Картер Браун - Шелковистый кошмар

– Оставь это, Джонни! – прохрипел я отчаянно. – Это успеется, не теряй времени…

Но было уже поздно. Луис, святой со шрамом, сидел между двумя верзилами, и это значило, что Бенаресу нужно было обойти одного из них, чтобы подобраться к своей цели. Не слушая моих уговоров, он упрямо двигался к Луису и на мгновение закрыл своим телом того громилу, который только что бросил мне ключи от машины. Послышалось слабое шуршание, и внезапно прогремели два выстрела, эхом отозвавшиеся по всей комнате. Джонни Бенарес откинулся назад, две пули продырявили его тело, и он повалился набок. При звуке выстрелов у меня сработал условный рефлекс, и я неожиданно для себя очутился в трех футах от того места, где только что стоял. Так что третья пуля громилы, попав в стену на уровне моей головы, не причинила мне никакого вреда. Он сделал все правильно, этот громила, выстрелив поверх падающего тела Бенареса, в надежде расплескать мои мозги по штукатурке, пока я соображал, что же такое произошло. Единственным фактором, который он не смог учесть, были мои быстрые ноги, и теперь у него уже просто не было времени исправить свою ошибку. Краткое мгновение, когда он искал глазами меня и перемещал ствол пистолета на полдюйма, было тем самым, которого хватило мне, чтобы дважды нажать на курок моего 38-го.

Темная дыра внезапно появилась чуть пониже его левого глаза, и тут же к ней добавилась еще одна прямо над бровью. Он сразу потерял весь интерес к игре и упал на свой стул, голова склонилась набок под неестественным углом.

Сменив одну игру, «Убей или умри», на другую – «Замри!», мы оказались в абсолютной, полной тишине. Луис сидел не двигаясь, его рука замерла, не дотянувшись до кармана пиджака, в то время как оставшийся в живых верзила представлял собой неплохую имитацию восковой фигуры скорчившейся гориллы, наполовину сползшей со своего стула. Затем напряжение постепенно ослабло. Рука Луиса медленно вернулась на свое место на столе, где и осталась лежать ладонью вниз. Верзила украдкой забрался на свой стул, с безжизненной ухмылкой на лице, сделав вид, что он был там все время.

– Как я уже сказал, джентльмены, – я глубоко вздохнул, – возможно, вам понравится комната, только что освобожденная покойным Джонни Бенаресом.

По выражению их лиц можно было понять, что они не прочь поселиться в «черной дыре Калькутты», если это означает для них спасение.

Я любовался ярко освещенным видом Центрального парка, открывавшимся из окна моей квартиры. С трудом верилось, что прошло всего пять часов с того момента, как я в предыдущий раз стоял здесь, восхищаясь осенним пейзажем. Фрэн мылась в ванной уже чертовски долго, я посчитал это достаточно веской причиной, чтобы не ждать ее появления, и налил себе в бокал.

Все происходило удивительно быстро с той минуты, как зазвонил телефон и шелковистый голос сказал мне, что нужно делать, если я хочу, чтобы Фрэн осталась в добром здравии.

Мне даже не верилось, что все это действительно было со мной: езда с завязанными глазами, комната с неестественным красным освещением и жалкая фигура Джонни Бенареса, ползущего к двери на коленях, как съежившийся от страха пес; затем странное предложение встретиться под видом его с человеком по имени Макс Саммерс в каком-то захолустном городке штата Айова; сексуальная фантазия этой женщины, которую звали Полночь; глупый поступок Бенареса, сунувшегося под пули, – и все это за один вечер.

Я вспомнил облегчение в глазах на измученном лице Фрэн, когда она увидела, что последним вышедшим из комнаты после того, как прозвучали выстрелы, был я. И, наверное, еще очень долго мне не забыть взгляд Луиса, когда я закрывал его и гориллу в комнате, в которой они пытали Джонни Бенареса. Потом безумная гонка в лабиринте узких, продуваемых ветром улочек, пока мы наконец не обнаружили, что находимся в паре миль от городка Гринвич штата Коннектикут, после чего смогли найти дорогу, ведущую в Манхэттен.

Кубики льда радостно сверкали в бокале бурбона, и я решил, что у них имеются для этого все основания. Кто был бы не рад погрузиться по макушку в чудесную смесь, последние шесть лет набиравшую выдержку в погребах Луисвилла?

– Эй, – обвиняющий голос прозвучал внезапно, – а мне? Если и есть что-то, что я презираю в людях, так это подленькое пьянство в одиночку.

– А если и есть что-то, что я презираю, – холодно произнес я, – так это подленькое подсматривание. Нет бы стукнуть дверью, чтобы дать знать, что ты вошла.

Я поднял глаза и увидел Фрэн, стоящую в нескольких футах от меня, благоухающую, свежую, в белой шелковой пижаме, которая изящно облегала от шеи до колен все аккуратные изгибы ее прекрасного тела. Живость и энергия снова сверкали в ее зеленых глазах, и обычное полуциничное выражение лица вернулось. Казалось, она полностью оправилась от последствий последних пяти бесконечных дней, которые были для нее полны страха и неопределенности, и осознание этого делало меня еще более счастливым.

– Я не пью со своими подчиненными, – сказал я ей. – Подобное вселяет в них иллюзию равенства. Но думаю, что в данном случае имеются смягчающие обстоятельства. – Я критически, но с одобрением осмотрел ее сверху донизу. – Придется внести поправку в это правило, и отныне оно будет звучать так: я никогда не пью со своими подчиненными, если только они не носят пижам, достаточно прозрачных, чтобы разглядеть все родимые пятна на их теле.

Фрэн заинтересованно осмотрела себя.

– Не помню, чтобы у меня были родимые пятна, – сказала она, сияя. – Но сейчас в твоей ванной я родилась заново, после того как испытала ужасы в десять раз страшнее смерти, преданно исполняя свои должностные обязанности. Надеюсь, место, где находится отметка о моем новом рождении, не очень смущает тебя?

– Что ты будешь пить? – спросил я.

– То же, что ты уже пьешь, – огрызнулась она. – Только мне покрепче, намного крепче – поменьше льда. Не забывай, прошло долгих пять дней с тех пор, как я пила в последний раз.

– Уверен, что ты не дашь мне забыть об этом никогда, ни на минуту, – сказал я, затем налил ей, как она просила.

– Тебе все-таки повезло, что эта пижама оказалась со мной, – неожиданно заметила она в той прекрасной женской манере перескакивать на то, о чем ни слова не было сказано раньше. – Если учесть, что ты так великодушно подарил мне целых десять минут, чтобы собраться, когда мы заехали ко мне по пути сюда! Это одна из твоих обычных причуд – вариация сексуальных приключений Бойда! – у меня даже не было времени подумать, с чего вдруг я должна провести остаток ночи в твоей квартире?

Я подал ей бокал, и она выхватила его из моей руки, словно боясь, что я могу передумать.

– Фрэн, милая, – терпеливо произнес я, – я тебе уже говорил: это для твоей же безопасности.

– Хохот и крики «Браво» в зале! – резко ответила она, усаживаясь поудобнее на кушетку и не выпуская из руки бокал. Через минуту на ее лице появилось выражение сосредоточенного размышления. Я взял свой бокал и сел рядом с ней, довольно близко, чтобы иметь возможность вести интимную беседу, но и не так близко, чтобы она могла подумать, что желание близости было единственным моим желанием.

– Фрэн, – сказал я участливо, – как ты?

– Да помолчи немного, – произнесла она задумчиво, ее брови сошлись в одну прямую линию, – не мешай мне думать.

«Есть избитая фраза о том, что за каждым известным человеком стоит великая женщина, – сердито подумал я, – а я готов поклясться, что за каждым психически неполноценным мужчиной тоже стоит женщина».

– Дэнни, – начала она медленно, – сколько будет пять умножить на двадцать четыре и минус двадцать один?

– Девяносто девять?

– Шестью девять – пятьдесят четыре, – напевала она в такт, – а пятьдесят четыре плюс пять будет пятьдесят девять. – Она бросила на меня победный взор. – Ну, пусть будет ровно шестьсот долларов!

– Что – пусть будет ровно шестьсот долларов? – изумился я.

– Я только что специально для тебя посчитала вслух, – произнесла она снисходительно. – Может быть, я говорила слишком быстро для твоих куриных мозгов? Ну да ладно! – Она забавно пожала плечами. – Я посчитаю снова, но, пожалуйста, Дэнни, сосредоточься в этот раз!

– Я буду вторым Эйнштейном, – пообещал я.

– Меня похитили и держали в той ужасной камере пять дней, правильно? – спросила она.

– Правильно, – ответил я очень четким и, как мне показалось, умно звучащим голосом.

– С субботы до среды, – продолжала она, – эти пять умножаем на двадцать четыре и отнимаем двадцать один.

– Я понимаю, что это глупый вопрос, – признался я скромно, – но почему отнимаем двадцать один?

– Я работала бы в офисе три дня из этих пяти по семь часов, – терпеливо разъяснила она, – остается ровно девяносто девять сверхурочных часов, которые я преданно посвятила службе.

– Эй, – вырвалось у меня, – а теперь послушай! Ты помнишь…

– Моя зарплата составляет около трех долларов в час, – продолжала она безжалостно, – но за сверхурочные ставка двойная. Вот почему девяносто девять умножаем на шесть долларов в час, и выходит почти шестьсот долларов, которые ты мне должен.

– И это благодарность за то, что я, рискуя жизнью, спас тебя от ужасов в десять раз более страшных, чем смерть? – горько улыбнулся я. – Как сказал Шекспир: «Есть ли что-нибудь более жестокое, чем человеческая неблагодарность?» – и под словом «человеческая», держу пари, он подразумевал и женщин.

Фрэн неожиданно зашлась в безумном хохоте, не обращая внимания на мой убийственный взгляд.

– О, бедненький! – Ее плечи беспомощно тряслись. – Я знала, что это наверняка сработает.

– Сначала ты устраиваешь истерику, теперь – смеешься, – прорычал я. – Что сработает? Или ты сама не знаешь, что говоришь?

Она с огромным усилием подавила свой идиотский смех и мрачно уставилась на меня своими зелеными глазами.

– Тебе, Дэнни, я открою свои тайные мысли, – пообещала она дрогнувшим голосом. – Когда ты подал мне бокал, я подумала, что хорошо было бы сесть на диван, расслабиться и сполна насладиться содержимым бокала после пяти дней вынужденного воздержания. Но как только села, я подумала, что твой эгоизм приведет тебя к неверному выводу и ты решишь, что я открыла сезон твоих ненасытных распутных инстинктов уже одним только фактом своего присутствия на твоем диване. Поэтому как еще я могла отвлечь тебя, чтобы спокойно выпить? Есть ли в мире что-либо, что имеет для тебя большее значение, чем секс? Мне сразу пришло в голову – деньги!