Совет директоров так и не заинтересовался записями в моем блокноте. Мы сделали одну копию этих записей, которая до сих пор лежит в нашем сейфе.

В субботу, в одиннадцать часов утра, когда Вульф спустился из своей оранжереи, я работал за письменным столом. Нужно было кое-что напечатать в связи с делом «Нейлор — Керр». Одним из документов был счет за оказанные услуги. В нем подробно, по пунктам перечислялись все затраты — Вульф всегда был очень щепетильным в этих вопросах, — но расходы были просто мелочью в сравнении с главным пунктом — гонораром. Правда, я склонялся к тому, что он едва ли заработал и десятую часть этого, хотя дело, в конце концов, заключалось в каком-то лишнем нуле.

Когда я печатал перечень расходов, зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Арчи? Угадай, кто говорит.

— Конечно, это ты, Гуинн, дорогая. Что за голос? Не глупи.

— Значит, ты меня еще помнить? Я уж было подумала, что совсем меня забыл. Неужели мы так и не увидим тебя больше в отделе фондов?

— Боюсь, что нет. Я не вынесу близости с вами. Просто не вынесу…

— Опять ты остришь! Очень плохо, потому что я хочу многое тебе рассказать! У нас никогда не происходило столько событий за одну неделю! Мистер Розенбаум теперь новый начальник отдела, а мистер Эплтон назначен… О, мне обязательно надо тебя увидеть! Сегодня вечером я свободна. А ты?

Вообще-то я был занят. У меня было назначено свидание с Лили Роуэн, но она лежала в постели с простудой.

— Просто помираю, до чего хочется услышать про мистера Эплтона, — заявил я. — Встречаемся в баре у Рустермана в семь.

— Но там не танцуют! Я думала, мы…

— Извини, что я тебя прерываю, но мне надо еще поработать. Танцевать мы сможем пойти, когда поужинаем. До семи, дорогая.

Я проигнорировал сопение, доносящееся со стороны Вульфа, и продолжал печатать. Когда перечень расходов был готов, я прочитал его и проверил все цифры, затем положил его в конверт, а копирку спрятал в шкаф, который стоял рядом с кроватью. Затем я вернулся к машинке, вставил лист из моих собственных запасов, поставил число и начал:


Дорогая миссис Пайн!

Вчера вечером я пошел…


Мне пришлось остановиться, чтобы снова взять трубку телефона.

— Арчи? Это Роза.

— Можешь не объяснять. Я тебя сразу узнал. Как твои кудряшки?

— Перестань, — хихикнула она. — Как ты догадался по телефону? Знаешь, вчера я пошла спать в девять часов и не вставала до десяти часов утра — и прекрасно себя чувствую! Когда я пила кофе, то вспомнила о тебе, а так как сегодня суббота, я подумала, может быть, тебе вечером нечего будет делать?

— Действительно, ничего особенного. А тебе?

— Нет, я поэтому и позвонила. Я подумала…

— Достаточно для тебя. Встретимся в баре у Рустермана в семь вечера.

— О, там прекрасное вино! А бифштексы?

— Конечно, два бифштекса. Или даже три. Так ровно в семь?

— Да!

Вульф снова фыркнул, и я опять пропустил это мимо ушей. Мне нужно было сосредоточиться на своем занятии. Ведь теперь я не переписывал бумажки. Работа предстояла творческая. И я продолжил:


…к гадалке, что я делаю крайне редко. Меня обеспокоила фраза, которую Вы как-то обронили, насчет того, что каждый человек рано или поздно надоедает. И мне захотелось узнать, как скоро это случится со мной. Гадалка сказала, что у меня есть самое большее два месяца. Похоже, что я могу быть привлекательным только в течение этого срока. Но примириться с этим не могу.

Высоко ценя Ваше расположение и боясь потерять его, я возвращаю билеты на бейсбол. До начала сезона остаются еще две недели, и у Вас есть много времени, чтобы подыскать другого спутника.

Искренне Ваш…


Я думал, как подписаться — просто Арчи или полным именем, и остановился на последнем. В это время N снова отвлек телефон. Я поднял трубку.

— Контора Ниро Вульфа, у телефона Арчи Гудвин.

— Мистер Гудвин, говорит Эстер Ливси.

— Доброе утро, — я откашлялся, чтобы прочистит горло. — Что вы хотели?

— Я знаю, что заслужила такое обращение, — сказала она. — Я хочу попросить у вас прощения за то, что была такой грубой, когда вы позвонили мне в четверг вечером. Я… я надеюсь, вы поймете. Я чувствовала себя ужасно и поэтому так гадко нагрубила. Я хочу объяснить…

— Ничего страшного, все в порядке. Сейчас вам лучше?

— О да, намного. Я действительно хотела бы объяснить вам кое-что. Не могли бы вы прийти ко мне сегодю вечером, вы ведь знаете адрес? У нас небольшая квартира где мы живем с мамой.

— В Бруклине.

— Да, номер дома 2394…

— Я знаю, думаю, что найду. Как вы относитесь к тому, чтобы покататься завтра со мной на машине? Мы могли бы поехать в старой развалюхе Вульфа куда-нибудь за город и посмотреть, не пришла ли весна?

— Жаль, но завтра я не могу, потому что мы с мамой пойдем в гости. Не беспокойтесь, в самом деле…

— Я вовсе не беспокоюсь, — мне пришла в голову идея. — Проблема в том, что я очень неотесан и, боюсь, произведу на вашу маму плохое впечатление. Наверное, вам лучше было бы узнать меня поближе, прежде чем приглашать к себе домой. Вы знаете, где ресторан Рустермана?

— Рустермана? Конечно.

— Там очень тихо и уютно, а кроме того, хорошая кухня. Может быть, встретимся в баре у Рустермана сегодня вечером в семь часов?

— Это так неожиданно… Я не напрашивалась на ужин…

— Я знаю, но мне кажется, это было бы приятно, по крайний мере для меня. Ну как?

— М-м…

— Пойдете?

— Хорошо, пойду.

Я повесил трубку, иотжулся за ручкой и подписал письмо Цецилии.

Вульф зарычал на меня:

— Что, черт побери, ты собираешься делать со всеми сразу?

Я ухмыльнулся в ответ.

— Клянусь, не знаю. Просто я очень общителен. Не могу разочаровывать людей, особенно женщин.