Мегрэ велел шоферу остановиться, не доезжая до Шарантонского шлюза, и Люкас, который вел наблюдение за Гассеном, вышел из бистро ему навстречу.

— Все в порядке. Вечером пил с хозяйкой, но из дома не выходил. Сейчас, скорее всего, спит.

Палубы судов были так же пусты, как улицы. Лишь на одной небольшой барже парнишка, сидя у штурвала, натягивал на ноги праздничные носки. Кивнув на «Золотое руно», Люкас продолжал:

— Вечером полоумная все беспокоилась, то и дело выскакивала из люка, а раз даже добежала до того вон бистро на углу. Речники ее увидели и пошли искать старика, но он не пожелал вернуться на баржу… После похорон и всего прочего между ними что-то встало. До полуночи на судах толпился народ, все смотрели сюда. Да, вот еще что: у Катрин снова танцевали. Музыку было слышно аж со шлюза. А речники так и оставались при параде. Одним словом, полоумная, похоже, в конце концов уснула; зато сегодня утром, едва рассвело, она уже бродила босиком туда-сюда, как кошка, когда у нее отберут котят. Сколько людей перебудила: часа два назад вы бы во всех люках увидели пары в одних рубашках. Но никто ей так и не сказал, где старик. Думаю, так оно и лучше. Потом какая-то женщина отвела ее на «Золотое руно», они и сейчас там — завтракают вдвоем. Глядите! Вон из камбузной трубы повалил дым.

Теперь дымило большинстве судов, разнося вокруг аромат горячего кофе.

— Продолжай наблюдение, — распорядился Мегрэ.

Он не сел снова в такси, а вошел в танцзал, дверь которого была открыта. Хозяйка обрызгивала водой дощатую площадку, готовясь ее подмести.

— Он наверху? — спросил комиссар.

— Кажется, встал: я слышала шаги.

Мегрэ поднялся на несколько ступенек и прислушался. Там и вправду кто-то ходил. Потом открылась дверь, высунулся Гассен с намыленным лицом, посмотрел, пожал плечами и вернулся к себе.



Большой, с двумя флигелями и обширным двором, загородный дом Дюкро в Самуа был отделен от Сены бечевником.

Когда подъехало такси, Дюкро уже ждал у ворот. Он был в своем обычном синем костюме речника, на голове — новая фуражка.

— Отошлите машину, домой вас отвезут на моей.

Он подождал, пока комиссар расплатится, почему-то собственноручно запер калитку, сунул ключ в карман и окликнул шофера, который в глубине дома мыл из шланга серую машину.

— Эдгар! Никого не впускай, а если увидишь, что кто-то шляется около дома, сразу меня предупреди.

Потом пристально посмотрел на Мегрэ и спросил:

— Где он?

— Одевается.

— А как Алина? С ней все в порядке?

— Она его искала. Сейчас у нее там соседка.

— Хотите перекусить? Обед будет не раньше часа.

— Спасибо, нет.

— Стаканчик?

— Нет, сейчас не надо.

Дюкро остался стоять во дворе. Оглядел дом и, указав концом трости на одно из окон, заметил:

— Моя старуха еще не оделась. А молодые — слышите? — уже ругаются.

И в самом деле, из открытых окон комнаты на втором этаже доносились довольно громкие голоса.

— Огород у нас за домом, там еще остались старые конюшни. Дом слева принадлежит одному крупному издателю, а справа живут какие-то англичане.

Все пространство между Сеной и лесом Фонтенбло занимали дачи и виллы. С соседнего участка, примыкавшего прямо к саду Дюкро, доносился глухой стук теннисных мячей. На краю лужайки в качалке отдыхала старая дама в белом.

— Вы в самом деле не хотите выпить?

Дюкро казался не в своей тарелке, словно не знал, что ему делать с гостем. Он был небрит, веки устало опущены.

— Вот так-то! Здесь мы проводим воскресные дни, — он сказал это так, словно вздохнул. — Представляете, что за жизнь!

Вокруг все было спокойно; резкими пятнами чередовались свет и тень; сквозь листву вьющихся роз белели стены, землю покрывали ровные крупинки гравия. За оградой неторопливо текла Сена, ее поверхность бороздили лодки. По бечевнику разъезжали верховые.

Показывая гостю усадьбу, Дюкро повел его в огород.

По грядке салата бродил павлин. Дюкро, ворча, кивнул на него:

— Фантазия дочери. Думает, это самый шик. Хотела завести еще лебедей, да у нас нет воды.

Внезапно, посмотрев Мегрэ в глаза, он спросил:

— Ну, так как, остаетесь при своем мнении?

Вопрос был неслучаен. Дюкро давно, во всяком случае, еще накануне обмозговал его и теперь не мог думать ни о чем другом. Оттого-то он и был мрачен — вопрос имел для него первостепенное значение.

Мегрэ посасывал трубку, провожая взглядом кольца дыма, уходившие вверх и таявшие в прозрачном воздухе.

— Я расстаюсь с полицией в среду.

— Знаю.

Они отлично понимали друг друга, только виду не показывали. Не случайно же Дюкро сам запер калитку и тем более не случайно прогуливался с Мегрэ по усадьбе.

— Вам этого недостаточно? — спросил комиссар так тихо, так отстраненно, что можно было усомниться, сказал ли он что-нибудь вообще.

Вдруг Дюкро остановился и принялся старательно рыхлить маленькими граблями землю вокруг смородиновых кустов. Когда он поднял голову, выражение лица его разительно изменилось: в одно мгновение с него слетела маска, а перед комиссаром предстал совсем другой человек — не на шутку встревоженный, растерянный. Но этим дело и ограничилось. Лицо опять застыло, губы покривились в злой усмешке. На гостя он больше не смотрел только оглядывал все вокруг: небо, окна большого белого дома, грядки.

— Ко мне ведь придут? — спросил он и наконец взглянул Мегрэ в лицо. Взгляд рассказал обо всем, что творилось у него в душе, — об отчаянных усилиях казаться беспечным, о неуверенности в себе и даже о чем-то вроде желания припугнуть.

Встретившись глазами с Мегрэ, он отвернулся и после секундного молчания предложил:

— Давайте сменим тему. Не пойти ли нам все же пропустить по стаканчику? Хотите знать, что меня удивляет? То, что ваше расследование никак не коснулось ни моего зятька Дешарма, ни моей любовницы, ни…

— По-моему, вы хотели сменить тему?

Но Дюкро, с напускной бравадой тронув комиссара за плечо, продолжал:

— Минутку! Давайте играть в открытую. Итак, кого вы подозреваете?

— Подозреваю в чем?

Оба ухмыльнулись. Со стороны могло показаться, что они обмениваются безобидными шутками.

— Во всем.

— А если в каждом отдельном случае повинны разные люди?

Дюкро нахмурился: такой ответ его никак не устраивал. Он толкнул кухонную дверь; его жена, еще в халате, наставляла замарашку прислугу. При виде мужчин, заставших ее непричесанной, она разволновалась и, прикрывая рукой пучок на затылке, рассыпалась в жалких, торопливых извинениях.

— Хватит! — ворчливо перебил ее муж. — Комиссару плевать на это! Мели, принесите из подвала бутылку… чего бы? Шампанского? Не хотите? Ладно, тогда идемте в гостиную, там ждут аперитивы.

Он грубо захлопнул дверь, а в гостиной принялся перебирать бутылки, стоявшие на подоконнике.

— Перно? Горячевки? Ну вот, теперь видели? А дочь ее и того хуже. Если б не траур, она бы появилась в розовых или зеленых шелках с парадной улыбочкой и слащавым видом.

Дюкро налил два стакана и подтолкнул к Мегрэ кресло.

— Мне-то чихать, что соседи смеются над нами, особенно когда мы обедаем на террасе. Сегодня тоже будем обедать там.

Взгляд его медленно переходил с предмета на предмет. Гостиная была обставлена богато, не обошлось, разумеется, и без огромного рояля.

— Ваше здоровье!.. Когда я решил купить первый буксир, мне, конечно, нужны были льготные условия оплаты. У меня набралось двенадцать переводных векселей, банк был готов их учесть, но при условии, что я представлю поручительство. Я — к тестю. А он, понимаете ли, отказал — мол, не имеете права пускать по миру семью. А кто теперь содержит его старуху? Все я.

Чувствовалось — застарелая злость так глубоко сидит в нем, что ему вроде бы и сказать о ней больше уже нечего. В поисках новой темы он придвинул ящик с сигарами.

— Хотите? Если предпочитаете трубку, не стесняйтесь.

А сам нервно теребил подвернувшуюся под руку вышитую салфетку.

— Подумать только, на что они гробят время! А этот тупоумный офицеришка все решает шахматные задачи — знаете, какие печатают на последней странице журналов.

Дюкро о чем-то задумался, а Мегрэ, уже начавший его понимать, усмехнулся: он по глазам видел, что тот думает совсем не о том, что говорит.

Его глаза! Они исподтишка следили за комиссаром.

Пытались его оценить. Не переставая, вопрошали, верным ли было их первое впечатление. А еще выискивали его слабые стороны.

— Что сталось с вашей любовницей?

— Я велел ей съехать, а куда она делась — не знаю. За это она появилась на похоронах в глубоком трауре. Это с ее-то рожей, размалеванной, как у престарелой шлюхи!

Было видно, что он по-настоящему мучается. Все, включая даже предметы, как вот эта салфетка, которую он без конца теребил, раздражало его, вызывало отвращение.

— У «Максима» она всегда была куда как хороша и очень весела. Совсем не такая, как моя жена и ей подобные. Я снял для нее квартиру, а она тут же растолстела, стала сама себе шить и готовить — что простая привратница.

Мегрэ уже давно разобрался, в чем суть этой трагикомедии, отравлявшей Дюкро жизнь. Когда-то он начал с нуля, теперь греб деньги лопатой. Вел дела с крупными буржуа, узнал кое-что об их образе жизни.

А домашние за ним не поспели. У его жены, владелицы престижной дачи в Самуа, остались привычки и замашки той поры, когда ей приходилось стирать белье на палубе баржи, а из дочки выросла всего лишь карикатурная мещанка.

Все это Дюкро переживал как личное оскорбление; он прекрасно видел, что, несмотря на большой белый дом, шофера, садовника, соседи не принимают его всерьез. И с завистью наблюдал за ними на их лужайках и террасах. Выходил из себя от злости и в знак протеста харкал на землю, совал руки в карманы и во всю глотку ругался.