Столько времени понадобилось для того, чтобы выработать весь тот горящий фермент, который Революция оставила в сердцах этих людей. И все равно огонь в них не погас, потому что последняя битва, в которой приняли участие французы, была самой лучшей. Как бы мы ни гордились победой нашей пехоты у Ватерлоо, лавровые ветви в этом эпическом сражении должны быть отданы французской кавалерии. Они наголову разбили лучшие части нашей конницы, они несколько раз захватывали наши артиллерийские позиции, они смели с поля боя почти всех наших союзников, пока наконец не отошли назад, не растратив ни капли боевого духа. Почитайте «Мемуары» капитана Гроноу, эту легкую книжицу в желтой обложке – вон она стоит, – которая живее изображает ту эпоху, чем любые претенциозные тома. Вы поймете, какое искреннее восхищение вызывали действия французской конницы у наших офицеров.

Заглядывая в историю, нужно признать, что мы не всегда были хорошими союзниками или великодушными боевыми товарищами. В первом случае вина лежит на нашей политике, где одна политическая партия только рада разрушить то, чего добилась другая. Авторы последнего нашего международного договора столь же непреклонны, как и тори при Питте{271} и Каслри{272} или виги во времена королевы Анны, но рано или поздно им на смену придут новые политики. В конце войн Мальборо{273} мы, сославшись на изменившиеся внутригосударственные условия, неожиданно объявили о мире, чем поставили наших союзников в довольно шаткое положение. Так же мы поступили и с Фридрихом Великим, то же повторилось бы и в наполеоновские времена, если бы к власти пришел Фокс{274}. Что касается наших боевых товарищей, то как же мало добрых слов было сказано нами в адрес удивительной стойкости, которую проявила прусская армия под Ватерлоо! Нужно почитать француза Гуссе{275}, чтобы понять их истинную роль. Вспомните Блюхера{276}, армия этого семидесятилетнего старика, накануне была разбита, и тем не менее он находит в себе силы пообещать помощь Веллингтону, даже если для этого ему самому придется сесть в седло. И он выполнил свое обещание.

В битве при Ватерлоо потери пруссаков были не намного меньше наших. Хотя, читая наших историков, вы об этом не узнаете. В то же время наши бельгийские союзники подвергаются незаслуженной критике. Многие из них воевали прекрасно, и если бы не помощь бельгийской пехотной бригады в решающий момент битвы, исход сражения мог бы быть иным. Из британских источников вы этого также не узнаете. А наши португальские союзники! Это превосходная армия, и Веллингтон жалел, что у него не было хотя бы десятка тысяч таких молодцов при Ватерлоо. Именно португальцы первыми поднялись на стены Бадахоса. Заслуги их так и не были признаны, что можно сказать и об испанцах, поскольку, несмотря на то что поражения их были частыми, их непреодолимое упорство сыграло огромную роль в решающей битве. Нет, я не думаю, что нас можно назвать желанными друзьями, но мне кажется, что это обвинение применимо ко всей нашей истории.

Нужно признать, что «Мемуары» Марбо грешат некоторой неточностью, иногда трудно поверить, что все было именно так, как описывает он. Даже у Левера{277} не найти таких отчаянных приключений и безрассудных подвигов. Сомнений нет, иногда он приукрашал события. Может быть, вы вспомните его приключения во время битвы при Эйлау{278} (по крайней мере, мне кажется, что он описывает именно эту битву), когда его контузило пушечным ядром, упавшим прямо ему на шлем, и как его лошадь вцепилась зубами в лицо русского офицера, который бросился его добивать. Это был знаменитый боевой конь, до того рьяный, что люди боялись к нему подходить, он бросался на все, что видел, пока наконец Марбо, который купил его за какую-то ничтожную сумму, не успокоил этого демона, впихнув ему в пасть горячую баранью ногу, когда тот попытался его укусить. Нужно быть очень доверчивым человеком, чтобы верить всем этим рассказам. И все же, думая о тех сотнях битв и стычек, через которые должен был пройти этот офицер наполеоновской армии, о том, каким обыденным делом война должна была стать для человека, который всю жизнь, от первого темного волоска на губе до первой седины на висках, только то и делал, что воевал, было бы слишком самонадеянно брать на себя право судить о том, что могло или не могло случиться с ним за время службы. Как бы там ни было, будь то правда или вымысел (мне все же кажется, что правда, но слегка приукрашенная в самых ярких местах), из всех книг, стоящих на моих полках, «Мемуары» доблестного Марбо – одна из тех, с которыми я меньше всего хотел бы расстаться.

Я остановился именно на этой книге, потому что считаю ее лучшей, но на этой полке нет ни одной, которая не была бы по-своему интересна. Марбо передает точку зрения офицера. Так же, как де Сегюр{279}, де Фезенсак{280} и полковник Гонвилль, служившие в разных родах войск. Однако тут есть и воспоминания рядовых, и, надо сказать, они даже более красочны. Вот, к примеру, письма старого доброго Когнье, гренадера из старой гвардии, который научился писать и читать только после окончания войны. Лучшего солдата не видело поле брани. Сержант Бургонь со страшным описанием той жуткой русской кампании{281}. Бравый Шевилле – трубач егерей, с его дотошным пересказом всего, что он видел. Для него ежедневный «combat»[20] был событием, отрывавшим его от решения действительно важных вопросов, например, что бы раздобыть на обед и ужин. Записки этих простых солдат – изумительное чтение.

Британец, который поймет, что это были за люди, не сможет не задуматься, а что было бы, если бы сто пятьдесят тысяч таких, как Когнье и Бургонь, под начальством какого-нибудь Марбо во главе с величайшим за всю историю капитаном в расцвете сил высадились в Кенте?{282} Несколько месяцев такая опасность существовала и даже считалась неминуемой. Все корабли из Ла-Манша были бы отправлены на погрузку в Булонь{283}, где это искусство за долгие годы было настолько отточено, что любое боевое судно полностью, до последней лошади, грузилось за два часа. В любой день Певенси{284} мог быть полностью оккупирован французскими войсками. Что потом? Нам известно, чего Гумберт с небольшим отрядом добился в Ирландии{285}, и история эта не вселяет надежды. О завоевании, конечно же, речь не шла, в той обстановке это было невозможно, но Наполеон никогда и не хотел завоевывать Британию. Он заявлял об этом публично. В действительности он замышлял пройти по ней огненным вихрем, чтобы англичане еще много лет были заняты восстановлением из руин своих городов, а не тратили силы на континенте, постоянно нарушая его планы.

Портсмут{286}, Плимут{287} и Ширнесс{288} в огне. Лондон либо стерт с лица земли, либо за него потребован колоссальный выкуп. Это наиболее вероятный вариант развития событий. А потом с объединенным флотом покоренной Европы, бесчисленными армиями и бездонной казной, пополнившейся деньгами, полученными от Англии, он мог бы обратиться к завоеванию Америки, которая вернула бы Франции ее прежние колонии и сделала его властелином мира. Если бы удача отвернулась от него, и он бы встретил свое Ватерлоо на холмах Саут-Даунса{289}, он бы сделал то, что уже делал в Египте{290} и России: поспешно вернулся бы во Францию, где собрал бы новые силы для очередного покорения Европы. Несомненно, его ставка в этой игре была огромной – сто пятьдесят тысяч лучших солдат, но в случае проигрыша он мог себе позволить сыграть еще раз, а если бы победил – сорвал бы банк. Игра стоила свеч… Но завоевание мира было остановлено. Маленький Нельсон одним ударом ограничил власть Наполеона над сушей.

На верхней полке вон того ящичка есть предмет, который многое вам объяснит. Это копия медали, которую Наполеон собирался выпустить в день взятия Лондона. Она отлита из приготовленного клише. Это прекрасное доказательство тому, что намерения его не были пустыми словами, он действительно готовился к покорению Англии. На одной стороне медали – его лик, на второй – Франция удушает и повергает на землю странное создание с рыбьим хвостом, которое символизирует вероломный Альбион{291}. «Frappé a Londre»[21] и «La Descente dans Angleterre»[22] начертано на ней. Медаль, которая должна была увековечить завоевание, теперь служит сувениром, напоминающим о поражении. Но все могло быть иначе.

Кстати, о бегстве Наполеона из Египта. Вам никогда не попадалась книжица, которая называется, если я правильно помню, «Перехваченные письма»? Нет, на этой полке ее нет, но одному моему другу повезло больше. Книга эта показывает почти невероятную ненависть, которую питали друг к другу два народа в конце восемнадцатого века, что выражалось даже на обывательском уровне. В данном случае речь идет о перехваченной британцами почтовой сумке с письмами от находившихся в Египте французских офицеров их друзьям на родине. Несомненно, английское правительство опубликовало их (или, по крайней мере, допустило их публикацию) для того, чтобы поглумиться над их чувствами. Можно ли представить поступок более низкий? Впрочем, кто знает, что послужило причиной таких отношений? Я сам видел разорванную и сожженную сумку с британской почтой, которая валялась там, где ее оставил бурский генерал Девет{292}, но представьте, насколько изощренней была бы подлость его поступка, если бы он не уничтожил, а опубликовал те письма. Это был бы, что называется, удар ниже пояса. Что касается французов, я читал те письма, и, признаться, испытывал при этом чувство вины, хоть все они написаны более ста лет назад. Но, в общем, они говорят лишь о том, что авторы их почти все были людьми благородными и достойными. Другое дело те, кому они были адресованы, и именно в этом нужно искать корень зла, заставивший Британию совершить столь недостойный поступок. Если говорить о злодеяниях с другой стороны, можно вспомнить арест всех несчастных британских туристов и коммерсантов, которым случилось оказаться во Франции в 1803 году, когда была возобновлена война{293}. Ничего не подозревавшие люди приехали, чтобы немного развеяться и сменить обстановку. Это им удалось в полной мере, поскольку железная ладонь Наполеона опустилась на них, и в семьи свои они вернулись только в 1814 году. Чтобы совершить такое, нужно обладать воистину каменным сердцем и стальной волей. Вспомните, как он поступил с захваченными в плен моряками. Обычно в таких случаях производят обмен военнопленными, но по какой-то причине он отказался поступать подобным образом. Все запросы британского правительства были оставлены без внимания, кроме тех, в которых речь шла об офицерах высших рангов. Отсюда и нехватка рук на кораблях, и страшные тюремные бараки в самой Англии, и муки наших пленных в Вердене{294}. Какой несокрушимой преданностью должны были обладать скромные французы, чтобы ни на секунду не усомниться в истинности всего, что творил автор всех их великих несчастий! Борроу в «Лавенгро» очень ярко описывает английские тюрьмы, в которых их содержали. Вот отрывок: