– Ну и что из этого?

– Разве ты не видишь? Очевидно, кто-то искал в ее комнате не письма, а нечто совсем другое.

– И это другое…

– Черная записная книжечка, где она записывает свои «разоблачения». Эту книжечку и искали. Еще мне кажется, что тот, кто искал ее, так ее и не нашел. Значит, книжечка и сейчас у Жозефины. Но если так…

Я даже привстал.

– Если это так, – сказал отец, – значит, ей все еще грозит опасность. Ты это хотел сказать?

– В безопасности она будет только тогда, когда уедет в Швейцарию. Ты ведь знаешь, что ее собираются туда послать?

– А сама она хочет ехать?

Я задумался:

– Не уверен.

– Тогда она, скорее всего, и не поедет, – заключил отец. – Насчет опасности ты прав. Поэтому поезжай в Суинли Дин как можно скорее.

Но все-таки кто же это мог быть? Юстас? Клеменси? Я был близок к отчаянию.

– Факты, по-моему, ясно указывают в одном направлении… – тихо сказал отец. – Меня удивляет, что ты сам этого не видишь.

Гловер открыл дверь:

– Прошу прощения, мистер Чарльз, вас к телефону. Мисс Леонидис звонит из Суинли Дин, говорит, что очень срочно.

Меня охватил ужас – повторялось все точно, как в прошлый раз. Неужели снова Жозефина? А вдруг убийца на этот раз не промахнулся?…

Я поспешил к телефону:

– София? Это я, Чарльз.

В голосе Софии было какое-то глухое отчаяние.

– Чарльз, ничего не кончилось. Убийца все еще здесь.

– Что ты хочешь сказать? Что случилось? Опять Жозефина?

– На этот раз не Жозефина. Няня.

– Няня?

– Да. В стакане было какао – это был Жозефинин стакан, она не стала пить и оставила на столе, а няня решила, что жалко выливать, и выпила.

– Бедная няня! Она в тяжелом состоянии?

Голос Софии дрогнул:

– Чарльз, она умерла.

24

Снова начался кошмарный сон.

Я думал об этом, сидя в машине, когда мы с Тавернером ехали из Лондона в Суинли Дин. Это было точное повторение нашего прошлого путешествия.

Тавернер иногда произносил какие-то бранные слова. Я же время от времени твердил тупо и бессмысленно одну и ту же фразу: «Значит, это не Бренда и не Лоуренс. Значит, не Бренда и не Лоуренс».

Верил ли я сам в это? Скорее мне хотелось верить, хотелось уйти от других, более зловещих предчувствий…

Они влюбились друг в друга и писали друг другу глупые, сентиментальные, любовные письма. Они уповали на то, что старый муж Бренды скоро спокойно и тихо отойдет в мир иной, – я даже не был уверен, что они так уж жаждали его смерти. У меня было чувство, что отчаяние и тоска несчастной любви их вполне устраивают, даже больше, чем перспектива будничной супружеской жизни. Бренда вряд ли была страстной женщиной. Для этого она была слишком анемична, слишком пассивна. Она мечтала о романтической любви. Думаю, что и Лоуренс тоже был из тех, для кого несбывшиеся надежды и неясные мечты о будущем блаженстве значат больше, чем утехи плотской любви.

Они попали в ловушку и, насмерть перепуганные, не могли сообразить, как из нее выбраться. Лоуренс сделал невероятную глупость, не уничтожив письма Бренды. Его письма Бренда, очевидно, все же уничтожила. Иначе бы их нашли. И вовсе не Лоуренс положил мраморного льва на дверь прачечной. Это был кто-то другой, чье лицо по-прежнему было скрыто от нас маской.

Мы подъехали к двери. Тавернер вышел, я последовал за ним. В холле стоял какой-то незнакомый мне человек в штатском. Он поздоровался с Тавернером, который сразу же отозвал его в сторону.

Внимание мое привлекла гора чемоданов в холле. На всех чемоданах были бирки с адресом. Пока я смотрел на них, по лестнице спустилась Клеменси. На ней было ее неизменное красное платье, пальто из твида, а на голове красная фетровая шляпа.

– Вы приехали как раз вовремя, чтобы попрощаться, Чарльз, – сказала она.

– Вы уезжаете?

– Да. Мы сегодня вечером едем в Лондон. Самолет завтра рано утром.

Она была спокойна и улыбалась, но глаза глядели настороженно.

– Но сейчас вы ведь не можете уехать.

– Почему не можем? – Голос сразу стал жестким.

– А смерть…

– Смерть няни к нам не имеет никакого отношения.

– Может быть, и нет. Тем не менее…

– Почему вы говорите «может быть, и нет»? Она действительно к нам не имеет отношения. Мы были у себя наверху, складывали остатки вещей. И ни разу не спускались вниз, пока какао стояло на столе в холле.

– Вы можете это доказать?

– Я отвечаю за Роджера, а он за меня.

– И никаких других свидетелей? Не забывайте, вы муж и жена.

Гнев ее вылился наружу.

– Вы невыносимы, Чарльз! Мы с Роджером собираемся уехать – начать новую независимую жизнь. На кой дьявол нам понадобилось на прощание дать яд доброй глупой старухе, не причинившей нам никакого зла?

– Может быть, вы намеревались дать яд кому-то другому?

– Еще менее вероятно, что мы хотели отравить ребенка.

– Но это ведь зависит от того, какой это ребенок. Не согласны?

– Что вы имеете в виду?

– Жозефина не совсем обычный ребенок. Она много знает о людях. Она…

Я запнулся. В дверях, ведущих в гостиную, появилась Жозефина. Она грызла неизменное яблоко, а глаза над его круглым румяным бочком светились каким-то бесовским торжеством.

– Няню отравили, – объявила она. – Точь-в-точь как и дедушку. Интересно, правда?

– Тебя что, это совсем не огорчает? – спросил я сурово. – Ты же очень ее любила, мне кажется.

– Не особенно. Она всегда меня ругала за что-нибудь. Вечно шум поднимала.

– А ты хоть кого-нибудь любишь, Жозефина? – спросила Клеменси.

Жозефина остановила свой гоблинский взгляд на Клеменси.

– Я люблю тетю Эдит, – сказала она. – Я очень даже люблю тетю Эдит. И еще я могла бы любить Юстаса, но только он всегда такой злющий со мной, и ему совсем не интересно разгадывать, кто все это сделал.

– Я советую тебе прекратить эти разгадывания, – сказал я. – Это небезопасно.

– Мне больше ничего не надо разгадывать. Я все знаю.

Воцарилось молчание. Неподвижный торжествующий взгляд Жозефины был устремлен на Клеменси. До моего слуха донесся звук, напоминающий глубокий вздох. Я резко обернулся. На ступеньках, на середине лестницы, стояла Эдит де Хевиленд, но мне казалось, что вздохнула не она. Звук пришел из-за двери, через которую вошла Жозефина.

Прыжком я пересек комнату и распахнул дверь – за ней никого не было.

Я тем не менее был сильно обеспокоен. Кто-то только что стоял за дверью и слышал, что сказала Жозефина. Я вернулся и взял Жозефину за руку. Она по-прежнему жевала яблоко и в упор смотрела на Клеменси. Помимо важного высокомерия, в этом взгляде было какое-то злобное торжество.

Я сказал:

– Пойдем, Жозефина. Нам надо немного поговорить.

Я догадывался, что Жозефина воспротивится, но я был настроен решительно. Я почти насильно дотащил ее до той части дома, где она жила. Там была небольшая комната типа гостиной, которой пользовались в дневные часы и где, я надеялся, никто не потревожит нас. Я привел ее туда и, закрыв крепко дверь, усадил на стул. Затем я пододвинул второй стул и сел так, чтобы видеть ее лицо.

– Ну, а теперь, Жозефина, поговорим откровенно. Итак, что тебе известно?

– Масса всего.

– В этом я не сомневаюсь. У тебя голова, наверное, так забита, что туда уже больше не вмещается никаких сведений – ни нужных, ни ненужных. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, не так ли?

– Конечно, знаю. Я же не глупая.

Я так и не понял, предназначалась ли эта шпилька мне или полиции, но я, не обратив на нее внимания, продолжал:

– Ты знаешь, кто положил яд в твое какао?

Жозефина кивнула.

– Ты знаешь, кто отравил дедушку?

Снова кивок.

– А кто прошиб тебе голову?

Она снова кивнула.

– Тогда вспомни то, что ты знаешь, и расскажи все мне прямо сейчас.

– Не расскажу.

– Ты должна это сделать. Все добытые тобой или подслушанные сведения необходимо сообщить полиции.

– Я ничего не расскажу полиции. Они глупые. Они думают, что это Бренда… или Лоуренс. А я не такая глупая. Я-то знаю прекрасно, что это вовсе не они. У меня давно появилась мысль, кто это мог быть, и я произвела проверку – и теперь я знаю, что была права, – заключила она с радостным удовлетворением.

Я призвал на помощь все свое терпение и начал новую атаку.

– Я не могу не признать, Жозефина, что ты необыкновенно умна, – сказал я.

Она была явно польщена.

– Но скажи сама, какой толк от твоего ума, если тебя не будет в живых и ты не сможешь порадоваться тому, что ты такая умная? Дурочка, разве тебе не понятно, что, пока ты так по-детски все скрываешь, ты находишься в непрерывной опасности?

Жозефина с довольным видом кивнула:

– Конечно, понимаю.

– Ты уже два раза чудом избежала смерти. При первом покушении ты едва не лишилась жизни, а второе стоило жизни другому человеку. И если ты будешь с важным видом расхаживать по дому и объявлять во всеуслышание о том, что тебе известен убийца, будут новые попытки – и погибнешь либо ты, либо кто-то другой. Разве ты этого не понимаешь?

– В некоторых детективах иногда убивают всех подряд, одного за другим, – сказала Жозефина с явным удовольствием. – А в конце преступника ловят только потому, что он или она единственно и остался в живых.

– Но это не детектив. Это «Три фронтона», Суинли Дин, а ты – маленькая глупая девочка, начитавшаяся больше чем нужно всякой ерунды. Я заставлю тебя сказать мне, что ты знаешь, даже если мне придется душу из тебя вытрясти.

– Я всегда могу что-нибудь наврать, – возразила Жозефина.

– Можешь, но не станешь. Собственно, чего ты ждешь?

– Вы не понимаете, – сказала Жозефина. – Может, я вообще никогда не скажу. А может, я люблю этого человека?

Она сделала паузу, как мне показалось, чтобы полюбоваться произведенным эффектом.