— Не сомневаюсь, у вас много ценных секретов.

— Скажем так, у меня есть что ему предложить. Он, как я слышал от приятеля того первого типа, сейчас на мели — попал впросак с акциями авиалиний, а если я сведу его с Голдбергом, парень спасен, потому что Голдберг — кузен старого Леви, ну, вы знаете, которого убили,[67] а евреи ведь держатся друг за друга не хуже пиявок — и правильно, по-моему, делают.

— Но при чем здесь вообще старый Леви? — удивился Уимзи, стараясь припомнить обстоятельства полузабытого убийства.

— Честно говоря, — немного смущенно пробормотал Фредди, — вы бы, наверное, сказали, что я тут… э… выкинул фокус. Рахиль Леви… э… в общем, скоро станет миссис Фредди и все такое прочее.

— Ну наконец-то, — сказал Уимзи и позвонил. — Тысяча поздравлений. Долго же вам пришлось ждать.

— Да, долго, — согласился Фредди. — Не поспоришь. Я ведь христианин, вот в чем проблема, — по крайней мере, крещеный, хотя я им объяснил, что христианин из меня никудышный — я и в церкви-то бываю только на Рождество, пусть у нас и есть до сих пор своя скамья. Правда, их, по-моему, гораздо больше волнует, что я не еврей. Ну, тут уж никакие молитвы не помогут. И потом вопрос — как быть с детьми, если они появятся. Но тут я их заверил, что не возражаю, пусть считают их кем угодно — и я в самом деле не против. Как я уже сказал, если ребята попадут в компанию Леви и Голдбергов, им страшно повезет, особенно если мальчишки когда-нибудь станут заниматься финансами. А вдобавок я все-таки растопил сердце леди Леви, когда сказал, что уже почти семь лет служу за Рахиль,[68] — правда, ловко придумано?

— Еще два виски, Джеймс! — потребовал лорд Питер. — Блестяще, Фредди! Как вам только в голову пришло?

— В церкви, на венчании Дианы Ригби, — ответил тот. — Невеста опаздывала уже минут на пятьдесят, делать было нечего — я и взял со скамьи Библию. Почитал — да уж, суровый дядька был этот старый Лаван — и подумал: «В следующий раз, как буду у них, надо это провернуть», — и старушка просто растаяла.

— Короче говоря, ваша личная жизнь наконец устроена, — подытожил Уимзи. — Выпьем за это! Возьмете меня шафером, Фредди, или дело будет в синагоге?

— Вообще-то да, пришлось согласиться на синагогу, — ответил Фредди. — Но жениху вроде бы полагается привести друга. Не бросите меня, старина? И помните, шляпу не снимать.

— Буду иметь в виду, — сказал Уимзи, — а Бантер меня проинструктирует насчет церемонии. Он должен знать. Он вообще все знает. Только скажите, Фредди, вы же не забудете про мою просьбу — разведаете, что да как?

— Не забуду, дружище, честное слово. Как только что-нибудь выясню, дам вам знать. Но чует мое сердце — тут наверняка дело нечисто.

Эти слова немного утешили Уимзи. По крайней мере, он взял себя в руки и постарался оживить довольно сдержанное веселье в поместье герцога Денверского. Герцогиня Элен даже едко заметила мужу, что лорду Питеру в его возрасте уже пора бы относиться к жизни серьезно, остепениться наконец и перестать паясничать.

— Не знаю, не знаю, — ответил герцог Денверский. — Питер такой чудак — никогда не угадаешь, что у него на уме. Однажды он вытащил меня из серьезной передряги, так что пусть поступает, как ему вздумается. Оставь его в покое, Элен.

Приехавшая накануне Рождества леди Мэри считала иначе. Пробило уже два часа ночи, когда она решительно вошла в спальню младшего брата. Ужин, танцы и шарады совершенно всех измотали. Уимзи сидел в халате у камина, погрузившись в задумчивость.

— Слушай, Питер, — сказала леди Мэри, — какой-то ты подозрительно возбужденный. Что-нибудь случилось?

— Слишком много сливового пудинга, — ответил Питер, — и слишком много деревенского воздуха. Я сущий мученик — сгораю в бренди ради семейного праздника.[69]

— Да, просто ужас. Но как все-таки твои дела? Сто лет не виделись. Тебя так долго не было.

— А ты, я смотрю, очень увлеклась отделкой домов.

— Надо же чем-то заниматься. Ты ведь знаешь, мне противно болтаться без дела.

— Понимаю. Кстати, Мэри, ты в последнее время часто видишься с нашим Паркером?

— Пару раз мы вместе поужинали, когда я была в городе, — сказала леди Мэри, глядя в огонь.

— Да? Он ведь очень славный малый. Надежный, простой. Правда, скучноватый.

— Чуточку слишком серьезный.

— Вот именно — слишком серьезный, — сказал Уимзи и закурил сигарету. — И мне будет очень жаль, если его постигнет разочарование. Он будет страдать. Я хочу сказать, не стоит играть его чувствами — это просто нечестно.

Мэри рассмеялась:

— Что, Питер, волнуешься?

— Н-нет. Но не хотелось бы, чтобы его дурачили.

— Послушай, Питер, но не могу же я сказать «да» или «нет», если меня даже не спрашивают?

— Точно не можешь?

— В случае с Паркером — нет. По-моему, для него это будет грубым нарушением приличий.

— Наверное. Только вот сделать тебе предложение ему кажется не менее грубым нарушением приличий. Он в ужас приходит от одной мысли, что дворецкий когда-нибудь сообщит о прибытии «старшего инспектора Паркера и леди Мэри Паркер».

— Значит, это тупик, да?

— Ты могла бы перестать с ним ужинать.

— Могла бы.

— Но раз ты до сих пор не перестала… Понимаю. Если я в самой что ни на есть викторианской манере спрошу Паркера о его намерениях, это как-то поможет делу?

— Откуда вдруг такое рвение сбыть родных с рук? Питер, тебя никто не обидел?

— Нет, нет. Просто примеряю на себя роль доброго дядюшки, вот и все. Видимо, старость подступает. Увы, когда молодость позади, страсть приносить пользу охватывает даже лучших из нас.

— Со мной то же самое — только я занялась интерьерами. Между прочим, эта пижама сшита по моему эскизу. Правда ведь, забавный рисунок? Хотя старший инспектор Паркер, наверное, предпочитает традиционные ночные рубашки, как доктор Спунер[70] или кто-то там еще.

— Да, это, конечно, обидно, — отозвался Уимзи.

— Ничего страшного. Я буду преданной и храброй. И прямо сейчас отброшу эту пижаму раз и навсегда!

— Нет уж, — запротестовал Уимзи, — только не прямо сейчас. Имей уважение к моим братским чувствам. Отлично. Значит, я сообщу моему другу Чарльзу Паркеру, что если он отбросит природную скромность и сделает предложение, то ты отбросишь свою пижаму и скажешь «да».

— Питер, для Элен это будет серьезный удар.

— Черт с ней, с Элен. Поверь мне, это не самый страшный удар, который ее ожидает.

— Чует мое сердце, Питер, у тебя есть какой-то коварный план. Ну да ладно. Если ты решил, что потрясение должно быть постепенным, и хочешь, чтобы я нанесла первый удар, — так тому и быть.

— Идет! — бросил Уимзи.

Леди Мэри обняла брата за шею и одарила его сестринским поцелуем, что с ней случалось крайне редко.

— Милый мой балбес, — сказала она, — вид у тебя совсем измотанный. Иди-ка ты спать.

— Иди-ка ты к черту, — добродушно буркнул лорд Питер.

Глава XIII

Обычно не подверженное тревогам сердце мисс Мерчисон затрепетало от волнения, когда она позвонила в дверь дома лорда Питера. Причиной тому не был ни титул хозяина, ни его богатство, ни статус холостяка — мисс Мерчисон, будучи деловой женщиной, привыкла без задней мысли навещать самых разных холостяков. Однако записка от лорда Питера ее взволновала.

Мисс Мерчисон была неприметная дама тридцати восьми лет. Двенадцать из них она проработала в конторе одного финансиста. В целом это были хорошие времена, и только в последние два года мисс Мерчисон стала догадываться, что блестящий финансист, с ловкостью жонглера вертевший множеством рискованных предприятий, давно уже употребляет свою ловкость лишь на то, чтобы окончательно не обанкротиться. Темп все нарастал, финансист прибавлял к предприятиям, которыми жонглировал, словно яйцами, все новые и новые. Но число яиц, которыми можно успешно жонглировать, ограничено. И как-то одно из них выскользнуло и разбилось, за ним другое, и вскоре получился знатный омлет. Жонглер в панике покинул сцену и скрылся за границей, старший помощник пустил себе пулю в лоб, публика освистала представление, занавес опустился, а мисс Мерчисон в тридцать семь лет осталась без работы.

Она разослала в газеты объявления и сама написала многим работодателям. Большинство из них хотели нанять секретаря помоложе да подешевле. Это удручало.

Затем на ее объявление пришел ответ от некой мисс Климпсон, начальницы машинописного бюро. Вакансия не совсем соответствовала пожеланиям мисс Мерчисон, но она все-таки пришла. И обнаружила, что это вовсе не машинописное бюро, а кое-что поинтереснее.

Когда мисс Мерчисон присоединилась к «кошачьему приюту», лорд Питер Уимзи, таинственный основатель предприятия, находился за границей, и впервые она увидела его несколько недель назад. Сегодня ей впервые доведется с ним побеседовать. Выглядит он немного странно, размышляла мисс Мерчисон, но, говорят, очень умен. В любом случае…

Дверь открыл Бантер, который, очевидно, ее ожидал, и тут же проводил в гостиную с бесчисленными книжными полками. Комнату украшали превосходные гравюры и обюссонский ковер. Обстановка состояла из большого «честерфилда»,[71] уютных, глубоких кресел, обитых коричневой кожей, и рояля. Шторы были задернуты, в камине ярко пылал огонь, а перед ним располагался стол с серебряным чайным сервизом, который радовал глаз своим изяществом.

Работодатель мисс Мерчисон поднялся ей навстречу из глубокого кресла, отложил в сторону том инфолио с готическим шрифтом, который внимательно изучал, и поприветствовал гостью хрипловатым голосом в сдержанной и неторопливой манере, уже знакомой мисс Мерчисон по его визиту в контору мистера Эр карта.