– Это точно, – сказал я, улыбнувшись. – Довольно оригинальный метод.

Пуаро кивнул:

– Он… как у вас говорится… выбил почву перед нашими ногами.

– У нас из-под ног, – поправил его я. – Да, все это выставило нас в глупом виде.

– Очень любопытная мысль. Возможно, вы и выглядели глупо. Я ни в малейшей степени не чувствовал себя глупо, да и, думаю, не выглядел таковым. Как раз напротив, друг мой, я смутил его.

– Разве? – усомнился я, не помня никаких признаков смущения.

– Si[37], si. Я слушаю его… слушаю. И наконец задаю вопрос о чем-то совершенно постороннем, и это, как вы, вероятно, заметили, страшно озадачивает нашего отважного господина. Вы ничего не заметили, Гастингс.

– Я подумал, что его ужас и удивление от вести о смерти Карлотты Адамс были неподдельными, – сказал я. – А вы, как я предполагаю, назовете это хорошей игрой?

– Определить невозможно. Но я согласен, все это действительно выглядело неподдельным.

– Почему, как вы считаете, он столь цинично бросил нам в лицо все эти факты? Ради развлечения?

– Такое всегда возможно. У вас, англичан, крайне странное представление о юморе. Но это могло быть и стратегией. Если факты скрывают, они приобретают подозрительное значение. Если же факты открыто признают, они воспринимаются как менее важные по сравнению с их реальной значимостью.

– К примеру, его ссора с дядей в то утро?

– Именно. Он знает, что этот факт рано или поздно вылезет наружу. Eh bien, он сам вытаскивает его на всеобщее обозрение.

– Он не так глуп, как кажется.

– О, он совсем не глуп. У него достаточно мозгов, только он не всегда ими пользуется. Как я сказал, он отлично видит, каков расклад, и открывает карты. Вы же играете в бридж, Гастингс. Скажите мне, когда так поступают?

– Вы сами играете в бридж, – рассмеялся я. – И сами отлично знаете – когда все взятки ваши и вы хотите сэкономить время и перейти к новому кругу.

– Да, mon ami, это истинная правда. Но иногда бывает другая причина. Я один или два раза обращал на это внимание, когда играл с les dames. Возможно, есть небольшие сомнения. Eh bien, la dame, она бросает на стол карты, говорит «все остальные мои», собирает карты и начинает сдавать. Возможно, другие игроки соглашаются с таким исходом, особенно если они не очень опытные. Заметьте, подвох не так очевиден. Чтобы понять, где он, нужно подумать. И где-то в середине следующего кона один из игроков говорит себе: «Да, но она должна была бы, хотела она того или нет, побить ту четвертую бубну у болвана, и тогда ей пришлось бы ходить с маленькой трефы, но в этом случае сыграла бы моя девятка».

– И что вы думаете?

– Я думаю, Гастингс, что излишняя бравада – очень интересная штука. Еще я думаю, что время обедать. Une petite omelette, n’est ce pas?[38] А после этого, часов в девять, я хотел бы сделать еще один визит.

– Куда?

– Сначала, Гастингс, мы пообедаем. И пока не перейдем к кофе, не будем обсуждать это дело. Во время еды мозг должен служить желудку.

Пуаро сдержал слово. Мы зашли в небольшой ресторанчик в Сохо, где его хорошо знали, и там нам подали великолепнейший омлет, камбалу, курицу и Baba au Rhum[39], любимое лакомство Пуаро.

Затем, когда мы пили кофе, сидевший напротив Пуаро тепло улыбнулся мне.

– Мой добрый друг, – сказал он, – я завишу от вас гораздо больше, чем вы думаете.

Это неожиданное признание и озадачило меня, и обрадовало. Раньше Пуаро ничего подобного мне не говорил. Иногда в глубине души я испытывал легкую обиду. Казалось, он из кожи вон лез, чтобы принизить мои умственные способности.

Хотя я не считал, что его собственные способности ослабевают, я все же вдруг осознал, что в последнее время мой друг стал зависеть от моей помощи сильнее, чем можно было предположить.

– Да, – мечтательно произнес он, – возможно, вы не всегда понимаете, как это происходит, но вы часто, очень часто указываете верный путь.

Не веря своим ушам, я, запинаясь, произнес:

– Послушайте, Пуаро, я безумно рад… я в той или иной степени многому научился у вас…

Он покачал головой.

– Mais non, ce n’est pas ça[40]. Вы ничему не научились.

– О! – ошарашенно произнес я.

– Так и должно быть. Ни один человек не должен учиться у другого. Каждая личность должна предельно развивать свои способности, а не пытаться подражать кому-то. Я не хочу, чтобы из вас получился второй – и худший – Пуаро. Я хочу, чтобы вы были лучшим Гастингсом. И вы и есть лучший Гастингс. Я нахожу, что вы являетесь почти совершенной иллюстрацией нормального разума.

– Надеюсь, во мне нет отклонений, – сказал я.

– Нет-нет. Вы идеально и совершенно сбалансированы. Вы олицетворяете здравомыслие. Вы понимаете, что это значит для меня? Когда преступник готовится совершить преступление, его первые усилия направлены на обман. Кого он стремится обмануть? Образ, который сложился в его сознании, – это образ нормального человека. Не исключено, что такого и не существует – это просто математическая абстракция. Но вы очень близко подошли к пониманию того, что это возможно. Бывают моменты, когда у вас происходит всплеск способностей, когда вы поднимаетесь над средним уровнем, и моменты – надеюсь, вы простите меня, – когда вы опускаетесь в интересные глубины тупости; но при этом для всех вы, как ни удивительно, остаетесь нормальным. Eh bien, какая мне от этого польза? А вот такая. Я вижу, как в вашем сознании, словно в зеркале, отражается именно то, во что пытается заставить меня поверить преступник. Это ужасно полезно и поучительно.

Я не все понял. Мне показалось, что в словах Пуаро совсем нет похвалы. Однако мой друг быстро развеял это впечатление.

– Я плохо выразился, – сказал он. – Вы умеете заглянуть в сознание преступника, чего я сам не умею. Вы показываете мне, во что преступник заставляет меня поверить. Это великий дар.

– Заглянуть в сознание, – повторил я. – Да, наверное, я наделен проницательностью.

Я устремил на него взгляд. Пуаро курил свои крохотные сигаретки и с величайшим дружелюбием смотрел на меня.

– Ce cher[41] Гастингс, – сказал он, – я и в самом деле искренне привязан к вам.

Мне было приятно это слышать, однако я смутился и поспешил сменить тему.

– Ладно вам, – деловито произнес я, – давайте поговорим о деле.

– Eh bien. – Пуаро откинулся на спинку, прищурился и медленно выдохнул дым. – Je me pose des questions[42].

– И?.. – с энтузиазмом откликнулся я.

– Вы, без сомнения, тоже?

– Естественно, – ответил я, тоже откинулся на спинку, прищурился и выдал: – Кто убил лорда Эджвера?

Пуаро тут же сел прямо и замотал головой:

– Нет-нет. Вовсе нет. Разве это вопрос, а? Вы как те, кто читает детективный роман и по очереди подозревает всех героев безо всякого на то основания. Когда-то, согласен, я и сам вынужден был так поступить. Но то был исключительный случай. Как-нибудь я расскажу вам о том деле. Это предмет моей гордости… Но о чем мы говорили?

– О вопросах, которые вы задаете себе, – сухо напомнил я.

Я не мог избавиться от ощущения, что нужен Пуаро лишь в качестве компаньона, перед которым можно хвастаться. Эти слова так и рвались у меня с языка, но я сдержался. Если ему так нравится вразумлять кого-то – пусть.

– Начинайте, – предложил я. – А мы послушаем.

Его тщеславию только это и было надо. Пуаро опять откинулся на спинку и заговорил:

– Первый вопрос мы уже обсудили. Почему лорд Эджвер изменил свое отношение к разводу? Парочка идей напрашивается сама собой. Одну вы знаете.

Второй вопрос, что я задаю себе: что случилось с тем письмом? Кто был заинтересован в том, чтобы лорд Эджвер и его жена юридически оставались связанными друг с другом?

Третий: что означало выражение на его лице, когда вы вчера утром оглянулись, выходя из библиотеки? У вас есть какие-нибудь ответы, Гастингс?

Я покачал головой:

– Я так и не понял его.

– Вы уверены, что вам это не привиделось? Иногда, Гастингс, ваше воображение становится un peu vif[43].

– Нет, не привиделось, – твердо произнес я. – Я уверен, что не ошибся.

– Bien. Тогда этот факт требует объяснения. Мой четвертый вопрос касается пенсне. Ни Джейн Уилкинсон, ни Карлотта Адамс не носили очки. Тогда что те делали в сумочке Карлотты Адамс?

Теперь пятый вопрос. Зачем кому-то понадобилось телефонным звонком выяснять, находится ли Джейн Уилкинсон в Чизике, и кто этот человек?

Вот, друг мой, вопросы, которые мучают меня. Если б я мог на них ответить, мой разум возликовал бы. Если б я мог сложить версию, которая приемлемо объясняла бы все факты, мое amour propre так не страдало бы.

– Есть и еще вопросы, – сказал я.

– Например?

– Кто вдохновил Карлотту Адамс на этот розыгрыш? Где она находилась вечером до и после десяти часов? Кто этот Д, что подарил золотую коробочку?

– Эти вопросы и так очевидны, – сказал Пуаро. – В них нет нюансов. Это просто то, чего мы не знаем. Все они касаются фактов. Мы можем получить ответы на них в любую минуту. Мои же вопросы, mon ami, психологические. Маленькие серые клеточки мозга…

– Пуаро, – произнес я в отчаянии, чувствуя, что должен остановить его любой ценой. Я не вынес бы, если б пришлось выслушивать все это снова. – Вы говорили о каком-то визите.

Мой друг посмотрел на часы.

– Верно, – сказал он. – Я телефонирую и выясню, удобно ли.