Официант собрал тарелки и черный перец, который они просили принести для копченого лосося, и Пенгелли надел свои очки.

— Я тебе напомню об этом, — пообещал он. — Итак, вчера действовало, по предварительным подсчетам, от двадцати пяти до тридцати небольших мобильных групп?

— Да.

— А что значит — «кто-то изображает из себя Господа Бога»? У него, выходит, есть от пятидесяти до ста учеников, помогающих изливать на грешников серную кислоту? — поскольку Роджер не ответил, Пенгелли вновь заговорил: — Вряд ли допустимо полагать, что такое количество молодых оболтусов можно объединить в сернокислую армию только лишь идеей праведности. Им за это либо платят, либо они делают это из сатанинской радости. Не удивлюсь, если их привлекает и то, и другое. Я использую твою идею о человеке, играющем роль Бога, если ты настаиваешь, но ни ты, ни я не отнесемся к этому всерьез. Не такого надо искать.

— Я не знаю, кого я ищу, — признался Роджер.

Официант принес бефстроганов для Роджера и камбалу, запеченную на углях, для Пенгелли, и они принялись за еду. Когда с ней было покончено, сам Денелли, низенький, толстый, со своей итальянской улыбочкой на лице, подошел к ним, держа в руке номер «Ивнинг ньюс».

— Здесь ваша фотография, мистер Уэст, я подумал, вам захочется взглянуть, — сказал он. — Прошу прощения, мистер Пенгелли, что это не ваша газета.

— Удивлен, что ты читаешь такую дрянь, — пошутил Пенгелли. — Я… Что случилось, Роджер?

Пенгелли с тревогой смотрел на выражение лица Уэста.

Да, там была его фотография. Но рядом со страницы смотрело трогательное сердцеобразное лицо Джил Хиккерсли и портрет-фоторобот. Внизу шла подпись: «Воссозданный специалистами Ярда портрет Клайва Дэвидсона, сделанный на основе информации, полученной от Джил Хиккерсли (фото прилагается)».


Глава пятнадцатая

ЯРОСТЬ

Побелев от злости, какой он не испытывал уже много лет, Роджер стремительно вошел в комнату, где вместе с двумя сержантами работал Мориарти. Тех сразу сдуло, как только они взглянули на Роджера. Захлопнув дверь и швырнув на стол Мориарти газету, Уэст напряженно и требовательно спросил:

— Это вы поместили в газете портрет Дэвидсона?

— Да, я…

— И этот текст?

— Да, я подумал…

— Мориарти, — свирепо произнес Роджер, — вы не умеете думать. Пока еще не умеете. Вы не можете даже начать думать. И вы не умеете выполнять приказы. Я говорил вам, что не надо помещать этот портрет без моего особого указания, говорил?

— Да, но…

— Не может быть никаких «но». Вы сознательно нарушили приказ, и я знаю, почему. — Он наклонился над столом, взявшись за его края вытянутыми руками и в упор глядя на молодого человека, в лице которого не было ни кровинки, глаза остекленели. — Вы считаете, я неправильно веду дело. Вам кажется, что я действую недостаточно быстро, — он сделал паузу, давая Мориарти возможность возразить: «Нет, это не так, сэр», но тот сидел совершенно неподвижно, губы его лишь чуть раздвинулись, обнажая зубы, будто он собирался зарычать. — Вы думаете, что можете работать лучше, чем я. Но затешите у себя на голове. Вы предали молодую девушку — свидетеля, который теперь для нас потерян. Вы выставили меня лжецом и тем самым подорвали в ней всякое доверие к полиции. Возможно, она стала бы решающим свидетелем. Даже болван, я думаю, понимает, что она единственный человек, который способен установить личность Клайва Дэвидсона! Служащие Ассоциации молодых христиан не смогут сказать, кто был с нею в тот вечер и кто именно убежал. Это может сделать только она. Думаете, теперь она захочет нам помочь? — отрывисто бросил Роджер. — Ну, давайте, ответьте мне, как вы думаете, захочет она?

— Мы ее заставим, — выдавил Мориарти.

— Мы ее не заставим. Мы не можем заставить людей говорить. Нам нужны свидетели, которые стремятся нам помочь. Если перед нами окажется величайший преступник Лондона, мы не сможем заставить его говорить правду. Это нам никогда не удастся. Но даже вне зависимости от того, важны или нет показания этой девушки, вы подорвали веру — веру в то, что Ярд с ней, а вы со мной. Никто из работавших у меня никогда не разрушал эту веру. Я отдавал распоряжения, и они выполнялись. Без такого доверия работать нельзя. Если была необходимость в том, чтобы подчиненный действовал по своему усмотрению, мы заранее договаривались о сфере его полномочий. Вот так мы работаем в Скотленд-Ярде, в столичной полиции. Всякий другой путь ведет к анархии. Вы служите в полиции двенадцать лет и не научились этому элементарному правилу?

Он остановился, отчасти потому, что надо было передохнуть, отчасти потому, что его гнев стихал, найдя себе выход. В кабинете стояла мертвая тишина. Пачки бумаг на письменном столе и на столе возле стены, снабженные примечаниями карты, диаграммы, таблицы и графики показывали, какую огромную работу проделал сидевший перед ним человек, но мысль об этом нисколько не снимала напряжения Роджера.

Мориарти слегка отодвинул свой стул и произнес сквозь зубы:

— Хотите, чтобы я подал в отставку, сэр?

— Когда я захочу, я сам вас уволю.

Мориарти со свистом выдохнул.

— Зачем вы это сделали? — сказал Роджер. — Ну-ка, расскажите мне.

Мориарти облизнул губы, но не произнес ни слова.

— Почему? — настойчиво повторил Роджер.

— Я… Я действовал по своему усмотрению.

— Были какие-то особые основания для этого?

— Нет, — Мориарти сделал еще один глубокий вдох и отрывисто закончил: — Я думал, вы ошибаетесь, не используя этот портрет.

— И только?

— Да, сэр.

— Следовательно, когда я отдаю вам распоряжения, вы сначала оцениваете их в уме и решаете, одобрять их или не одобрять? И если нет, то вы их не выполняете, — наступила тишина. — Так?

— Но у меня тоже есть ум, — проговорил Мориарти.

— Вы офицер полиции. Вы получаете приказы. В данном случае — мои приказы. С этого момента ваша обязанность — выполнять их без возражений, если я не попрошу высказать ваши возражения. Если мне потребуется ваше мнение, я поинтересуюсь. Если у вас будут соображения, которые вы посчитаете важным высказать, изложите их, но не предпринимайте действий без моей на то санкции. Понятно?

— Да, сэр, — хрипло произнес Мориарти.

— В половине четвертого я буду в своем кабинете. В это же время вы должны быть там. Вы скажете мне, поняли ли вы свое положение и принимаете ли его. Если нет — можете вернуться к себе в отделение. Если останетесь и опять нарушите это правило, я немедленно потребую вашего разжалования как офицера, не способного соблюдать дисциплину. Ясно?

— Д-да.

Только теперь Роджер вернулся к текущей работе.

— Все поступившие на данную минуту донесения находятся на моем столе?

— Да, сэр.

— Ничего нового по сравнению с прежним нет?

— Нет.

Роджер кивнул, повернулся и вышел. Широким решительным шагом прошел он в свой кабинет, коротко кивая тем, кто с ним здоровался по пути. Войдя, остановился у окна и стал смотреть на великолепие медленно текущей реки. Гнев еще не остыл в нем, губы были сжаты, подбородок выставлен вперед.


Щеки Мориарти стали серыми, губы побелели, глаза остановились и застыли, как жидкое стекло, тело напряглось, руки вцепились друг в друга. «Свинья, проклятая свинья, проклятая, проклятая свинья», — билось у него в голове.


Постепенно напряжение Роджера спадало, вместо него приходило озабоченное спокойствие. Он подошел к своему столу, опустился в кресло и стал просматривать накопившиеся донесения. Три сверху были от Мориарти — аккуратно отпечатанные, четкие и ясные. Все, что Роджер наметил прошлой ночью, было выполнено, запросы были разосланы, и на некоторые уже получены ответы. Например:

В местах нападения найдено два коробка спичек с рекламой Понт-клуба.

Найдено одиннадцать отпечатков мотоциклетных шин, но ни один из них нельзя с полной уверенностью связать с нападениями.

Четверо полицейских и еще семь человек, находившиеся в парках примерно в то время, когда совершались налеты, видели поблизости мотоциклистов.

Не поступало пока донесений о продаже значительного количества распылителей «Амо»; куплено лишь с десяток бутылей и канистр с концентрированной серной кислотой; более семисот заводов в Центральном и Большом Лондоне имеют запасы кислоты. Все они проверены отделениями полиции.

Мориарти не пропустил ничего.

Роджер откинулся в кресле и закурил сигарету. Он почувствовал себя страшно опустошенным, такое бывало с ним после того, как приходилось отчитывать своих мальчишек, и часто, когда Дженет смотрела на него с неодобрением. Иногда он заходил слишком далеко; подобные срывы случаются с теми, кому приходится постоянно сдерживать себя. Дженет проводила с мальчиками гораздо больше времени, и обычно именно ей приходилось разбираться с ними. Он часто чувствовал себя усталым, выжатым, как лимон, после того, как давал себе волю. И сейчас наступил полный упадок сил. То же самое ощущал и Мориарти, к тому же он мало спал в эти дни.

«Не будь дураком, — убеждал себя Роджер. — Это черта характера Мориарти — эдакое всезнайство и самоуверенность, их ничем из него не вышибить».

Было немногим больше трех. Роджеру хотелось выкроить кусочек времени и заехать в Челси, поговорить с Джил Хиккерсли, но, может быть, он излишне беспокоится. Он сделал несколько звонков в отделения, прежде чем позвонили из лаборатории.

— Вся кислота одной пробы, Красавчик.

— Хочешь сказать — из одной канистры или контейнера?

— Нет, просто одной пробы. Существует с десяток производителей, которые изготовляют совершенно одинаковую кислоту — хоть сто, хоть тысячу галлонов.