Я полностью признал справедливость отцовских обвинений. Безусловно, я должен был следить за Жозефиной, хотя ни у Тавернера, ни у меня не было пока никакого реального ключа к разгадке тайны – кто же отравил старого Леонидиса, но вполне возможно, что он был у Жозефины. Все то, что я воспринимал как глупые детские игры и желание порисоваться, на самом деле могло иметь какой-то смысл. Жозефина, с ее склонностью все вынюхивать и выслеживать, могла случайно стать обладательницей каких-то важных сведений, об истинной ценности которых она сама не догадывалась.

Я вспомнил, как хрустнула в саду ветка.

Это было как бы предупреждение об опасности. И я тотчас же отреагировал на него, но потом мои подозрения показались мне надуманными и мелодраматичными. А между тем мне следовало бы помнить, что речь идет об убийстве, и тот, кто его совершил, смертельно рисковал и, для того чтобы обезопасить себя, без колебаний пошел бы на преступление второй раз. И вполне возможно, что Магда, поддавшись какому-то смутному материнскому инстинкту, почувствовала, что Жозефине грозит опасность, и именно поэтому с такой лихорадочной спешкой хотела отправить девочку в Швейцарию.

София вышла встретить нас. Жозефину, сказала она, карета «Скорой помощи» увезла в городскую больницу. Доктор Грей обещал позвонить, как только станут известны результаты рентгена.

– Как это произошло? – спросил Тавернер.

София провела нас вокруг дома, и, войдя через калитку, мы очутились на задворках. В углу небольшого дворика я заметил открытую настежь дверь.

– Там нечто вроде прачечной, – пояснила София. – Внизу в двери дыра, специально вырезанная для кошек. Жозефина любит встать на край ногами и кататься на двери.

Я вспомнил, как сам в детстве раскачивался на дверях.

Прачечная внутри была тесная и довольно темная. Там валялись деревянные ящики, старый шланг, несколько каких-то допотопных садовых инструментов, ломаная мебель. Внизу около двери лежала подпорка в виде мраморного льва.

– Это подпорка от входной двери, – объяснила София. – Она упала сверху – кто-то ее, очевидно, пытался положить на дверь.

Тавернер дотронулся рукой до верха. Дверь была низкая, его голова не доставала примерно на фут.

– Ловушка, – сказал он.

Он качнул дверь, чтобы посмотреть, как она ходит, потом нагнулся и стал разглядывать кусок мрамора, стараясь не касаться его.

– Кто-нибудь брал его в руки?

– Нет, – сказала София. – Я никому не дала его трогать.

– Правильно сделали. Кто ее нашел?

– Я. Она не пришла обедать к часу. Няня долго звала ее. Приблизительно за четверть часа до обеда она проскочила через кухню во двор. Няня сказала: «Скачет с мячиком или опять качается на двери». Я сказала, что сама приведу ее.

Воспользовавшись паузой, Тавернер спросил:

– Вы говорили, она часто там играла. Кто об этом знал?

– По-моему, все в доме знали.

– А кто, кроме нее, заходит в эту прачечную? Садовник?

– Вряд ли кто-то сюда заходит.

– Дворик из дома не просматривается, – заключил Тавернер. – Кто угодно мог проскользнуть сюда из дома или же обойти здание с фасадной стороны и устроить эту ловушку. Но она ненадежная…

Не отрывая внимательного взгляда от двери, он еще раз осторожно покачал ее.

– Никакой гарантии. Или попадет или пролетит мимо. Скорее всего, мимо, но девочке не повезло, на сей раз эта штука попала.

София поежилась.

Он поглядел на пол. На нем были какие-то царапины.

– Похоже, что кто-то предварительно тут экспериментировал… чтобы проверить, куда эта штука упадет… Звук до дома не долетал, конечно.

– Нет, мы ничего не слышали. Нам, естественно, в голову не пришло беспокоиться о ней, пока я не пришла и не обнаружила ее здесь – она лежала распростертая, вниз лицом. – Голос Софии слегка дрогнул. – Волосы в крови.

– Это ее шарф? – Тавернер указал на лежащий на полу шерстяной клетчатый шарф.

– Да.

Обернув руку шарфом, Тавернер осторожно поднял с полу кусок мрамора.

– На нем могут быть отпечатки, – сказал он без особой надежды. – Но вероятнее всего, тот, кто это сделал, соблюдал осторожность. Что вы разглядываете? – обратился он ко мне.

Я смотрел на стул со сломанной спинкой. Он стоял среди старого хлама, и на его сиденье были комочки свежей земли.

– Любопытно, – пробормотал Тавернер. – Кто-то вставал на стул грязными подошвами. Интересно, для чего.

Он в раздумье покачал головой:

– Сколько было времени, когда вы ее нашли, мисс Леонидис?

– Должно быть, минут пять второго.

– И ваша няня видела, как она шла из кухни во двор двадцатью минутами раньше. Известно, кто последний до этого заходил в прачечную?

– Понятия не имею. Может быть, сама Жозефина. Я знаю, что она качалась на двери утром после завтрака.

Тавернер кивнул:

– Это означает, что в этот промежуток, после того как она ушла оттуда и до без четверти час, кто-то смастерил ловушку. Вы сказали, что этот кусок мрамора – подпорка от наружной двери. Не помните, когда она оттуда исчезла?

София покачала головой:

– Дверь сегодня не открывали весь день. Слишком холодно.

– Не помните ли вы, кто где был сегодня утром?

– Я выходила пройтись. У Юстаса и Жозефины до половины первого были уроки с перерывом в половине одиннадцатого. Отец, мне кажется, все утро провел в библиотеке.

– А ваша мать?

– Она выходила из спальни, когда я пришла с прогулки, – это было примерно в четверть первого. Раньше она не встает.

Мы вернулись обратно в дом. Я последовал за Софией в библиотеку. Филип, бледный, осунувшийся, сидел, как обычно, в кресле, а Магда, приткнувшись к его коленям, тихо плакала.

София спросила:

– Не звонили из больницы?

Филип отрицательно покачал головой.

Магда зарыдала:

– Почему они не разрешили мне поехать с ней? Моя крошка, моя смешная маленькая уродинка. А я еще называла ее найденышем, она так сердилась. Как я могла быть такой жестокой? И теперь она умрет, я знаю, она умрет…

– Успокойся, дорогая, – сказал Филип. – Прошу тебя, успокойся.

Я почувствовал, что я лишний в этой сцене семейных треволнений. Я незаметно вышел и отправился искать няню. Она сидела на кухне и горько плакала.

– Это бог меня наказал, мистер Чарльз, за все плохое, что я о ней думала. Бог меня наказал, не иначе.

Я даже не пытался истолковать, что она имела в виду.

– Порча какая-то в этом доме, вот что я вам скажу. Не хотела я этого видеть, все не верила. Коли увидишь, тотчас и поверишь. Кто-то убил хозяина, и те же самые люди пытались убить Жозефину.

– Ради чего им было ее убивать?

Няня отодвинула от глаза край носового платка и выразительно поглядела на меня:

– Сами знаете, мистер Чарльз, какой это был ребенок. Любила все вызнавать. Всегда такая была, сызмальства. Спрячется под обеденный стол и слушает, что горничные говорят, а потом берет над ними власть. Как бы свое значение хочет показать. Знаете, что я вам скажу? Обойденная она хозяйкой. Она ведь не такой красивый ребенок, как те двое. Всегда была лицом негожая. Хозяйка даже звала ее «найденыш». Я хозяйку за это осуждаю, по моему понятию, это ребенку большая обида. Правда, она, скажу вам, нашла, как по-своему, по-детски себя поставить – стала вызнавать всякие вещи про людей и им давать намек, что она про них все знает. Да разве такое можно делать, когда тут отравитель ходит? Опасно это.

Да, это было действительно опасно. По ассоциации я вспомнил совсем про другое и спросил:

– Вы случайно не знаете, где она держит черную книжечку – что-то вроде блокнота, где она делает записи?

– Я знаю, про что вы говорите, мистер Чарльз. Она так хитро ее прячет. Я сколько раз видела, как она погрызет карандаш, запишет что-то в этой книжке, а потом опять карандаш погрызет. Я ей говорю: «Перестань грызть карандаш, отравишься свинцом», – а она свое: «Не отравлюсь, потому что грифель делается не из свинца, а из графита», – хотя я не понимаю, как такое может быть – если называется свинцовый карандаш, значит, в нем есть свинец, какой может быть спор.

– Оно и верно, – согласился я, – но на самом-то деле она права (Жозефина всегда была права!). – Так что же с записной книжкой? Как вы думаете, где она могла ее хранить?

– Понятия не имею, сэр. Она ее всегда так хитро старалась спрятать.

– Книжки при ней не было, когда ее нашли?

– Нет, мистер Чарльз, записной книжки не было.

Кто-то взял эту книжку? А может, она спрятала ее у себя в комнате? Мне пришло в голову пойти и посмотреть. Я не знал точно, какая из комнат принадлежит Жозефине, и, пока стоял в коридоре и раздумывал, услыхал зовущий меня голос Тавернера:

– Идите сюда, Чарльз. Я в детской. Видели вы что-нибудь подобное?

Я переступил порог и остолбенел.

Маленькая комната выглядела так, будто через нее пронесся торнадо. Ящики комода были выдвинуты, и их содержимое разбросано по полу. Матрас, простыни, подушки, одеяло были сдернуты с небольшой кровати. Ковры свалены в кучи, стулья перевернуты вверх ногами, картины сняты со стен, фотографии вынуты из рамок.

– Боже праведный! – воскликнул я. – В честь чего это?

– А вы как думаете?

– Кто-то что-то здесь искал.

– Несомненно.

Я поглядел вокруг и свистнул:

– Что за чертовщина! Разве мыслимо такое сотворить и чтобы никто в доме ничего не слышал и не видел?

– Почему бы и нет? Миссис Леонидис проводит утро у себя в спальне, полирует ногти, звонит по телефону и примеряет платья. Филип сидит в библиотеке, погруженный в книги. Нянька на кухне чистит картошку и стручки фасоли. В семье, где все знают привычки друг друга, сделать такое очень легко. Поверьте мне, любой в доме мог провести эту несложную операцию – соорудить ловушку для девочки и устроить погром в ее комнате. Но кто-то очень торопился, ему было некогда поискать спокойно.

– Любой в доме, вы сказали?