Телефон упорно звонил, но я, однако, должен был закончить последнюю фразу, прежде чем снять трубку. Звонил Луис Касбон. По его тону я понял, что на этот раз он находится в возбужденном состоянии. Он хотел поговорить с Вульфом, а когда услышал, что тот будет лишь после одиннадцати, резко спросил:

– Но ведь с вами сейчас он бы мог поговорить?

– Разумеется, я здесь живу.

– Сейчас я представляю моих компаньонов и говорю от их имени, как и от своего собственного. Я звоню из нашей конторы. Хочу поговорить с Вульфом как можно скорее. Хочу повторить ему, что самоубийство старшего компаньона является для фирмы непоправимым ударом, а если мы узнаем, что именно Вульф злобно и сознательно толкнул его на этот поступок, мы постараемся, чтобы он ответил за это. Прошу вас передать ему мои слова.

– Такое сообщение испортит ему настроение до конца дня.

– Мне хотелось бы испортить ему настроение до конца жизни!

Касбон положил трубку, а я хотел вернуться к чтению, но подумал, что не мешало бы передать новости по назначению. По внутреннему телефону соединился с теплицей. Ответил сам Вульф, и я передал ему содержание разговора.

– С ума можно сойти! – коротко бросил он и положил трубку, а я вновь занялся рассказом Корригана.

«…Я считал, что нахожусь в полной безопасности, но все же не был спокоен. В конце декабря испытал новое потрясение. Тогда я осознал свое положение. Дайкес пришел в мой кабинет во время работы и попросил пятидесятипроцентного повышения заработной платы.

Он сказал, что рассчитывал на такую сумму от продажи рукописи, а поскольку лишился этого источника дохода,, ему следует дать соответствующую компенсацию. В мгновение ока я понял то, что должен был понять с самого начала. Я буду зависеть от Дайкеса еще долгие годы, может быть, до конца жизни, а границы вымогательства – его потребности. М&ня охватила паника, но внешне я оставался спокойным. Ответил ему, что должен подумать, каким образом потребовать от компаньонов такую значительную прибавку, попросив Дайкеса, чтобы он дал время на обсуждение наших дел и пришел ко мне домой на следующий день, то есть в субботу, 30 декабря, вечером.

Я решил убить его. Мне показалось, что это удивительно просто, так как он ничего не подозревал. Во время разговора я подошел к нему сзади и тяжелым пресс-папье ударил по голове. Он упал на стул, даже не вскрикнув, а я ударил его еще раз. Я ждал часа четыре до поздней ночи или, скорее, до раннего утра, пока опустели улицы, За это время мне пришлось еще три раза ударить Дайкеса. Машину я оставил перед домом, и когда пришло время, стащил труп вниз и, никем не замеченный, погрузил его в машину. Затем поехал через весь город к Восточной реке и около Девяностой улицы столкнул тело с пустынной набережной в реку… Мне следовало тогда быть менее спокойным, но я полагал, что все в порядке, раз Дайкес мертв. Два дня спустя я узнал из газет, что в реке выловили труп и что погибший утонул. Значит, Дайкес был только оглушен, когда я бросил его в воду. Было более двух часов ночи, а я еще не закончил работу. Я поехал на Салливан-стрит и забрался в квартиру, пользуясь ключом, который достал у него из кармана. Если бы я действовал голыми руками, подробный осмотр не потребовал бы и часа, но в перчатках он занял почти три часа. Однако ревизия себя оправдала, хотя я нашел всего три бумаги, достойные внимания: две квитанции Рэчел Абрамс, которая печатала рукопись Берта Арчера, и письмо Джоан Веллимэн на бланке фирмы Охолла и Хэнна, адресованное до востребования в почтовое отделение Клинтона.

Я говорил выше о подробностях осмотра, но, конечно, у меня не было времени для того, чтобы страницу за страницей просмотреть все книги, стоящие на полках, даже если бы я и считал нужным это сделать. И зря, так как я нашел бы написанный рукой Дайкеса список, где фигурировало имя Берта Арчера. Тогда фатальный кусок бумаги не попал бы в ваши руки, а мне не пришлось бы сейчас вам писать.

Около недели я не думал ни о Дайкесе, ни о Джоан Веллимэн, ни о Рэчел Абрамс. Потом начал беспокоиться. Одна печатала роман, другая читала его. Всего год тому назад газеты подробно писали о процессе О’Маллея и председателя суда присяжных. Они сообщили о лишении адвокатских прав бывшего нашего компаньона. Что произойдет, если эти женщины обратят внимание на сходство или, еще хуже, на точное повторение ситуации в романе и в жизни? Разумеется, они угрожали мне в меньшей степени, чем Дайкес, но все же были или могли быть для меня опасны.

Подобные мысли беспокоили меня все сильнее, и наконец я решил что-либо предпринять. В последний день января я позвонил к Охоллу и Хэнну, чтобы поговорить с Джоан Веллимэн. Назвался Бертом Арчером, предложив деньги за консультацию. Мы договорились встретиться через два дня, то есть в пятницу, в половине шестого. Встреча произошла в Рубиновом зале отеля «Черчилль». Мы немного выпили и поболтали. Девушка была недурна собой и умна. Я, собственно, не собирался делать ей ничего дурного, но она заговорила о поразительном сходстве между фабулой "моего" романа и событиями, которые произошли в действительности около года тому назад. Она забыла имя человека, которого лишили адвокатских прав. О’Мара или что-то в этом духе? Спросила меня, не помню ли я. Я ответил, что нет. "Обдумывая фабулу романа, – сказал я – не обращался сознательно ни к каким действительным событиям. Но мог сделать это подсознательно. Не исключаю". Она сказала тогда, что, насколько ей известно, так и не выяснили, выдал ли О’Мара один из его компаньонов. Быть может, мое сознание использовало не только опубликованные материалы, но и интуитивное предчувствие того, что не попало в печать? Меня потрясло последнее замечание Джоан Веллимэн. Больше чем потрясло!

Во время ужина я старался направить разговор так, чтобы в нужный момент предложить поехать за моей рукописью в Бронкс. Я пережил трудный момент, когда девушка поинтересовалась, почему в обратном адресе указано почтовое отделение Клинтона. Я ответил что-то более или менее вразумительное, и она согласилась поехать со мной за рукописью, дав понять, что в квартиру входить не будет. Я был зол на себя, что назначил встречу в таком многолюдном месте, но нас вроде бы никто из моих знакомых не видел, и я решил действовать. Сам пошел на стоянку за машиной, забрал из отеля Джоан Веллимэн и направился в сторону Вашингтон Хэймс. Там, на боковой улочке я проделал все так же просто, как и с Дайкесом. Я сказал, что оконное стекло снаружи слишком забрызгано, обернулся назад будто за тряпкой, схватил тяжелый французский ключ, приготовленный, когда я забирал машину из гаража, и ударил ее. Она даже не вскрикнула. Я пытался усадить ее прямо, но не смог этого сделать. Тогда я перетащил тело на заднее сиденье и уложил его на полу. По дороге к парку Ван Кортлэнд я часто оглядывался назад. Один раз мне показалось, что она вздрогнула, и я ударил ее еще.

В парке я остановился в боковой аллее. Кругом никого не было видно. Но было всего лишь начало десятого. В это время, даже в феврале, мне могли бы помешать в самый ответственный момент. Например, могла проехать какая-нибудь машина. Я выехал из парка, а вернулся два часа спустя и остановил машину на той же аллее. В полночь риск минимален, а мне было необходимо вытащить ее из машины. Я выволок Джоан из автомобиля, уложил на проезжую часть неподалеку от тротуара и переехал ее. Потом прибавил скорость и остановил машину лишь на расстоянии многих миль от парка у фонаря. Хотел убедиться в том, что на машине не осталось крови или других компрометирующих следов. Я ничего не нашел, так как делал все очень осторожно, а, переехав тело, снизил скорость до минимума…»

Я отложил письмо и посмотрел на часы. Было десять тридцать пять, а в штате Иллинойс на час меньше, Джон Веллимэн должен был находиться в своей конторе, согласно данному мне обещанию. Я заказал разговор, и мне тут же дали Пеорию.

– Мистер Вэллимэн? Это Арчи Гудвин. Я обещал сообщить вам немедленно, если найду что-нибудь важное. В прошлую ночь в своей собственной квартире был обнаружен Корриган, старший компаньон известной вам адвокатской фирмы. Он лежал на полу мертвый… На виске – рана, а под рукой – пистолет. Я думаю…

– Он застрелился?

– Не знаю. Думаю – да. Мне кажется, что это важное происшествие, а благоприятно оно для вас или нет, должен решить сам Вульф. Я только держу слово: даю вам знать о происшествии. Больше сейчас я ничего добавить не могу. Вульф наверху работает.

– Спасибо, большое спасибо. Я немедленно выезжаю в Чикаго, а оттуда прилечу в Нью-Йорк. Я позвоню вам, когда буду на месте.

Я ответил, что мы будем ждать, повесил трубку и снова погрузился в чтение.

«…В живых остался лишь один человек, знакомый с романом Дайкеса: Рэчел Абрамс, которая печатала его. А потому, логично рассуждая, я видел только один выход из положения.

Всего лишь три месяца назад я не подозревал, что являюсь потенциальным убийцей. Думал, что знаю себя не хуже других. Я знал, что, исправляя ошибку, совершенную О’Маллеем, пользуюсь увертками. Но знал и то, что без такой казуистики не мог бы сохранить уважение к самому себе. Во всяком случае, с того момента, когда я столкнул тело Дайкеса с набережной в воду, я стал совершенно другим существом. Тогда я не отдавал себе в этом отчета, теперь же вижу ясно.

Перемена произошла бессознательно и была очень глубокой. Если бессознательные процессы можно оценивать рациональными показателями, то изменения, происшедшие во мне, можно изобразить следующим образом. Я холодно и спокойно убил человека. Согласно принятым нормам, я человек нормальный и честный, но врожденный преступник или дегенерат. Отсюда следует – общепринятый взгляд на убийство является неразумным и ненормальным. Я не содрогнулся внутренне при убийстве Джоан Веллимэн или, во всяком случае, не смог отказаться от него. Если бы я не предпринял убийства Джоан Веллимэн, то как бы я смог оправдать тогда убийство Леонарда Дайкеса? Смерть Джоан Веллимэн закончила процесс моего внутреннего перерождения. Потом я мог уже убивать сколько угодно людей, имея достаточные мотивы для оправдания и не чувствуя при этом угрызений совести.