Инспектор Тавернер наблюдал за ним с медленно возраставшим интересом.

– Я этого не говорил, – заметил он.

– Но вы так думаете! Я знаю! Все они так думают! Они так смотрят на меня… Я… я больше не могу с вами разговаривать. Мне нехорошо. – И он бросился вон из комнаты.

Тавернер медленно обернулся ко мне:

– Ну, что вы о нем думаете?

– Он смертельно напуган.

– Да, я вижу. Но убийца ли он?

– Если хотите знать мое мнение, – вмешался сержант Лэм, – у него бы пороху не хватило.

– Да, голову он никому бы не размозжил и из пистолета не выстрелил, – согласился старший инспектор. – Но в данном случае – много ли было нужно? Всего-то переставить две бутылочки… и помочь очень старому джентльмену покинуть этот свет сравнительно безболезненным способом.

– Можно сказать, легкая смерть, – вставил сержант.

– А дальше, возможно, через пристойный промежуток времени его ждет женитьба на вдове, которая унаследует сто тысяч не обложенных налогом фунтов, за которой и так уже закреплено примерно столько же, и к тому же она обладательница жемчугов, рубинов и изумрудов величиной чуть не со страусиное яйцо! Ну, ладно. – Тавернер вздохнул. – Все это из области гипотез и предположений. Я его припугнул как следует, но страх еще ничего не доказывает. Он бы испугался, даже если он и невиновен. Да и в любом случае вряд ли он главное действующее лицо. Скорее уж дамочка… Только какого дьявола она в таком случае не выбросила пузырек из-под инсулина или не вымыла его? – Инспектор повернулся к сержанту: – Что говорит прислуга? Были между ними шашни?

– Горничная говорит, что они влюблены друг в друга.

– Основания?

– Взгляд, каким он на нее смотрит, когда она наливает ему кофе.

– Да, ценное свидетельство, большой от этого прок в суде! А что-нибудь более определенное?

– Никто ничего не замечал.

– А уж они бы заметили, будьте уверены! Знаете, я начинаю думать, что между этими двумя действительно ничего нет. – Он взглянул на меня. – Пойдите-ка поболтайте с ней. Меня интересует ваше впечатление.

Я отправился не очень охотно, но с некоторой долей любопытства.

9

Бренда Леонидис сидела в той же позе, в какой мы ее оставили. Она вскинула на меня острый взгляд:

– А где инспектор Тавернер? Он еще зайдет?

– Пока нет.

– Кто вы такой?

Наконец-то мне задали вопрос, которого я ждал все утро.

Я ответил с умеренной правдивостью:

– Я имею некоторое отношение к полиции. Я также друг семьи.

– Семья! Свиньи они! Ненавижу их всех!

Она глядела на меня расширенными глазами, губы ее подергивались. Вид у нее был хмурый, испуганный и сердитый.

– Они всегда ко мне относились по-свински, всегда. С первого дня. Почему это мне нельзя было выйти за их драгоценного отца? Им-то что за дело? У них у всех горы денег. И все это им дал он. У них самих ума бы не хватило их заработать! Почему мужчине и не жениться еще раз? Пусть он даже старый? Да он и не был старый – внутренне. Я очень к нему привязалась. Очень. – Она с вызовом взглянула на меня.

– Понимаю, – сказал я, – понимаю.

– Наверное, вы мне не верите, но я говорю правду. Мужчины мне до смерти надоели. Мне хотелось иметь свой дом, хотелось, чтобы обо мне кто-то заботился, говорил приятные вещи. Аристид говорил мне замечательные слова… умел рассмешить… и был очень умный. Он придумывал разные хитрые штуки, чтобы обойти все эти дурацкие правила. Он был очень, очень умный. Я нисколько не рада, что он умер. Мне так его жалко.

Она откинулась на спинку дивана. Ее довольно большой рот как-то странно кривился на сторону, придавая ее улыбке сонливое выражение.

– Я была здесь счастлива. Чувствовала себя надежно. Ходила по самым шикарным дамским салонам, про которые только читала. Одевалась ничуть не хуже других. Аристид дарил мне разные красивые вещицы. – Она вытянула руку, любуясь рубином на пальце.

На миг ее рука представилась мне кошачьей лапой с растопыренными когтями, а голос – кошачьим мурлыканьем. Она все еще улыбалась своим мыслям.

– Что тут дурного? – спросила она с вызовом. – Я была к нему внимательна. Ему со мной было хорошо. – Она пригнулась вперед. – Знаете, как я с ним познакомилась?

И она продолжала, не дожидаясь ответа:

– Это было в «Веселом трилистнике». Он заказал яичницу с гренками, а когда я принесла заказ, я плакала. «Сядьте, – сказал он, – расскажите, что случилось». – «Ой, нет, мне нельзя, – ответила я, – меня за это уволят». – «Не уволят, – сказал он. – Это мой ресторан». Тогда я к нему присмотрелась. «Забавный старикашка», – подумала я сначала. Но он был такой властный, и я ему все рассказала… Вы про это еще услышите от них, они будут говорить, что я была гулящая. Ничего подобного. Меня воспитывали как следует. У родителей была мастерская, классная мастерская художественного рукоделия. Я не из тех девиц, у которых полно дружков и они себя не соблюдают. Но Терри – дело другое. Терри был ирландец и уезжал за море… Он мне ни разу не написал… Словом, я вела себя как дура. Вот почему я плакала – попалась точно какая-то посудомойка.

В голосе ее послышалось презрение, порожденное сознанием собственного превосходства.

– Аристид повел себя потрясающе. Сказал, что все будет в порядке. Сказал, что ему одиноко. Что мы сразу поженимся. Все было как сон. Оказалось, что он и есть великий мистер Леонидис. Владелец уймы лавок, и ресторанов, и ночных клубов. Прямо как в сказке, правда?

– Сказка с плохим концом, – напомнил я сухо.

– Мы обвенчались в маленькой церкви в Сити – и уехали за границу.

– А ребенок?

По ее глазам я видел, что мысли ее возвращаются откуда-то издалека.

– Ребенка, как выяснилось, не было. Произошла ошибка. – Она улыбнулась своей кривой, на одну сторону, улыбкой. – Я поклялась себе, что буду ему хорошей женой, и сдержала слово. Я заказывала всякие блюда, которые он любил, носила цвета, которые ему нравились, и старалась угодить во всем. И он был счастлив. Только нам никак было не избавиться от его семейства. Приезжали, нахлебничали, жили за его счет. А старая мисс де Хевиленд – уж она-то должна была уехать, когда он женился. Я так и сказала. Но Аристид заявил: «Она тут так давно живет, это теперь ее дом». По правде говоря, ему нравилось, чтобы они все тут жили у него под боком, а он ими распоряжался. Ко мне они относились по-свински, но он будто и не замечал, во всяком случае, не обращал внимания. Роджер – тот меня просто ненавидит. Вы его уже видели? Он всегда меня ненавидел. А Филип вечно такой надутый, он вообще со мной не разговаривает. Они все делают вид, будто это я его убила, но я не убивала, не убивала! – Она наклонилась вперед. – Ну поверьте мне!

Мне стало ее жаль. Презрение, с каким семья Леонидис говорила о ней, их старание убедить себя, что убийство – дело ее рук, все их поведение показалось мне сейчас просто бесчеловечным. Одинокая, беззащитная, затравленная женщина…

– А если не я, так они думают на Лоуренса, – продолжала она.

– Да, а что насчет Лоуренса?

– Мне ужасно жалко его. Он такой хрупкий. На войну он идти не мог. И не потому, что он трус, а потому, что чувствительный. Я старалась подбадривать его, старалась, чтобы ему у нас было хорошо. Ему приходится учить этих ужасных детей. Юстас вечно над ним насмешничает, а Жозефина… Ну, вы ее видели. Сами знаете, что это такое.

Я признался, что еще не видел Жозефины.

– Мне иногда кажется, что у девчонки не все винтики на месте. Вечно подкрадывается, подслушивает, и вид у нее такой странный… У меня от нее мурашки по спине бегают.

Мне вовсе не хотелось обсуждать Жозефину. Я вернулся к Лоуренсу Брауну.

– Кто он такой? – спросил я. – Откуда он взялся?

Вышло это у меня грубовато. Она покраснела.

– Он, собственно, ничего собой не представляет. Как я… Куда же нам против них всех!

– Вам не кажется, что вы впадаете в излишнюю панику?

– Нет, не кажется. Они хотят представить все так, будто это Лоуренс убил или я. И главный полицейский на их стороне. Куда уж мне.

– Не надо взвинчивать себя, – посоветовал я.

– А что, если это кто-то из них убил? Или кто-то чужой? Или кто-нибудь из слуг?

– Пока не находится мотива.

– Ах, мотива! А у меня какой мотив? Или у Лоуренса?

Чувствуя себя не очень ловко, я пробормотал:

– Они могут, как я понимаю, предполагать, что вы и Лоуренс… э-э-э… влюблены друг в друга… и хотите пожениться.

Она выпрямилась на диване:

– Как бессовестно предполагать такое! И это неправда! Мы никогда друг другу ни словечка про это не сказали. Мне было его жаль, и я старалась его подбодрить. Мы просто друзья, вот и все. Вы мне верите, скажите, верите?

Я ей верил. То есть я верил, что они с Лоуренсом действительно, как она говорит, просто друзья. Но я также полагал, что, быть может, сама того не сознавая, она любит молодого человека.

Обдумывая эту мысль, я спустился вниз с намерением найти Софию. Как раз когда я собрался заглянуть в гостиную, из дверей в конце коридора высунулась ее голова.

– Привет, – сказала София. – Я помогаю няне готовить ленч.

Я уже двинулся в ее сторону, но она вышла в коридор, закрыла за собой дверь и, взяв меня за руку, завела в пустую гостиную.

– Ну, – произнесла она, – ты видел Бренду? Что ты о ней думаешь?

– Откровенно говоря, мне жаль ее.

София иронически подняла брови.

– Понятно, – проронила она. – Значит, ты поймался на ее удочку.

Я почувствовал досаду.

– Просто я способен взглянуть на все под ее углом зрения, а ты, очевидно, нет.

– На что – на все?

– Положа руку на сердце, София, кто-нибудь в семье вел себя с нею любезно или хотя бы корректно за все ее пребывание здесь?

– Нет, разумеется. С какой стати?

– Да хотя бы из обыкновенного христианского человеколюбия.