Размеры церкви были довольно внушительны, и Таппенс подумала, что в прежние времена деревушка Сэттон-Чанселор играла значительно более важную роль в жизни округи, чем теперь. Оставив машину на прежнем месте, Таппенс отправилась в деревню. Последняя состояла из лавки, почты и полутора десятков домов и домиков. Встречались там живописные коттеджи, крытые соломой, остальные же строения не представляли никакого интереса. В конце деревни, вдоль дороги, выстроились шесть муниципальных домов, которые словно бы стеснялись своего присутствия. Медная дощечка на одной из дверей гласила: «Артур Томас, трубочист». Таппенс подумала, почему бы агенту, отвечающему за дом на канале, не воспользоваться услугами этого человека, ведь дом явно в этом нуждался. Как глупо, что ей не пришло в голову спросить, как его название.

Она медленно вернулась к церкви и своей машине, остановившись на минуту, чтобы еще раз окинуть взглядом кладбище. Оно ей очень понравилось. Новых захоронений там было немного. Большинство надгробных камней относилось к викторианскому времени, надписи же на более старых могилах почти невозможно было разглядеть – их стерло время. Старые надгробия были очень красивы. Некоторые, стоящие вертикально, венчали фигуры ангелов или херувимов, окруженных венками из цветов или листьев. Таппенс бродила между могил, рассматривая надписи. Снова Уоррендеры. Мэри Уоррендер, в возрасте сорока семи лет; Элис Уоррендер, в возрасте тридцати трех; полковник Джон Уоррендер, убитый в Афганистане. Многочисленные, горько оплакиваемые младенцы Уоррендеры, всюду трогательные стихи и благочестивые пожелания. Интересно, живет ли здесь сейчас хоть кто-нибудь из рода Уоррендеров, подумала она. Очевидно, здесь их больше не хоронят. Последняя надпись, которую она нашла, относилась к 1843 году. Обогнув тис, высившийся у входа, Таппенс увидела старика священника, который стоял, склонившись над рядом старых могильных камней позади церкви.

– Добрый день, – любезно приветствовал ее священник.

– Добрый день, – ответила Таппенс и добавила: – Я осматривала церковь.

– Ее испортили викторианские новшества, – заметил священник.

У него был приятный голос и славная улыбка. Ему можно было дать около семидесяти, однако Таппенс подумала, что он не так уж стар, хотя у него, несомненно, был ревматизм, из-за которого он не вполне твердо держался на ногах.

– В те времена у них было слишком много денег, – печально проговорил старик. – И слишком много фабрикантов железных изделий. Все они были набожны, а вот чувства прекрасного им недоставало. Вкуса не было. Вы видели восточное окно? – Он содрогнулся.

– Да, – сказала она. – Просто ужасно.

– Не могу с вами не согласиться. Я здешний викарий, – добавил он, хотя в этом уже не было необходимости.

– Я так и подумала, – вежливо заметила Таппенс. – Вы давно в этих местах?

– Десять лет, моя дорогая, – сказал он. – Это очень хороший приход. Славные люди, хотя их не так уж много. Мне было здесь хорошо. Правда, мои проповеди им не слишком нравятся. Я, конечно, стараюсь, однако не могу похвастать, что они достаточно современны. Да вы присядьте, – гостеприимно предложил он, указывая на ближайший могильный камень.

Таппенс с удовольствием села, а священник поместился на соседнем надгробии.

– Мне трудно долго стоять, – сказал он, извиняясь, и добавил: – Могу я быть вам полезным или вы зашли сюда просто так?

– Я проезжала мимо, и мне захотелось взглянуть на церковь. Я, собственно говоря, заблудилась, не могу найти правильное направление.

– Да, конечно, в наших краях трудно не заблудиться. Половина указателей сломана, а муниципалитет ничего не предпринимает. Впрочем, особого значения это не имеет. Люди, что ездят по этим дорогам, как правило, ничего не ищут, а те, которые ищут, придерживаются главных дорог, которые просто ужасны. В особенности это новое шоссе. Шум, бешеные скорости, неосторожные водители. Да что там! Не обращайте на меня внимания. Я просто старый ворчун. Никогда не догадаетесь, что я здесь делаю, – переменил он тему разговора.

– Я заметила, что вы рассматриваете могильные камни, – сказала Таппенс. – Неужели здесь бывали случаи вандализма? Какие-нибудь мальчишки разбивали надгробия в качестве развлечения?

– Нет. Правда, сейчас люди иногда делаюттакие вещи. Посмотрите, сколько разбитых телефонных будок и других разрушений, причиненных юными вандалами. Бедные дети, они не знают, что творят. Не могут найти себе другого развлечения, кроме как громить и разрушать. Печально, не правда ли? Очень печально. Нет, – продолжал он, – здесь такие вещи пока не случались. Местные ребятишки в основном хорошие. Нет, я просто искал одну детскую могилку.

Таппенс вздрогнула на своем камне.

– Детскую могилку? – переспросила она.

– Да. Я получил письмо. Некий майор Уотерс интересуется могилой одного младенца, спрашивает, не здесь ли он похоронен. Я, разумеется, справился в приходской книге, однако там названное имя не значится. Мне подумалось, что человек, писавший письмо, что-нибудь перепутал или допустил ошибку в написании имени.

– А как зовут ребенка? – спросила Таппенс.

– Он не знает. Это девочка. Возможно, так же, как и ее мать, – Джулия.

– А сколько ей лет?

– Опять-таки он не уверен – вообще, все это неясно. Думаю, что этот человек просто ошибся в названии деревни. Я никогда не слышал, чтобы здесь, в деревне, жил кто-нибудь из Уотерсов.

– А Уоррендеры? – спросила Таппенс, вспомнив имена на табличках в церкви. – В церкви это имя встречается постоянно, так же как и на кладбищенских памятниках.

– Да вы знаете, от этой семьи никого уже не осталось. У них были богатые владения – монастырь, сохранившийся еще от четырнадцатого века. Он сгорел, это случилось почти сотню лет тому назад, и я думаю, что потомки Уоррендеров разъехались и больше никто из них сюда не вернулся. На этом месте теперь стоит новый дом. Его построил во времена королевы Виктории один богатый человек по фамилии Старк. Дом, говорят, удивительно некрасивый, однако достаточно удобный. Очень удобный, говорят. Ванные комнаты, и все такое. Думаю, теперь важно именно это.

– Все-таки очень странно, – заметила Таппенс, – что какой-то человек пишет письмо и спрашивает о детской могиле. Кто он? Какой-нибудь родственник?

– Отец ребенка, – ответил викарий. – Вероятно, это одна из трагедий военного времени. Пока муж воевал за границей, семья распалась. Он находился на фронте, а молодая жена сбежала с другим мужчиной. У них был ребенок, девочка, которую муж никогда не видел. Она была бы уже взрослой девушкой, если бы осталась в живых. Ей было бы лет двадцать, а может быть, и больше.

– Не слишком ли много времени прошло, для того чтобы начинать поиски?

– Очевидно, он только недавно узнал о том, что былребенок. Узнал чисто случайно. Очень странная история, от начала до конца.

– А почему он считает, что ребенок похоронен именно здесь?

– Я думаю так: кто-нибудь, кто был знаком с его женой во время войны, сказал ему, что она жила в Сэттон-Чанселоре. Такие вещи, знаете ли, случаются. Встречаетесь с человеком – друг это или просто знакомый, с которым вы не виделись много лет, – и он рассказывает вам о каком-нибудь событии, которое произошло много лет тому назад и о котором вы иначе никогда не узнали бы. Однако теперь эта женщина совершенно определенно не живет ни здесь, ни, насколько мне известно, где-нибудь поблизости, по крайней мере, с тех пор, как я нахожусь в этих местах. Конечно, у нее теперь можетбыть другое имя. Но, во всяком случае, отец нанял разного рода стряпчих, частных детективов и прочее, так что в конце концов он наверняка добьется результатов, однако на это потребуется время.

– Это не ваш ребеночек?– пробормотала Таппенс.

– Прошу прощения, моя дорогая?

– Нет, ничего, просто так, – сказала Таппенс. – Ко мне недавно обратились с вопросом: «Это не ваш ребеночек?»Странно такое услышать, не правда ли? Впрочем, мне кажется, что старушка, которая задала этот вопрос, сама не понимала, что говорит.

– Понятно, понятно. Со мною порой такое тоже случается. Скажу что-нибудь, а сам и не понимаю, что к чему. Весьма бывает досадно.

– Я думаю, вы все знаете о людях, которые здесь живут?

– Да, ведь их не так и много. А что? Вас кто-то интересует?

– Мне бы хотелось узнать, не жила ли здесь когда-нибудь некая миссис Ланкастер.

– Ланкастер? Что-то не припоминаю.

– А еще здесь есть один дом – я сегодня проезжала мимо – так, без всякой цели, просто ехала и ехала по здешним дорогам, сама не зная куда...

– Вполне вас понимаю. Дороги здесь действительно очень красивые. И можно встретить весьма редкие экземпляры. Я говорю о растениях, о разных видах. Особенно среди кустарников. В наших краях ведь никто не собирает цветы. Не бывает ни туристов, ни вообще каких-либо приезжих. Да, я обнаружил здесь весьма редкие виды. «Пыльный Крейсбел», например.

– Так вот, этот дом у канала, – продолжала Таппенс, не желая погружаться в дебри ботаники. – Возле маленького горбатого мостика. Отсюда не больше двух миль. Мне хотелось бы узнать, как он называется.

– Позвольте, дайте подумать... Канал, горбатый мостик... таких домов несколько. Вот, например, ферма Мерикот.

– Но это не ферма.

– Ах, теперь знаю, это, наверное, дом, который принадлежит супругам Перри, Эймосу и Элис Перри.

– Совершенно верно, – кивнула Таппенс. – Мистер и миссис Перри.

– У нее весьма примечательная внешность, не правда ли? Очень интересное лицо, средневекового типа, вы согласны? Она должна играть ведьму в спектакле, который мы тут готовим. Вместе со школьниками. Она и похожа на ведьму, правда?

– Да. На добрую ведьму.

– Вы совершенно правы, моя дорогая, совершенно правы. Да, именно добрая ведьма.

– А вот он...

– Да, бедняга. Не вполне compos mentis[6], но совершенно безобиден.