Подробнее остановимся на одном из них, «Иезуиты в Канаде». Напиши Паркман только одну эту книгу, и то он заслужил бы известность. И с каким благородным величием отдает дань этому замечательному ордену автор, который сам получил пуританское образование! Он показывает, с каким рвением вдохновенные воины креста прибыли в Канаду, как раньше они прибывали в Китай и все остальные места, где их подстерегали опасности и возможная страшная смерть. Мне безразлично, какой веры придерживается человек, и вообще, христианин ли он, но, прочитав это правдивое повествование, он не сможет не почувствовать, что все лучшее, что только можно найти в святости и религиозном рвении, было присуще этим удивительным людям. Это были настоящие пионеры цивилизации, поскольку помимо догм они несли дикарям высшую европейскую культуру, и своим примером показывали, как честно, просто и благородно может жить человек. Франция посылала мириады храбрецов на поля сражений, но и она за всю свою славную историю не видела мужества более стойкого и героического, чем то, которое проявили обитатели миссии на землях ирокезов.

Книга повествует об их благородной жизни и заканчивается рассказом об их покорной смерти. Об этом даже сейчас нельзя читать без содрогания. Фанатизм может толкнуть человека в бездну исступления, как это было с ордами Махди у Хартума{349}, но, когда человек спокойно и хладнокровно живет такой неблагодарной жизнью и, не дрогнув, встречает столь жуткую смерть, возникает ощущение, что это то же чувство, только возведенное в высшую степень. У каждой конфессии есть свои великомученики, и это страшная истина, потому что она заставляет задуматься о том, что многие тысячи людей отдали свои жизни по ошибке. Но эти люди, жертвуя собой, приносили жертву чему-то более важному, самой идее подчинения тела и абсолютному господству духа.

История Исаака Жога{350} – лишь одна из немногих, но ее стоит вспомнить ради того, чтобы показать дух тех людей. Он тоже был миссионером среди ирокезов, и его добрейшие прихожане подвергли его таким мучениям и пыткам, что его искалеченная фигура приводила в ужас самих краснокожих. Ему удалось вернуться во Францию, но не для того, чтобы отдохнуть или набраться сил, а потому, что ему необходимо было получить особое разрешение совершать мессу. Католическая церковь запрещает калекам выступать в роли священника, так что дикари своими ножами сделали даже больше, чем думали. Жог получил разрешение и был направлен к Людовику XIV, который спросил иезуита, может ли он чем-нибудь отблагодарить его. Наверняка собравшиеся придворные ожидали, что Жог попросит назначить себя следующим епископом, когда это место освободится. Но тот попросил о том, что считал для себя величайшей милостью, а именно, чтобы его отправили обратно в миссию к ирокезам. Дикари отметили его возвращение тем, что сожгли его заживо{351}.

Паркмана стоит почитать хотя бы ради описания индейцев. Возможно, самое странное в них и самое непонятное – это их малочисленность. Ирокезы были одним из самых больших союзов племен, в их состав входило пять народов. Эти охотники за скальпами небольшими группами кочевали по тысячам квадратных миль девственной земли. Но есть достаточно оснований сомневаться, что эти пять народов сообща могли бы выставить хотя бы пять тысяч воинов на поле боя. И такая же картина характерна для всех остальных североамериканских племен, обитавших как на востоке, так и на севере, и на западе. Их численность всегда была невелика. И все же все эти бескрайние земли с благодатным климатом и обилием пищи они считали своими. Что помешало им густо заселить эту территорию? Это можно принять за поразительный пример того, что весь ход истории подчинен какому-то высшему замыслу. В тот самый час, когда старый мир трещал по швам, открылся новый, пустой мир. Если бы Северная Америка была так же заселена, как Китай, европейцы смогли бы основать какие-то поселения, но им бы не удалось захватить целый континент. Бюффон{352} как-то заметил, что в Америке творческое начало природы никогда не било ключом. Он имел в виду богатство флоры и фауны по сравнению с остальными участками суши на поверхности Земли. Является ли малочисленность индейцев подтверждением этого факта или этому есть какое-то другое объяснение – вопрос, ответ на который мои скромные научные познания найти не в силах. Если вспомнить о тех несметных стадах бизонов, которые когда-то покрывали западные равнины, или посмотреть, сколько сейчас живет канадцев французского происхождения с одной стороны материка и темнокожих – с другой, становится понятно, что неразумно предполагать, будто могут существовать какие-то географические причины, мешающие природе быть здесь столь же богатой, как в любом другом уголке Земли. Впрочем, эта тема достойна отдельного разговора, поэтому, с вашего разрешения, я оставлю ее, и мы продолжим путешествие по моим книжным полкам.

X

Хм, как сюда попали эти две небольшие книги? Понятия не имею. Это «Песнь о мече» и «Книга стихов» Вильяма Эрнеста Хенли{353}. Они должны были стоять вон там, среди моего скромного собрания поэзии. Может быть, я сам и поставил их туда, чтобы всегда иметь под рукой, потому что очень люблю этого автора, и его прозу, и его поэзию. О, это был удивительный человек, человек, куда более великий, чем его произведения, и такой же великий, как некоторые из них. Я редко встречал людей более интересных и деятельных. Проведя какое-то время в его обществе, ты будто сам заряжался энергией, как батарея в генераторной станции. Он заставлял тебя чувствовать, как много еще несделанного и как здорово иметь возможность чем-то заниматься, пробуждал в тебе потребность взяться за работу немедленно, сию же секунду. Имея тело и силу гиганта, он был жестоко лишен возможности пользоваться этой силой, поэтому изливал ее в пламенных словах, в горячем сочувствии, во всех доступных человеку чувствах. Если бы все то время и вся та энергия, которая уходила у Хенли на поддержку других, была потрачена им на самого себя, он наверняка обессмертил бы свое имя. Но старания его не были потрачены впустую, ибо все те, кому он протянул руку, несут на себе следы его влияния, и сейчас добрый десяток «вторых Хенли» укрепляют позиции нашей литературы.

Как жаль, что в свои лучшие времена он написал так мало, ибо эта малая толика – лучшее, что есть в современной литературе. Мало кому из поэтов удавалось вложить в шестнадцать строк такое величие и такое благородство, которым дышит его «Invictus»{354}, начинающийся со знаменитого четверостишия:

В глухой ночи без берегов,

Когда последний свет потух,

Благодарю любых богов

За мой непобедимый дух.

Это великая поэзия и образчик великого мужества, поскольку слова эти написаны человеком, который несколько лет из-за болезни провел в больницах, человеком, которого скальпель хирурга резал, словно ножницы садовника – неровно выросший куст.

Судьбою заключен в тиски,

Я не кричал, не сдался в плен,

Лишенья были велики,

И я в крови – но не согбен[27].

Это совсем не то, что леди Байрон назвала «мимической скорбью» поэта, это скорее вызов сжигаемого на костре индейского воина, чья гордая душа может заставить застыть корчащееся от боли тело.

В Хенли как будто жили два совершенно разных поэта. Один – громогласный гигант, склонный к героическим величественным образам и возвышенным словам. Так написана «Песнь о мече» и многое другое, что напоминает дикое пение какого-нибудь северного скальда. Второй (и, как мне кажется, более для него характерный и лучший с поэтической точки зрения) – утонченный, искусный и вдумчивый поэт, который рисует небольшие, но удивительно выразительные картины тщательно выверенными и уравновешенными словами. Так написан цикл «В больнице», а вот «Лондонские добровольцы» занимает промежуточное место между двумя стилями. Как, неужели вы не читали «В больнице»? Тогда побыстрее возьмите этот сборник и прочитайте его как можно скорее. Хорошо это или плохо, но наверняка в нем вы откроете для себя нечто неповторимое. Вы не найдете (по крайней мере, я не нахожу) ничего, с чем это можно было бы сравнить. Голдсмит и Крабб{355} писали о жизни в четырех стенах, но их величественный, если не сказать монотонный метр утомляет современного читателя. Но у Хенли все живет, все образно, драматично. Его стихотворения говорят сами за себя. Будь прокляты все еженедельные газеты и остальные молниеотводы, поглотившие энергию такого человека! Хенли оставил после себя всего около пяти тоненьких брошюр своих произведений.

Впрочем, все это – отклонение от темы, потому что на этой полке не должны были находиться эти книги. Этот уголок отведен под хроники. Вот стоят три тома, которые расскажут вам об интереснейшем периоде французской (читай, европейской) истории. К счастью, каждый из них начинается как раз с того периода, на котором заканчивается предыдущий. Первый из них – это Жан Фруассар{356}, второй – Ангерран де Монстреле{357} и третий – Филипп де Комин. Все три вместе представляют собой прекрасный рассказ из первых уст, охватывающий более ста лет истории. В летописи человечества это довольно большой период.

Фруассар как всегда прекрасен. Если вам не по душе средневековый французский (который только специалист может читать с удовольствием), можете почитать лорда Бернера, английский которого почти так же архаичен, но очарователен, или же можете обратиться к современному переводу, например вот к этому, выполненному Джонсом. Прочитав одну страницу из лорда Бернера, получаешь истинное удовольствие, но, мне кажется, что читать толстые тома, написанные архаичным стилем, – занятие довольно утомительное. Лично я предпочитаю современный перевод, но даже с ним понадобится немалое терпение, чтобы осилить до конца оба тома.

Интересно, мог ли этот старый каноник{358}, живший при дворе Филиппы Геннегау{359}, представить себе истинное значение своей работы, приходило ли когда-нибудь ему в голову, что придет такой день, когда его книга станет единственным достоверным источником сведений не только о его времени, но обо всем институте рыцарства в целом? Боюсь, что, на самом деле, его единственной целью, скорее всего, было получить какое-нибудь вполне мирское поощрение из рук кого-то из тех многочисленных баронов и рыцарей, имена и деяния которых он перечисляет. К примеру, Фруассар пишет, что, когда он прибыл в английский двор, у него с собой было его сочинение, заключенное в прекрасную обложку. Можно не сомневаться, что куда бы он ни направился, у него всегда была с собой такая книга, которая, вполне возможно, служила дорогим подношением для принимающего его хозяина. Кто знает, какого ответного подарка можно ждать от благородного рыцаря за книгу, в которой увековечена его собственное доблесть?