороти Л. Сэйерс - Смерть по объявлению

Мисс Партон, разумеется, была антикоплианкой, которую ничто не могло поколебать, поэтому она улыбалась мистеру Толбою, когда тот заходил в машбюро позаимствовать марку. А вот мисс Росситер, хотя внешне и более язвительная, гордилась тем, что сохраняла взвешенную позицию. В конце концов, говорила она, мистер Копли, вероятно, подразумевал нечто большее, чем пятьдесят фунтов, но если подумать, то ведь именно он вытащил Толбоя и всю остальную группу «Нутракса» из очень неприятной истории. Она считала, что мистер Толбой слишком много о себе думает и не имел никакого права разговаривать с бедным мистером Смейлом подобным образом.

— А кроме того, — добавила она, — мне не нравятся его подружки.

— Подружки? — переспросила мисс Партон.

— Ну, вы знаете, что я не сплетница, — ответила мисс Росситер, — но когда видишь женатого мужчину, выходящего после полуночи из ресторана с некой дамой, очевидно не являющейся его женой…

— Не может быть! — воскликнула мисс Партон.

— Дорогая моя! Я прекрасно рассмотрела ее, невзирая на ее маленькую шляпку с вуалью… Добавьте к этому трехдюймовые каблуки, отделанные стразами… чулки в сеточку и прочее… невероятно дурной вкус.

— Может, это его сестра?

— Да бросьте! А его жена тем временем сидит дома с младенцем? Он меня не видел. Конечно, я никому ничего не скажу, но думаю…

Так оценивали ситуацию машинистки.

Мистер Хэнкин, хоть официально и соблюдал беспристрастность, на самом деле был толбоитом. Его почему-то раздражала пунктуальность и рациональность Копли, при том что сам он был человеком пунктуальным и рациональным. Он подозревал — и это было чистой правдой, — что Копли критикует стиль руководства отделом и не прочь получить свою долю власти. У мистера Копли была привычка приходить к нему с бесконечными предложениями: «Мистер Хэнкин, разве не было бы лучше, если бы?..», «Прошу простить меня, мистер Хэнкин, но не следует ли ужесточить контроль за?..», «Разумеется, я понимаю, что нахожусь здесь в положении подчиненного, но у меня более чем тридцатилетний опыт работы в рекламном бизнесе, и по моему скромному мнению…».

Предложения всегда были вполне разумными и имели лишь тот недостаток, что грозили вызвать недовольство мистера Армстронга, требовали большой затраты времени на нудное руководство их проведением в жизнь и были способны рассорить весь темпераментный отдел текстовой рекламы и выбить его из колеи. Мистер Хэнкин уже устал повторять: «Это очень интересно, мистер Копли, но мы с мистером Армстронгом считаем, что в целом лучше устанавливать как можно меньше ограничений». Мистер Копли обычно отвечал, что прекрасно понимает, но по его лицу мистер Хэнкин видел, что он считает его слабым и неэффективным руководителем, это подтвердил и инцидент с «Нутраксом». Когда встал вопрос о том, с кем мог и должен был проконсультироваться мистер Копли, тот не принял в расчет мистера Хэнкина, и это послужило последнему доказательством того, что все ценные предложения мистера Копли насчет руководства отделом были завуалированной формой желания показать, какой он блистательный работник, и не имели ничего общего со стремлением помочь мистеру Хэнкину или отделу в целом. В этом смысле мистер Хэнкин, со свойственной ему проницательностью, видел истинные мотивы действий мистера Копли глубже, чем тот сам, и, соответственно, не был склонен сочувствовать ему, а, напротив, намеревался оказать всю необходимую поддержку мистеру Толбою. Об инциденте со Смейлом ему, естественно, не доложили, поэтому он никак не комментировал состав крикетной команды, только мимоходом поинтересовался, почему исключены мистер Смейл и мистер Макалистер. Мистер Толбой небрежно ответил, что они не могут играть, и на том вопрос был закрыт.

Еще одного союзника мистер Толбой обрел в лице мистера Барроу, который не любил отдел текстовой рекламы в целом и по определению, потому что они, по его словам, были сборищем зазнаек, которые вечно вмешиваются в творчество художника и пытаются диктовать ему, как выстраивать визуальный ряд. Он признавал, что в принципе изображения должны иллюстрировать текст, но настаивал (не без оснований), что те из них, которые предлагают текстовики, часто бывают неосуществимы, а сочинители текстов напрасно обижаются из-за необходимых изменений, которые он вынужден вносить в их «эскизы». Кроме того, он был глубоко уязвлен репликой мистера Армстронга в его адрес, с ненужной точностью переданной ему мистером Инглби, которого он ненавидел. В сущности, он был на грани того, чтобы отказаться участвовать в матче вместе с Инглби.

— Нет-нет, послушайте! — вскричал мистер Толбой. — Вы не можете меня так подвести! Вы — лучший бэтсмен какой у меня есть.

— А разве нельзя исключить Инглби?

Предложение немало смутило мистера Толбоя, потому что на самом деле, каким бы хорошим и надежным бэтсменом ни был мистер Барроу, Инглби он сильно уступал. Мистер Толбой замялся.

— Не вижу причин, по которым мог бы это сделать. В прошлом году он принес шестьдесят три рана. Но вот что я вам скажу: я поставлю его четвертым, а вы будете открывать игру с кем-нибудь другим — например, с Пинчли. Готовы начать с Пинчли?

— Нельзя ставить Пинчли на открытие. Он — всего лишь добросовестный работяга.

— Ну а кого тогда?

Мистер Барроу со скорбным видом обозрел список.

— Слабая команда, Толбой. Это действительно лучшее, что вы смогли собрать?

— Боюсь, что так.

— Жаль, что вы повздорили со Смейлом и Макали-стером.

— Да, но теперь уже ничего не изменишь. Вам придется играть, мистер Барроу, или мы будем вынуждены взять первого попавшегося.

— Я знаю, что надо сделать. Поставьте себя в пару со мной.

— Это никому не понравится. Все сочтут это нескромностью с моей стороны.

— Тогда Гарретта.

— Гарретта — отлично. С ним вы согласны играть первым?

— Полагаю, что должен.

— Это очень благородно с вашей стороны, мистер Барроу.

И мистер Толбой, выдохнув с облегчением, помчался прикреплять к доске объявлений обновленный список:

УЧАСТНИКИ МАТЧА С «БРАЗЕРХУД»:

1. м-р Барроу

2. м-р Гарретт

3. м-р Хэнкин

4. м-р Инглби

5. м-р Толбой (капитан)

6. м-р Пинчли

7. м-р Миллер

8. м-р Бизли

9. м-р Бредон

10. м-р Хаагедорн

11. м-р Уэддерберн

Он постоял минуту, весьма безнадежно взирая на список, потом вернулся к себе, взял большой лист бумаги формата 33,6 × 42 см и приготовился составить таблицу-смету для клиента на следующие три месяца, однако не мог сосредоточиться на цифрах. В конце концов он отодвинул таблицу в сторону и продолжал сидеть, тупо уставившись в окно на серые лондонские крыши.

— В чем дело, Толбой? — поинтересовался мистер Уэддерберн.

— Жизнь — настоящий ад, — ответил мистер Толбой и вдруг взорвался: — Господи! Как я ненавижу это прокля́тое место! Оно действует мне на нервы.

— Видимо, вам пора в отпуск, — благодушно сказал мистер Уэддерберн. — Как ваша жена?

— Она в порядке, — ответил мистер Толбой, — но мы не сможем никуда уехать до сентября.

— Это самое неприятное в жизни женатого мужчины, — заметил мистер Уэддерберн. — Кстати, вспомнил: вы уже что-нибудь сделали для журнала «Грудное вскармливание» в серию «Нутракс» для кормящих матерей»?

Мистер Толбой мысленно проклял всех кормящих матерей, набрал номер мистера Хэнкина по внутренней связи и скорбным голосом подал заявку на шесть четырехдюймовых макетов, посвященных этой вдохновляющей теме.

Для лорда Питера Уимзи несколько недель жизни, проведенных в разгадывании Загадки железной лестницы, имели странно-фантастическое свойство, замеченное им уже в момент свершения событий и еще более ощутимое в ретроспективе. Сама работа, которой он — а точнее, туманное подобие его собственной личности, которое каждое утро появлялось в агентстве под именем Дэса Бредона, — там занимался, переносила его в сферу смутных платонических архетипов, имевших едва уловимое отношение к чему бы то ни было в реальной жизни. Здесь некие странные сущности вроде Бережливых жен, Мужчин с тонким вкусом, Разборчивых покупателей и Истинных знатоков, вечно молодые, вечно красивые, вечно добродетельные, хозяйственные и пытливые, сновали туда-сюда по своим сложным орбитам, сравнивая цены и качество, проводя контроль чистоты продукта, задавая нескромные вопросы о недугах друг друга, семейных расходах, кроватных пружинах, кремах для бритья, диетах, стирке белья и чистке обуви, бесконечно тратили, чтобы сэкономить, и экономили, чтобы тратить, вырезáли купоны и собирали картонные упаковки, удивляли мужей маргарином, а жен — патентованными стиральными машинами и пылесосами, с утра до вечера занимались стиркой, стряпней, уборкой, спасением детей от микробов, лиц от ветра и непогоды, зубов от кариеса, желудков от несварения, да еще и добавляли столько часов к суткам с помощью трудосберегающих приспособлений, что всегда оставался досуг, чтобы посетить кинотеатр, поваляться на пляже, устроить пикник с мясными консервами и консервированными фруктами и даже (принарядившись в такие-то и такие-то шелка, перчатки от Блэнка, обувь от Дэша, защитив кожу кремом от такой-то фирмы и вымыв волосы такими-то оздоравливающими шампунями) посетить сады Ранелага, Каусскую регату, главную трибуну Аскота, Монте-Карло и королевские покои.

Откуда, задавался вопросом Бредон, они берут деньги, чтобы тратить их так разнообразно и расточительно? И что случится, если эта адская пляска трат-сбережений вдруг остановится? Если все рекламные агентства в мире завтра закроются, продолжат ли люди все так же безостановочно покупать мыло, самокаты, есть больше яблок, давать своим детям все больше витаминов, потреблять все больше низко-шлаковых продуктов, молока, оливкового масла, слабительных средств, изучать иностранные языки с помощью пластинок, слушать все новых виртуозов-исполнителей по радио, делать очередной ремонт в доме, освежаться безалкогольными напитками, готовить все больше новых аппетитных блюд, позволяя себе пусть небольшой дополнительный комфорт, который для них так много значит? Или вся эта отчаянная карусель замедлит свое вращение и выдохшаяся публика вернется к примитивной еде и зарастет грязью? Он не знал. Как все богатые люди, он никогда прежде не обращал внимания на рекламу и не отдавал себе отчета в невероятной коммерческой важности относительно небогатого населения.